Георгий Персиков - Дело о Золотом сердце
Когда Пабло слушал эти слова, эмоции настолько сильно бушевали в нем, что временами даже пробивались через каменную маску лица. А в конце случилось уж и вовсе невероятное. Пабло, всегда невозмутимый, как истукан, не смог удержать счастливых слез, навернувшихся на глаза. Он молча стоял, глубоко вдыхая носом пьянящий воздух родной земли.
После этого вождь надолго замолчал. Какие-то мрачные мысли заволокли его взгляд. Когда же он заговорил вновь, голос его звучал по-новому. В нем появилась величественная мощь древних пророков:
– Но зачем же здесь ты, волосатый и бородатый демон? Я вижу в твоих глазах нехорошую тайну, я чувствую, ты хочешь попросить у нас нечто, что мы не сможем тебе дать. И я вижу другое, еще более страшное – с отблеском крови… Неужели ты готов убить нас, если мы откажем тебе? В чистых сердцах твоих друзей желания читаются легко и ясно, они просты, как развязанный шнурок. Даже младенец из нашего племени мог бы понять их. Но то, чего хочешь ты, мне страшно понимать. Я вижу, ты был в странных и страшных местах, в местах, где мертвые разговаривают, слепые видят, а бессердечные любят. В этих жутких местах холод согревает, солнце топит, а стены хотят раздавить тебя. Я знаю, что ты ел человеческое мясо, убивал людей ударом пальцев и ползал на коленях, как раб. Так чего же ты хочешь от нас, спрашиваю я тебя, волосатый и бородатый демон?
Всеволод провел несколько секунд в мрачном молчании. Спутанные волосы почти скрывали его лицо, глаза сверкали исподлобья недобрыми искорками безумия. Фигура старшего Родина на фоне низкорослых индейцев смотрелась огромным холмом, поросшим колючей жесткой травой. Всеволод рассмеялся, будто эхо пролетело по темной глухой пещере.
– Что же, старик, сумел ты меня удивить. Уж если ты, вождь, владеешь такими знаниями, то что тогда ваш колдун умел, мне и представить страшно. Хорошо ты все описал. И тюрьму, и пересылку по Сибири, и каторгу, и побег, и что после побега было. Говоришь, не знаешь, чего я хочу? Шалишь, брат, все-то ты прекрасно знаешь. Я читал записки того бледнолицего, что гостил у вас. Забавный такой немец… Так вот, в этих записках он указывает, что вы раскрыли перед ним одну тайну. Тайну о том, что любовь может быть не только солнечной и светоносной, но и темной, подземной, глубокой, как этот колодец.
Всеволод, не спуская с вождя безумного взгляда, сделал несколько шагов к зияющей бездонной дыре. Старый индеец покачал головой.
– Мы давно забыли об этой стороне любви, и тебе, обезумевший демон, прикасаться к ней не советуем.
– Так, значит, придется вам вспомнить!
Глава 6
Голос Всеволода сорвался на рык. Индейцы карихона вздрогнули и недоуменно переглянулись. Косматый великан в два шага оказался на краю колодца, так, что мыски стоптанных сапог повисли над чернильной бездной. Несколько камешков соскользнули вниз и бесшумно растворились во тьме. Всеволод сунул руку в карман и вытащил массивный револьвер фирмы Кольт. Ирина в люльке за его спиной беспомощно смотрела по сторонам.
– Я знаю правду старик, – взревел Всеволод, взводя курок, – знаю, что вы воскрешать умеете. Мертвых возвращать. – Голос его менялся от угрозы до мольбы – Вы силой любви черные дела делать умеете. Так сделайте же это ради меня. Если не хотите, чтобы я уничтожил вас всех! – Револьвер описал дугу и остановился на горестно глядящем старом вожде.
От неожиданной роковой перемены, произошедшей в последние минуты, все застыли в безмолвном ужасе. Лишь Георгий, не в силах осознать такого предательства брата, крикнул:
– Сева, что ты делаешь?!
Всеволод резко развернулся и наставил оружие на младшего брата. Теперь над пропастью висела Ирина, раскачиваясь в веревочной люльке.
– Молчи, сопляк! Как же ты мне надоел! Это ты виноват во всем!
Георгий попятился с немой мукой на лице. Происходящее не укладывалось в его сознании. Вождь карихона устало спросил:
– Так чего же ты хочешь, безумец?
Родин-старший ответил не оборачиваясь, наклонив голову так, что немытые патлы совершенно скрыли его лицо:
– Верните мне мою маму! Я хочу сказать ей те самые слова, которые не успел сказать тогда. Хоть на минуту верните! Вы же можете это, черти косоглазые. Я знаю, что можете. Ради этого я шел сюда тысячи верст, ради этого с каторги бежал, жрал мясо своего подельника, с которым сбежал, среди тундры заледенелой жрал и выл, как волк. От этого я растерял свою жизнь, от этого был несчастен!
