Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
«КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ДАВНЫМ-ДАВНО».
– Ах, Фанни! – в отчаянии вскрикнул я. – Несчастная дуреха! Как ты могла?
Распихивая ногами осколки «Богемы» и «Баттерфляй», я двинулся к дверям, потом опомнился, вернулся к холодильнику и захлопнул дверцу.
На третьем этаже дела обстояли не лучше.
Дверь в комнату Генри была широко распахнута. Прежде я никогда не видел ее открытой. Генри любил, чтобы двери всегда были закрыты. Он не хотел, чтобы кто-то из зрячих имел перед ним преимущество. Но сейчас…
– Генри?
Я сделал шаг внутрь. Маленькая квартирка была аккуратно прибрана. Она поражала чистотой и порядком: каждая вещь на своем месте, все начищено. Но в комнате никого не было.
– Генри?
На полу лежала его трость, рядом темный шнур – черный шпагат с завязанными на нем узелками.
Шнур и трость казались брошенными как попало, будто Генри обронил эти вещи в драке или забыл их, когда убегал…
Но куда?
– Генри?
Я поднял шнур и стал разглядывать узелки. Сперва два подряд, потом пропуск, еще три узелка, опять пропуск, потом узелки шли группами по три, по шесть, по четыре и по девять.
– Генри! – крикнул я громко.
И побежал стучаться к миссис Гутьеррес.
Она открыла дверь, увидела меня и разрыдалась. Глядела на мое лицо, а слезы так и катились по ее щекам. Протянув пахнущую маисовыми лепешками руку, она погладила меня по лицу.
– О бедный, бедный! Входи, ox, ox! Бедный! Садись, садись. Есть хочешь? Сейчас принесу. Нет, садись, садись. А кофе хочешь? Да? – Она принесла мне кофе и вытерла глаза.
– Бедная Фанни! Бедный Чокнутый! Что?
Я развернул газету и, держа перед ее глазами, показал объявление.
– Не читаю inglese, – попятилась она.
– И не надо! – сказал я. – Не помните? Фанни не приходила к вам звонить с этой газетой?
– Нет, нет! – И тут же краска залила ее лицо – она вспомнила! – Estupido![153] Si! Приходила! А куда звонила, не знаю!
– Она долго говорила, много?
– Долго. – Миссис Гутьеррес приходилось переводить в уме каждое мое слово, но вот она энергично затрясла головой. – Si! Долго. Долго смеялся. Она так смеялся и говорил, говорил и смеялся!
«Смеялась, приглашая к себе Ночь, Бесконечность и Вечность», – подумал я.
– И держала в руках эту газету?
Миссис Гутьеррес повертела газету, словно это была китайская головоломка.
– Может, si, может, no. Эту ли, другую ли? Не знаю. А Фанни теперь у Бога.
Чувствуя, что потяжелел втрое, я повернулся и, держа в руке сложенную газету, прислонился к двери.
– Хотел бы и я там оказаться, – сказал я. – Можно от вас позвонить?
По наитию я не стал набирать номер «Зеленой зависти», указанный в объявлении. Я подсчитал узелки, завязанные Генри на шнурке, и набрал получившийся номер.
– Издательство «Янус», – ответил гнусавый голос. – «Зеленая зависть». Не вешайте трубку.
Аппарат уронили на пол. Я услышал, как тяжелые шаги прошаркали по сугробам скомканных бумаг.
– Сработало! – заорал я, испугав бедную миссис Гутьеррес, она даже отшатнулась от меня. – Номер совпал! – прокричал я выпуску «Зеленой зависти», который держал в руке.
Для чего-то Генри узелками обозначил на своем памятном шнурке номер издательства «Янус».
– Алло, алло! – звал я трубку.
Но слышно было только, что в далекой редакции «Зеленой зависти» дико визжит какой-то маньяк, прикованный рехнувшимися, бешено бренчащими гитаристами к электрическому стулу. А два гиппопотама с носорогом, отплясывая в сортире фанданго, пытаются заглушить их музыку. В этом бедламе кто-то упорно стучал на машинке. А кто-то наигрывал на гармошке под барабан.
Подождав минуты четыре, я грохнул трубку на рычаг и в неистовстве ринулся к дверям.
– Мистер, – закричала миссис Гутьеррес, – почему так волнуешься?
– Почему, почему! Заволнуешься тут! – надрывался я. – Кто-то бросает трубку и больше не подходит к телефону, а у меня нет денег, чтобы добраться до этой сволочной редакции, она где-то в Голливуде, и звонить снова нет смысла – трубка-то снята, а время поджимает, и еще Генри пропал! Неужели он умер, черт побери?
«Не умер, – должна была сказать миссис Гутьеррес, – просто спит».
Но она ничего не сказала, и я, мысленно поблагодарив ее за это, вынесся вихрем в холл, не зная, куда бежать. Даже на то, чтобы доехать до Голливуда на несчастном красном трамвае, денег у меня не было. Я…
– Генри! – крикнул я в лестничный пролет.
