Сирены Амая - Николай Ободников
Омерзительные звуки, которые в другое время, возможно, показались бы Еве естественными и в чем-то даже прекрасными, закончились. Четвертый любовник полез наверх. Тяжело дышавшая Лина что-то мурлыкала себе под нос. Поскрипывание лестницы оповестило о новом посетителе.
Что-то вынудило Еву оглянуться. Возможно, это было предчувствие. Вращайте барабан безумия, господа! Какой из двух красоток сегодня улыбнется удача?
То, что направлялось к Еве, улыбаться определенно не умело. Лицо толстяка закрывала опухоль, сформированная из раздувшихся, печеночного цвета кровеносных сосудов. Рот и нос давно растворились в этом вывернутом наизнанку месиве. Лишь поблескивал красноватый глаз.
Ева с ужасом смотрела, как к ней приближается изуродованное, прямоходящее нечто. Руки и ноги Евы замельтешили, пытаясь остановить наступление этой «опухоли на ножках».
Но все сложилось не так, как подсказывало Еве ее воображение. Из-за плеча сопевшего толстяка поднялось лицо Лины. Уставшее, яростное и обиженное, оно выдавало женщину, которую долго мучили, но которая так и не испытала оргазм. Впрочем, Ева могла поклясться, что женщина-криминалист все же несколько раз достигла вершины блаженства, что само по себе было непостижимо, учитывая обстоятельства, в которых они оказались.
– Мой. Мой. – И Лина выкрикнула совсем уж нечто несуразное: – Сирена! Я! Я! Только я!
Заскулив, Ева попыталась сжаться в комочек, который никогда не разожмут, но ее так никто и не коснулся.
Лина, беспощадная и железная, с плотным, но могучим телом, обхватила толстяка и погрузила губы в опухоль, заменявшую тому лицо. Поманила к себе, прижала, мыча то ли угрозы, то ли некие посулы. С внутренней стороны ее крупных бедер текло, пока она, не ослабляя хватки, перетягивала ходячую опухоль к себе на смятую постель.
Можно было бы предположить, что женщина постарше спасает ту, что помоложе, потому что у той впереди свидания, подарки, ухажеры. Но это было не так. Во взгляде Лины кипели злоба и предупреждение. «Все эти бычки мои. Только мои. Попробуй перехватить хоть одного, и я выбью из тебя все дерьмо, а потом соберу его в эти ведра и подам наверх», – говорил этот взгляд.
Первым порывом было желание расхохотаться, и Ева даже хихикнула. Эта дура хочет забрать себе всех мужиков, будто они где-то в баре на отшибе меряются титьками? Да пожалуйста! А потом Ева взглянула наверх, и желание смеяться разом пропало.
В хоровод мужских лиц, словно содранных с рычащих гаргулий, затесалось лицо Вирпи. Обладательница широкополой шляпы с черными лентами тоже следила за событиями, разворачивавшимися на дне колодца. И делала это с безмятежной улыбкой.
У Евы скрутило живот. Зловещая Вирпи, проклятие отвергнутых женщин, судя по всему, вела некий отсчет. Но не времени, нет. Эта бестия в шляпке, судя по ее виду, мысленно придвигала границу, за которой одно навсегда перетечет в другое.
«Одно навсегда перетечет в другое», – повторила про себя Ева, торопливо осмысливая догадку. Перед глазами возникли образы экотаонов – этих униженных бедных женщин, коих усекли не только в правах, но и в формах тела. А потом на мысленный показ заявились фотографии Аннели. Только у Аннели было лицо Евы – мертвое и измученное.
Девушку словно ударило молнией, когда до нее наконец дошло, что ее ожидает. И случится это при одном условии: если с ней так никто и не возляжет. То же постигло экотаонов, когда они еще не носили это звучное клеймо. Возможно, для своих в общине имелись более растянутые временные рамки, но только не для чужаков. Для посторонних все пройдет гораздо быстрее.
На какой-то миг все уравновесилось, результаты того или иного решения, а потом Ева еще раз хихикнула сквозь слезы.
Она не готова была принять такие последствия.
41. Между строк
1
Степан с хмурым видом шел по стеклянному коридору, соединявшему дежурный центр береговой охраны и административный корпус. Сквозь тонированные панели просматривался кофейного цвета шар, висевший над коричневыми гребнями волн. Снаружи это было апрельским солнцем и морем, но изнутри казалось картиной художника с больным воображением.
В руке Степана покачивалась расшифровка переговоров с «Битлджусом» – бортом S-92, вылетевшим на поиски «Архипелага». Он опять заглянул в нее, ощущая в груди холод.
«Вызывает „Битлджус“, прием».
«Чабан на связи. Что у вас?»
«Обнаружен „Архипелаг“. Визуальный контакт. Похоже, у них проблемы со связью. Подали сигнал белым фальшфейером».
«В каком они состоянии?»
«Наблюдаем всего одного члена „Архипелага“. Вероятно, у него травмирована правая рука. Остальной группы не видно. Видимо, ОРМ[9] в самом разгаре».
«Отлично, „Битлджус“. Возвращайтесь».
«М-м…»
«Что такое?»
«У нас же с утра никто белены не объелся, да? Я к тому, что член „Архипелага“ не использует семафорную азбуку»[10].
«Не использует семафорную азбуку? Гена, ты же сам сказал про травму руки».
«Да, сказал, но… А еще нам только что помахали какой-то книгой».
«Помахали книгой?»
«Да. И я понятия не имею, что бы это значило».
«Ладно, принял к сведению, „Битлджус“. Возвращайтесь».
Степан нахмурился, положил ладонь на ручку двери. А что он, собственно, принял к сведению? Что кто-то, Черкашин или Голанов, так треснулся рукой, что позабыл основу основ – семафорную азбуку? С другой стороны, используя одну руку, много не «насемафоришь». А книга? Означало ли это, что «Архипелаг» делал какие-то записи?
«Только вернитесь, и я с вас шкуру спущу, – посулил Степан и мысленно заглянул в глаза каждому, кто отправился на клятый остров на „Северной Звезде“. – А потом из этой самой шкуры нарежу ремней и хорошенько всыплю вам по задницам».
Он толкнул дверь и вошел в кабинет. Тот пустовал еще с марта. Иногда такое происходило: кто-то шел на повышение, или его сшибал грузовичок с мороженым, или душила подушкой жена, а потом кабинет сиротел.
Но теперь на пустом месте развалилась эта стерва. Ульяна Жгилева сидела за столом, полностью лишенном канцелярской всячины и даже компьютера. После смерти Кононова мелкие сошки буквально обчистили кабинет, растащив все, что только можно, по другим отделам. Остался только календарь на стене, да и тот за прошлый год. У окна с поднятыми жалюзи, наслаждаясь видом, стоял темноволосый парень. Лет двадцати пяти – двадцати семи. И тоже в сером деловом костюмчике, хоть и слегка помятом.
Парень повернулся, и Степан увидел, что у неизвестного голубые глаза и довольно-таки приятное лицо.
«Наверное, так и думаешь: кем бы я ни был, ты меня уделаешь, да? – спросил у него Степан взглядом. И глазами же сказал: – Да я тебе хребет сломаю, утенок».
Ничего не говоря, он положил перед Жгилевой расшифровку переговоров. Степан, разумеется, мог кого-нибудь с