Сдавленные рыдания потрясли могучие плечи Всеволода, револьвер, наведенный на Родина, задрожал.
– Мама ушла, обидевшись на меня, потому что я разбил эту чертову вазу, и когда мама хлестнула меня полотенцем, я крикнул, что ненавижу ее. Я убежал в поле и прятался там, давя злобу, а когда вернулся, она была уже мертва. Я знаю, что вы сможете это сделать. Это не смогли питерские спиритисты, азиатские гашишисты, не смогла водка, женщины не помогли, не помогли убийства. – Великан покачал головой. – Потом, когда я был в Каракасе, узнал про ваше племя. Вы вернете ее, и я смогу вымолить прощение. Мне хватит минуты. – Всеволод замолчал на секунду и, вдруг опомнившись, снова закричал: – Делай это, старик, иначе я все здесь залью кровью. Не дергайся, Еня!
Георгий, попытавшийся было подкрасться чуть ближе, застыл на месте.
– У меня за пазухой, – Всеволод похлопал свободной рукой по груди, – кулек из промасленной бумаги, а в нем патронов еще штук пятьдесят. На всех хватит. А стреляю я ой как хорошо. Так что давай, старик, делай свое дело!
– Задаром ничего не бывает, волосатый демон, даже с помощью чуда. Если хочешь взять что-то из темного колодца, значит, колодцу надо что-то отдать. Нужно чем-то закрыть рану, успокоить боль, – спокойно и назидательно отвечал вождь.
Всеволод усмехнулся.
– Я знаю, что да как, старик. Не переживай. Одно движение пальцев, и та, которая собрала всю любовь этого мира, полетит вниз. А моя мама взмоет вверх.
Родин-старший решительно взялся за шнурок, сцеплявший лямки. Потяни он за шнурок – и Ирина в своей люльке ухнет в бездонный колодец.
Время для Георгия замедлилось. Правой рукой он прижимал к бедру тонкий стилет, незаметно извлеченный из потайных ножен на запястье. Взгляд его метался то на вождя, молитвенно поднявшего руки, то на Всеволода, пожираемого безумием, то на безжизненно висящую руку Ирины.
Мысли бенгальскими искрами вспыхивали в голове. Бросить стилет в брата. Тот рухнет в колодец. Но тогда погибнет и Ирина. Что остается? Броситься вперед, ухватить братца за косматую бороду и ударить кинжалом в грудь. Потом пытаться вытащить Ирину. Попытка безумная, но похоже, что это единственный шанс. Среди этих мыслей настырно пробивалась еще одна, дикая, но такая заманчивая. А что, если позволить ему сбросить Ирину? Георгий тогда сможет впервые увидеть свою маму и тоже попросит у нее прощения за то, что она умерла, рожая его. И может быть, когда мама простит его, вся жизнь изменится. Всеволод его полюбит, и Боря тоже. Все полюбят его, и он больше не будет таким одиноким. Эти мысли приятно баюкали Георгия, они шептали: «Разве стоит всего этого жизнь девушки? Девушки с огненными волосами? Девушки с раскосыми, как у рыси, глазами? Девушки, которая и так уже давно умерла? Ты знаешь ответ, Георгий, конечно, ты знаешь ответ…»
Глава 7
Георгий замер в сладостном непонятном ощущении… Это и горечь, и сильный поток любви, как будто мама вот-вот к нему придет… Он видит, как по щекам Всеволода текут слезы, и понимает, что брат чувствует то же самое…
У Георгия кружится голова, он падает на колени…
– Ну что ты, Севочка, что ты, мой маленький?
Мама подошла к Севе сзади, положила руки ему на плечи, ласково погладила по голове, поцеловала в затылок и вытерла слезы.
– О, вот это лишнее. Плакать не надо. Ты же мужчина, мой старшенький. Почему ты плачешь?
Всеволод начал всхлипывать в голос. Он взял мамину руку в свою и благоговейно поцеловал кончики пальцев.
– Я плачу потому, что ты умерла, мама. Я тебя никогда-никогда не увижу. Мне очень стыдно, ведь последнее, что ты помнила обо мне, это то, что я разбил эту дурацкую вазу…
– Глупенький, конечно, это не так! Я думала вовсе не об этом. Я думала о той прекрасной большой картине, которую ты для меня нарисовал и спрятал в детской за комодом. Там, где я, ты, Борюсик, и Енечка, и папа. На картине написано: «Спасибо за брата или за сестру».
– Но откуда ты про нее знаешь? – прошептал Всеволод. – Я хотел тебе ее подарить, когда ты оправишься после родов.
– Мне папа ее показал. Но тогда моя жизнь перетекла в твоего братика. Конечно, я думала не о вазе, я думал об этой картине, о нашей большой счастливой семье. Да, я ушла от вас, но я всегда была рядом. Ваша любовь меня грела.