– Да? – отозвался голос.
Я повернулся как ужаленный и вскрикнул. Передо мной была темнота.
– Генри! Это…
– Я, – сказал Генри и выступил в едва заметное пятно света. – Уж если Генри решил спрятаться, так он спрячется как следует, его никто не найдет. Этот мистер Подмышки опять был здесь. Думаю, он знает, что мы знаем обо всей этой каше. Я услышал, как он крадется по крыльцу под моим окном. Все бросил как попало и сбежал. Ты нашел, что я бросил?
– Да. Трость и шнур с узелками – догадался, что они означают номер телефона.
– Хочешь, расскажу про эти узелки и этот номер?
– Хочу, конечно.
– За день до того, как Фанни ушла от нас навсегда, услышал я, как в коридоре кто-то плачет. Она стояла у моей двери. Я открыл – пусть, думаю, вся эта печаль ко мне войдет. Нечасто я встречал ее наверху, она же не могла подниматься, для нее это смерть была! «Я не должна была этого делать!» – плачет она. «Я сама во всем виновата», – только и повторяет. «Вот, Генри, возьми это барахло и побереги его, – говорит. – Какая же я дура». И сует мне старые пластинки и какие-то газеты. «Это очень важно», – говорит. Ну а я подумал: «Что за черт?» Но поблагодарил, все взял, а она так и пошла к себе вниз, плачет в голос и твердит: «Какая я дура». Эти газеты и пластинки я сунул куда-то и думать о них забыл. А вот когда Фанни отпели, похоронили и в землю зарыли, я раз утром наткнулся рукой на эти паршивые бумаги и думаю: «Что это еще такое?» Позвал миссис Гутьеррес и спрашиваю ее по-английски и по-мексикански: «Что это?» Она эти газеты просмотрела и увидела, что в пяти разных номерах одни и те же слова обведены чернилами. И номер телефонный всюду указан одинаковый. Ну я и начал гадать, с чего бы это Фанни так горько плакала и что это за номер, вот и завязал узелки. А потом позвонил. Ты звонил?
– Да, Генри, – подтвердил я. – Я нашел одну такую газету у Фанни в квартире. Что же ты мне раньше про них не говорил?
– А зачем? Я думал, это глупость какая-то. Дамские штучки. А ты-то прочел газету? Мне миссис Гутьеррес прочитала, плохо, но прочла вслух. Я только смеялся. «Боже, – думал я, – ну и чушь собачья!» Только теперь я думаю по-другому. Кто-то прочел этот бред и клюнул?
– Фанни клюнула, – с трудом выговорил я.
– Ну а скажи мне, когда ты набрал этот чертов номер, какой-то сукин сын снял трубку, ответил, собрался кого-то позвать и больше не вернулся?
– Все точно так, тот же сукин сын, – сказал я.
Генри начал подталкивать меня к открытой двери своей комнаты, будто я тоже был слепой. Я не протестовал.
– Как же у них дела идут в этой газете? – подивился он.
Мы уже приблизились к его двери.
– Думаю, когда тебе на все наплевать, – сказал я, – деньги к тебе сами плывут.
– Точно! Со мной всегда была одна беда – мне до всего есть дело. Вот ко мне деньги и не плыли. Ну и не надо! У меня и так наличных денег полно…
Он замолчал, услышав, как я втянул в себя воздух.
– Вот, вот, так дышит тот, кому хочется одолжить мои накопленные денежки! – улыбнулся он, спокойно кивнув.
– Только если ты поедешь со мной, Генри. Поможешь найти негодяя, издевавшегося над Фанни.
– Подмышки?
– Подмышки!
– Мой нос к твоим услугам. Пошли.
– Нам нужны деньги на такси, Генри. Надо сэкономить время.
– В жизни не ездил на такси, зачем оно мне теперь?
– Нам нужно успеть в эту редакцию, пока она не закрылась. Чем скорее мы все выясним, тем спокойнее можно будет действовать. Я не желаю больше всю ночь тревожиться, как ты тут, и трястись за самого себя в своей лачуге.
– У Подмышек острые зубки, да?
– Да уж, в этом лучше не сомневаться.
– Пошли! – Генри, улыбаясь, обошел свою комнату. – Поищем-ка, где слепой прячет денежки. А по всей комнате! Дать восемьдесят баксов?
– Нет, что ты!
– Шестьдесят? Сорок?
– Двадцать-тридцать хватит за глаза!
– Ладно. – Генри остановился, захрюкал, засмеялся и вытащил из бокового кармана брюк толстую пачку денег. И стал отсчитывать бумажки.
– Вот сорок баксов!
– Скоро отдать не смогу, учти.
– Ну, если мы отыщем этого гада, который насмерть напугал Фанни, ты мне ни цента не будешь должен. Держи деньги! Захвати мою трость. Запри дверь – и вперед! Поехали, найдем идиота, который снимает трубку и отправляется в отпуск.
В такси Генри улыбался всем запахам и ароматам, хотя откуда они исходят, не видел.
