Татьяна Степанова - Валькирия в черном
– Вы ведь когда-то тоже учились в пятой школе?
– Пятая – проклятая… А хорошая школа была сначала. Ах, сколько воды утекло с тех пор, сколько пива.
– Вы помните лето пятьдесят пятого?
Баба Клаша оперлась локтем на увесистый том «Золотого века британского детектива».
– Помню ли я? Старалась забыть, как и мы все. Как и эти две куклы, Розка и Адка. Но когда такое сваливается на тебя в четырнадцать лет, смерть, она жестокая. А жизнь порой еще злее. Вам ведь кое-что известно, раз вы спрашиваете. У Архиповых девок отравили на дне рождения, слышала я. Травить у нас тут умеют. Я вот на своей шкуре это испытала. Нет, не смотрите так жалостливо, паралич-то это потом, это уже много позже. А тогда я после того ужина выкарабкалась, по больницам, правда, полгода валялась, но выкарабкалась.
– В лагере «Звонкие горны» детей отравили за ужином?
– Макароны с сыром и томатным соусом, трубчатые такие, серые, вы, наверное, таких уже и не ели. А мы их любили, особенно соус. Как сейчас помню тот вкус.
– А как вышло, что отравительницу эту, Любовь Зыкову, так быстро задержали?
– Как-как, донесли на нее, вот как. Сунулись на хату к ней съемную с обыском. И нашли – яд она спрятать не успела, видно, не рассчитывала, что к ней так быстро придут.
– На съемную хату? Но она же в лагере жила в качестве преподавательницы физкультуры.
– Она гимнастику преподавала художественную и танцы девчонкам, ну а кросс и все остальное на стадионе – это так, между прочим. Устроилась она в лагерь в июне, куда мы всем классом поехали на лето. А до этого в городе жила, присматривалась, вроде как на завод сначала хотела устроиться секретаршей. А хату, то есть комнату, она у матери Ады снимала. У них домишко был в частном секторе, мать комнату сдавала. Они там у нее весь май, весь июнь пропадали.
– Кто?
– Те, о ком вы меня спрашиваете. Розка и Адель. Приемник трофейный немецкий там вечерами у них джаз играл. Я, грешным делом, тоже туда попасть к ним хотела, но не очень-то они во мне нуждались. Они вдвоем тогда ходили друг с дружкой, я все пыталась к ним прилепиться – ну знаете, как это у девчонок бывает… Но они меня не принимали.
– А в лагерь пионерский они тоже поехали?
– Ну да, всех нас тогда на лето туда родители отправляли.
– Значит, они тоже выжили, как и вы, после того ужина?
– Их ужина лишили. Пионервожатая распорядилась – оставить без ужина. Это еще на линейке, когда их перед всем лагерем песочили, прорабатывали, мозги им вправляли. А после ужина еще хотели провести сбор отряда, вопрос стоял – выгнать их вон.
– За что выгнать?
– За плохое поведение, – баба Клаша сделала внушительный глоток пива. – Я вот только не пойму, почему вас все это, давно быльем поросшее, интересует. Неужели связь какую-то для себя видите?
– Точно не знаю еще, но поверьте, это не простое любопытство, – честно призналась Катя. – Все же, кто мог донести на Любовь Зыкову тогда?
– Кто… они, конечно, и донесли.
– Роза и Адель?!
– Они ж терлись дома возле нее весь май и июнь, она не только им пластинки трофейные, что с собой привезла, ставила, она им и про войну рассказывала. Как немцев травила словно крыс. Хвасталась перед ними. А когда такое в лагере случилось с нами, когда милиции потом понаехало, все только и кричали – отравили, отравили… Испугались они, вот и рассказали. Испугались, что им тоже не поздоровится. Хотя… что с них взять тогда, это мы больше были перед ними виноваты, мы – остальные дети.
Катя, следившая напряженно за откровениями бабы Клаши, на мгновение снова утратила нить… О чем она говорит?
– Сейчас-то я вот на все это по-иному гляжу. Если чего-то одного в жизни лишен, пользуйся другим. Бери, а то поздно будет. Это, так сказать, мораль наша, лежачих больных. Кто не успел воспользоваться жизнью и ее дарами. Вы вот что мне скажете, девушка дорогая, вы не ханжа?
– Вроде нет.
– Ладно, а то сейчас много ханжей из всех щелей повылазило. Ходячие, здоровые, сытые… Вот и злые, учить всех горазды, как жить. А мы, лежачие, по-другому рассуждаем. Ну а тогда, в детстве, что мы понимали? Казалось все это нам нелепым, раздражало, злило. Ишь ты, нашлись какие – другие. Какие они другие? Вот и травили, дразнили, изводили, ябедничали на них вожатой. А у той сразу глаза на лоб. Как это так, девочки… школьницы… и вдруг такой разврат.
– Простите, я что-то не совсем вас понимаю. – Катя решила, грешным делом, что старушка допилась до кондиции, и заспешила с главными вопросами: – Значит, в детстве Адель и Роза дружили, а когда эта дружба перешла в неприязнь? Сейчас ведь между их семьями открытая война. Они ненавидят друг друга.
