Закон семьи - Анне Штерн
Это были лишь числа, числа с нескончаемыми нулями, видимо, выставленный счет. Под ними без приветствия стояло имя и Фабрициус восторженно вскрикнул, когда разобрал его: «Адриан».
– Я думаю, таких имен в нашей картотеке немного, – сказал Карл. Имя было не особо распространенным. Если этот Адриан когда-либо крупно вступал в конфликт с законом, они найдут его фамилию. Криминальный советник Геннат распорядился создать картотеку для старых дел и постоянно обновлять ее. Она являлась настоящим кладезем для криминальной полиции.
– Тогда чего же мы ждем! – воскликнул Фабрициус, и Карл отметил на его лице воодушевление ищейки, почуявшей след. Рвение Шаровой молнии было действительно феноменальным.
Карлу же больше хотелось поехать к Хульде, чтобы еще раз обсудить с ней случай в Шойненфиртеле и показать, что он проявляет интерес к ее жизни и заботам. Вместо этого ассистент ожидал от него, что Карл пригласит его перекусить в «Ашингер» и в заключение до поздней ночи будет листать акты в «Красной крепости» в поисках Адриана. Человека, который, возможно, сотрудничает с торговцем детьми О’Берном и на чьей совести трупы на территории фабрики.
Карл вздохнул. Но подчинился, отогнал тоску по Хульде и решил, что можно будет хотя бы за едой выпить как минимум два пива, и это не бросится в глаза. Пиво все же лучше, чем вообще ничего.
Когда они покидали дом, маленькая черно-белая кошка прошмыгнула мимо их ног через дверь на улицу. Она, казалось, не надеялась на возвращение своего хозяина, подумал Карл, провожая взглядом комок шерсти, гордо шагающий по мокрому асфальту в поисках вкусной мышки.
19
Вторник, 30 октября 1923 г.
Еще издали Хульда узнала прямую фигуру отца, ждавшего ее на лестнице дворца Арнима, в котором размещалась Королевская академия искусств на Парижской площади. Беньямин Гольд был высоким мужчиной, рост она унаследовала от него, а не от миниатюрной черноволосой матери. К тому же в детстве Хульда считала, что ее фамилия[15] обязана происхождением отцовским светлым волосам, которые раньше действительно обрамляли его лицо наподобие золотого шлема. Теперь же вблизи волосы выглядели серебристо-белыми, лишь местами проблескивали белокурые локоны. Но все еще густые, как и окладистая борода. В отличие от большинства прохожих мужчин он был без шляпы, лишь в светло-сером просторном тренчкоте и дорогих кожаных сапогах.
– Крошка Хульда, – поздоровался он и поцеловал дочь в лоб. Он был единственный из окружения Хульды, кому не надо было тянуться, чтобы поцеловать ее, так он был высок. – Как хорошо, что ты позвонила! И что ты наконец выкроила время для твоего бедного старого отца.
– Добрый день, папа, – она сама услышала, как чопорно прозвучало ее приветствие. – Какой ветер! Ты не мерзнешь? – Она кивнула на тонкий жилет, который были виден под расстегнутым плащом.
– Нисколечко! – Беньямин Гольд засмеялся. – Я теплокровный, и всегда им был. Твоя мама постоянно мерзла, она была лишь кожа да кости. – Он оглядел Хульду и неодобрительно цокнул языком. – Ты, похоже, идешь по ее стопам. Тебе бы не помешало пополнеть, дочка.
Но Хульда взглядом заставила его замолчать, и отец сконфуженно принялся рассматривать носки своих сапог. Между ним и Хульдой уже несколько лет действовал негласный уговор: он не лезет в ее жизнь, а она в свою очередь не просит его ни о чем. Хульда была уверена, что отец бы обрадовался, если бы она иногда обращалась к нему за деньгами или советом, но ей самой было лучше как есть. Хотя после разлуки родителей прошло много времени и Хульда знала, почему отцу тогда пришлось уйти, она до сих пор питала безотчетную затаенную злобу к нему из-за того, что он не смог терпеть до последнего. Что в конце не он обнаружил Элизу в полумертвом состоянии, а она, Хульда. Он взвалил бремя своей жизни на нее, единственную дочь, еще не успевшую до конца повзрослеть, и отправился к новым берегам.
– Ты пешком? – спросил он, оглядываясь. – Где же твой двухколесный конь?
Хульда закусила губу. Она ничего не рассказывала отцу об опасности, которой подверглась прошлым летом.
– Тю-тю, – только и сказала она, стараясь выглядеть беззаботно. – А новый я не могу себе позволить.
Беньямин сочувствующе взглянул на нее.
– Какая досада, – сказал он, и на этом тема была для него очевидно исчерпана, потому что он подчеркнуто жизнерадостно взял дочь под руку и объявил: – Прежде чем я поведу тебя в ресторан, мы заглянем во дворец. – Он указал на массивную входную дверь в конце широкой лестницы: – Я хочу тебе кое-что показать.
Он часто бывал здесь с Хульдой, и она с удовольствием слушала его повествования о богатой событиями истории здания. Это был дворец в стиле барокко, построенный прусским привилегированным евреем во времена Фридриха Великого, когда тот был еще наследником престола. Позже другие архитекторы постоянно перестраивали и обновляли здание. Строгий классицистический фасад нравился Хульде, он имел какую-то упорядоченность, обаяние вечности и незыблемости.
Беньямин придержал ей дверь, и они прошли из колонного зала в вестибюль. Отсюда можно было попасть через смежный зал в новое здание, где располагались светлые выставочные залы академии.
Хульда подняла голову и, моргая, посмотрела на свет, падающий сквозь стеклянную крышу. Удерживаемый в воздухе элегантными стальными балками потолок словно парил. Современность здесь сочеталась с традицией, одобрительно отметила Хульда, и вместе они сливались в элегантную композицию. Все это создавало возвышенное и благоговейное настроение.
– О чем ты думаешь? – хотя отец спросил негромко, его слова прозвучали эхом.
Хульда смущенно улыбнулась и неопределенно пожала плечами.
– Лишь о том, что здесь невозможно себе представить, какие дела творятся в городе, – наконец проговорила она. – Здесь внутри всё как застывшее золото: только культура и свет, воздух и интеллект. А на улицах лежат в канавах безработные, целые семьи бродят по улицам, оставшись без крова, везде грабят и воруют. Все голодают, папа! Тебе твой мир не кажется иногда ненастоящим?
Помедлив, отец кивнул. Его густые волосы упали на морщинистый лоб. Сейчас он как никогда походил на великого художника, подумала Хульда: сходящиеся спектром сквозь стеклянную четырехскатную крышу солнечные лучи играли и плясали в его кустистых бровях.
– Это прогулка по канату, – рассуждал он, – сколько реальной жизни я впускаю внутрь себя. В то, что я делаю. Знаешь ли, искусство всегда служило людям. Даже обязано служить, в противном случае оно лишь тщеславие и мишура. Но
