Лилия Беляева - Убийца-юморист
- Успехов тебе, Андрей, - равнодушно проговорила весьма волевая писательская жена, сумевшая удержаться от раздражения, хотя право на него имела, так как оппонент охаял её без зазрения совести.
Но я знала конструкцию подобных дам. Они тем и сильны, если подумать, что - "плюй им в глаза - все божья роса". Они, может, уже с первого класса не ходят на свидание с собственной совестью, потому что сообразили совесть, как камень за пазухой против себя же, как противный голос с репликой: "А не стыдно тебе?" как раз в ту минуту, когда самый момент отгрызть сладкий кусок от общего пирога или ухо у соперницы...
Я уже знаю, пригляделась - только такие, за редчайшим исключением, пробираются во власть. Монстрообразные. Которые ходят только стаями и своих узнают по родственной вони. На прочих же, с претензиями жить исключительно по справедливости, - плюют, как на идиотов.
Но вот что самое-то существенное, чем одарила мою любознательность вся эта сцена, - я теперь, казалось мне, очень даже хорошо понимала вдову Ирину. Парень-то не простой, с мозгами, хотя и трудный в быту... этот самый поэт-привратник Андрей.
- Желаю успеха в написании романа, - леновато обронила Галина, не глядя на Андрея, и пошла к калитке. Но на полдороге вернулась. - Ирина, а лейкопластырь...
- У меня есть! - сказал Андрей. - Идемте!
И сам первый зашагал в темпе к своему "теремку" у ворот. Вышел с пластиком лейкопластыря в руке и бело-серым глазастым котом на плече:
- Возьмите.
Мы опять остались на веранде одни с Ириной. Я не сдержалась, сказала:
- Какой, однако, чувствительный, а точнее - дерганый этот Андрей!
- Ничего удивительного, - ответила она. - Через такое прошел... Теперь ищет смысл в жизни... читает, ходит по писателям, беседует с теми, кто не против... Спит с кошкой. Назвал "Дезой" от слова "дезинформация"... Нашел облезлую, покусанную, в лесу, принес... Пробует писать... стихи... роман не роман. Мне да и никому не показывает пока. За ним - знание глубоких пластов жизни. Так что может выйти очень интересно и познавательно. У него огромное преимущество перед сочинителями "из пробирки": он точно знает, против чего и за что. Умеет ненавидеть...
"А любить?" - едва не сорвалось с моего языка. Но я сдержалась.
И второй раз почему-то не дала себе воли, когда захотела спросить вдову о несчастных Пестрякове, Шоре и Никандровой, что, мол, она думает по этому поводу. Хотя все, казалось, располагало к продлению доверительной беседы: так лучисто сияло солнце, так ярка была небесная лазурь, до того устало и кротко смотрели темно-карие глаза вдовы на бликующий бок синего чайника для заварки...
Однако что-то шепнуло мне: "Подожди. Не торопись. Рано. В другой раз". И я стала благодарить за гостеприимство и прощаться.
Хозяйка меня не особенно удерживала. Но с готовностью предложила:
- Я вас увезу в Москву.
- Нет, нет, не надо, мне хочется пройтись, подышать...
- Да, да, воздух у нас здесь хороший, - согласилась она и сейчас же перевела стрелку на другой путь. - Не берите в голову то, что наговорил Андрей про писательские дачи. То есть здесь ест и правда и неправда. Владимир Сергеевич эту дачу получил как лауреат и как крупный общественный деятель. Он, действительно, был пишущим секретарем Союза, а такие как бездарный председатель Литфонда Корбунов или другой председатель, или третий... они схватили чужое, общественное. Могу добавить интересную деталь, если эта сторона жизни вас интересует: многие так называемые писатели потому за эти дачи держатся, что с их помощью делают бизнес: квартиры в Москве сдают за доллары, а на дачах живут. По существу на хребтах малоимущих писателей благоденствуют. Хотя в литературе они ничто ноль без палочки... Понимаете?
- Стараюсь... Надеюсь, мы ещё встретимся. Ведь ваш покойный муж - это глыба.
- О да, конечно! - отозвалась благодарно Ирина. - С налету о нем нельзя написать. Он ведь был, так сказать, многостаночник... Я буду рада с вами поговорить... что-то вспомнится... Но повторю ещё и еще: он дал мне счастье чувствовать себя защищенной, бесконечно любимой... Он не мог со мной расставаться дольше чем на неделю. Мы с ним побывали и в Мадриде, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в Африке, и в Австралии... Теперь я без него как... как в пустыне, где воет ветер... Одна, одна... Только и спасаюсь, что приходят люди, экскурсанты, знакомые... Потихоньку разбираю архив...