– Кто вам это сказал? – спросила баба Клаша.
– Да весь город… многие свидетели.
– А вы на три буквы посылайте всех этих доброхотов, болтают чего не знают, – баба Клаша погрозила пальцем. – Они вместе всю жизнь.
– Но как же это… ведь сплошные убийства…
– Погодите вы со своими убийствами. Слушайте, что я скажу. Во-первых, фамилии, вам они ничего не говорят?
– Их фамилии?
– Это ведь их девичьи фамилии. Адка еще ладно, она замуж никогда не выходила, а Роза была замужем шесть лет. Мать ее по-быстрому от скандала, от пересудов городских замуж выпихнула, едва ей восемнадцать стукнуло. Нашли парня, он в гальваническом цеху работал электриком. Вот бедолага, промучился он с ней… правда, сыновей ей заделал – видно, со злости. А потом все равно слинял. А она и в загсе его фамилию не взяла и потом сынкам свою передала. Это вам о чем-то говорит?
– Нет.
– Мы вот еще тогда судили-рядили, чего они не уедут-то отсюда вдвоем, не бросят все, не сбегут. Так у Розки мать слегла, вот как я, лежала колодой пятнадцать лет. Розка при матери, Адка при ней. Шерочка с машерочкой… так мы их тогда еще в лагере обзывали. Правда, у Адки тоже сынок родился – без мужа, видно, загуляла девка с горя, ну и в подоле принесла, подружке своей назло. Розка тогда ведь еще замужем была. И вроде как оказались они обе мамашами. Бывало, сыновей в лагерь – не в тот, конечно, а на юга в Анапу, завод-то наш тогда уже в Анапе детский лагерь имел – сплавят на все лето. А сами отпуск возьмут и тоже махнут на юг. В Крым, в Ялту. Снимали там квартиру на двоих и… Там не Электрогорск, делай что хочешь.
Катя начала понимать.
– Вы хотите сказать, что они…
– Они надышаться друг на друга не могли всю жизнь. Обожали друг друга. Хотели друг друга. Мне ли не знать, я ведь тоже к ним в подруги набивалась когда-то. Но им никто не нужен – ни дети, ни семья. Они скучают только друг о друге и живут одна для другой.
– Но ведь сейчас они заклятые враги!
– Кто вам сказал? Роза?
– Нет, мы так и не успели ее допросить.
– Адель?
– Нет. Она не говорила.
– То-то и оно. Когда их сынки, которые, кстати, все детство провели вместе, не только дружили, но часто и в одной квартире жили подолгу, когда Роза и Адель одно хозяйство вели – было ведь и такое… когда их сынки вдруг разбогатели, от денег стали пухнуть, а потом из-за денег и поцапались, думаю, несладко этой парочке пришлось. Но они беспокоятся лишь друг о друге. Так было у них всегда – и в детстве, и в молодости, и сейчас. Они не просто подруги, поймите это правильно, если только вы не ханжа.
– Я не ханжа, – снова заверила старушку Катя. – А тогда, летом пятьдесят пятого, в лагере «Звонкие горны» все же за что их хотели выгнать?
– Они вечно ходили в обнимку, прятались по темным углам, целовались, не могли друг от друга оторваться. Ребята… не я, то есть я тоже, потому что была зла на них, обижалась… мы все… мы травили их, проходу им не давали, но они только крепче врастали друг в дружку. А потом их застукала пионервожатая. И на линейке перед ужином мы устроили им открытый товарищеский суд. Так это тогда называлось. После ужина на сборе отряда мы все должны были решать – оставить их или выгнать с позором. Вожатые поощряли весь этот наш подростковый бред, всю эту нетерпимость.
– А преподавательница физкультуры и танцев Любовь Зыкова?
– Знаете, я тысячу раз прокручивала про себя события того вечера – и в детстве, и в старости. Так вот я ее совсем в тех событиях не помню. Вожатые и педагоги гневно выступали, клеймили «позорное поведение», мы тоже все галдели. Я помню Розку и Адку там, на линейке, – обе красные как раки, но они ни в чем не хотели каяться. И даже на линейке в строю держали друг друга за руку. Это нас и бесило. А вот ее… Зыкову я совсем, совсем не помню в тот день. Где-то в стороне она была, наблюдала за всем этим. А потом, видно, перед ужином отправилась на кухню со своим гостинцем.
Глава 45
ЛАВКА СМЕРТИ
В то время когда Катя еще только поднималась вместе с девушкой из собеса на лифте на шестой этаж дома на Заводском проспекте, на другом конце Электрогорска на проходной фармацевтической фабрики сотрудники наркоконтроля задержали рабочего-уборщика.
Сработал заблаговременно установленный идентификационный датчик, показавший, что рабочий, явившийся в воскресный день «убирать офис, лаборатории и туалеты», «не пустой, а носитель».