И опять к горлу подступил вопрос о безобразном поступке некоего лица или лиц, которые несколько раз, с непонятной целью и упорством приклеивали к кресту над могилой Михайлова список из трех фамилий Членов Союза писателей... И опять я проглотила шелохнувшийся, было, язык и сдула с руки божью коровку. Она задрала твердые, пятнистые крылышки с мягкими подкрыльями и улетела... Я вышла за калитку и, было, направилась по прямой дороге вправо, как посоветовала Ирина. Мне хотелось побыть одной. Мысли в голове толклись, словно просители в приемной большого начальника. Мне не терпелось хотя бы бегло рассмотреть каждую из них, выделить самые значимые, отмахнуться о случайных, пустых...
Однако хотеть - это одно, а исполнить - совсем другое. Не успела я сделать и десятка три шагов - услыхала сзади настигающий полубег и невольно оглянулась.
- Это я. Что вам одной? Скучно! - услыхала решительный голос Андрея. Кошка Деза смотрела на меня с его плеча по-совиному во все глаза и весьма строго. - А я вам сведений полезных накидаю. Вон, глядите, за тем забором живет писатель Бакланович. Он при Советах как сыр в масле катался. И коммунистом, конечно, был. А как пришла демократия - раскричался, что ему Советы житья не давали, что только теперь он, во блин, расцвел. Один не ходит. У них, таких, своя шайка-лейка. Друг за дружку держатся крепко. Тронь одного - завопит в тыщу глоток.
Мы шли дальше. И дальше Андрею было что рассказать.
- За этим забором затаился старый психопат Ерниченко Юрий. Это он велел колхозы-совхозы разогнать. Орал, орал! Он в девяносто третьем по телеку вопил: "Раздавите гадину!" Ну стравливал русских с русскими. Сам-то на толчке сидел, книжку читал, а пацанов мочили почем зря. Теперь получил домину для своего хренового фонда или как там его - тоже в аренду сдает, баксы хапает... по загранкам шляется. И Сталина критикует. И тридцать седьмой год вспоминает. Я вот тут подумал: сколько же жира в холку себе набили те, кто при Сталине ему всякие оды пели, диссертации про него сочиняли! Он их кормил, кормил! А теперь все те, кто про него любую хреновину пишет, - жируют. И про Ленина. Самые кормные темы, ексель-моксель! А то, что народ оголодал сейчас, что беспризорников развелось, взятки берут все, кому не лень, - это "наветы коммунистов", это противники демократических реформ пробуют испачкать эти самые судьбоносные реформы... А вон за тем забором - нынешнее начальство Литфондовское. Старый жопан-хитрован Вогнев. Я раскумекал, как он со своими сподвижниками нынче распределяет эти самые дачки. Если своему - то пожалуйста. Если чужой захочет влиться в их элитные ряды - не выйдет ни за что! В дурака превратят не своего, скажут, что не видели его заявления, скажут, напишите ещё одно, а потом скажут, что где-то и это потерялось, что поищут, может, секретарша куда положила и забыла где... Целая система! Те ещё ловкачи! Он уже в гроб глядит, не тело, а презерватив с дерьмом врастяжку, а все целит чего ещё схватить и схавать!
- А не слишком ли вы их всех?
- Я-то? Я-то ещё помалу... Хотя право имею сплеча и по мордам, по мордам! Вы не поняли разве, что они мне душу разворотили? Выжгли как напалмом все красивые мысли и надежды! Я же вам уже говорил! Я ведь совсем блажным был, когда читал их книги стихи и верил, что они-то уж точно живут по совести, страдают за людей... Обманули, гады! Облапошили! Плюнули в душу сколько хотели! На собственный прокорм работали и работают! А пузырятся, пузырятся, про духовность какую-то пробулькивают! Обыкновенные торгаши с рынка. "Сегодня почем Иосиф Сталин? О! Сейчас настрочу в его честь и схапаю тысчонки три". "А нынче почем?" "Ах, если против него, то целый миллион?! Сейчас засяду за машинку!"
- Пуст так, пусть это - чистая правда, - сказала я резковато. - Хотя, смею предположить, что вы как-то чересчур... Ну а Михайлов? Совсем святой?
Андрей снял кошку со своего плеча, прижал к себе и, молитвенно дернув бровями, произнес:
- Да его рядом с ними и поставить нельзя! Он сам по себе. Вот он все-все писал от души. Я потому и ючусь при его даче, что мне там в кайф. Я читаю его стихи, пьесы, романы... Я видел его живьем... Такой был спокойный, устойчивый дед. Мы с ним хорошо беседовали. Он без гонора. Эти-то выкобениваться любят, а он не хотел, не умел... Если бы не он - я бы, может, сиганул с моста и всех делов-то. Но он мне веру дал... Он доказал, что в жизни, как и в песне поется, рядом с дерьмом как-то же уживается золотишко. Если я не совсем бездарный, напишу роман обо всем этом. Ну, и о жизни своей, и о Владимире Сергеевиче... Ему и посвящу.
