Сергей Донской - В Россию с любовью
Луцкой очень хорошо ощутил на себе эту линию разрыва, особенно когда Громов присел и, щуря один глаз от сигаретного дыма, вывинтил из земли сук, к которому крепилась согнутая береза. Не до конца. Примерно на треть. Листва на деревце отозвалась на это действие нетерпеливым трепетом.
— Угм-угум-угум! — промычал лейтенант, страдая от своего бессилия и косноязычия.
— Появилось желание выговориться? — приятно удивился Громов. — А можете ли вы поведать мне что-нибудь стоящее? Я ведь отказываю себе в удовольствии полюбоваться раздвоением вашей личности.
— Угум! — Луцкой сначала кивнул, а потом столь же энергично помотал головой. Да, ему есть что сказать. Нет, казнить его не надо.
— Ладно, попробуем, — согласился Громов без особого энтузиазма. — Но лучше всего попытайтесь сопротивляться, звать на помощь или просто морочить мне голову. — Выковыряв изо рта пленника кляп с помощью ножа, он неожиданно подмигнул ему: — Давайте, лейтенант. Особый отдел как никак. Проявите мужество и упорство. Представьте, что вы в плену у врага, которому ни в коем случае нельзя выдавать военную тайну. А я пока все подготовлю. — Громов взялся за второй колышек и тоже слегка высвободил его из земли.
— Пятнадцатого августа сего года, — поспешно заговорил Луцкой, — я был вызван начальником особого отдела штаба военного округа. В состоявшейся беседе подполковник Рябоконь…
— Ну, не частите так, лейтенант, — поморщился Громов. — Если уж вы решились давать показания, то тараторить совсем не обязательно.
Луцкой понимающе дернул головой.
— В состоявшейся беседе полковник Рябоконь поручил мне и находящемуся в моем подчинении взводу проведение секретной операции, которую…
Выбалтывая подробности операции, лейтенант сожалел не столько о своей измене, сколько о том, что известно ему было слишком мало. Потому что Громов слушал его сбивчивую речь с довольно рассеянным видом, а сам при этом ковырял ножом один из колышков, явно занимавший его сильнее, чем лейтенант и порученное ему задание.
* * *Как только извлеченный из багажника пленник очнулся, Громов сразу понял, что сломать его будет достаточно просто. Объемистые мышцы, военная закалка и крутой облик никогда не являлись гарантией стойкости их обладателя. На памяти Громова были случаи, когда истинный героизм демонстрировали как раз невзрачные, корявые мужички, от которых трудно было ожидать чего-либо подобного. Дело не в наружности. Дело в том невидимом стержне, на который насажено все остальное. Так вот, что касается лейтенанта-альбиноса, то у него подобного стержня не было. Рыхлым он оказался на поверку, бесхребетным.
И, оставшись без штанов, моментально растерял все свое кажущееся мужество.
Когда человек пугается, в его организме бурно вырабатывается валериановая кислота, обладающая специфическим запахом. Собаки определяют его нюхом и всегда знают, кого можно безнаказанно облаять или цапнуть за ногу. Опытные специалисты чувствуют эти волны страха скорее кожей, нутром, но их тоже невозможно провести. Так вот, выброс валерианы в организме пленника проходил столь бурно, что, находись рядом даже самая невзрачная шавка, и та не преминула бы тяпнуть его за голую ляжку. Он был буквально пропитан страхом, напичкан им с головы до пят, хотя, как водится, старался не подавать вида.
Хорошенько напугать Луцкого оказалось легче, чем мальчишку, заблудившегося в темном лесу. Мрачные декорации ночного парка и трюк с березками подействовали на него безотказно. Информация, которую он выкладывал Громову, была скудной, однако и этого было достаточно, чтобы сделать определенные выводы.
Итак, к совершенному теракту имели отношение доблестные особисты из штаба округа, идейного вдохновителя которых еще только предстояло выявить. В настоящий момент они тщательно заметали следы, производили зачистку, если выражаться их военным жаргоном.
Инсценировка ограбления магазина «Стилиссимо» была поручена как раз лейтенанту особого отдела Луцкому, который в настоящий момент тихонько сидел голым задом на траве, ожидая своей участи. Как Громов и предполагал, налет был затеян с одной-единственной целью. Подполковник Рябоконь, туманно ссылаясь на какие-то неведомые лейтенанту обстоятельства государственной важности, поручил задание лично Луцкому. Тот задание с честью выполнил, разрядив автомат в лицо Северцевой. Надо полагать, он уже не раз занимался подобными деликатными поручениями командования, и вот теперь настало время отчитываться за некоторые совершенные подвиги.
— Что вы можете сказать мне по поводу устранения Шадуры? — спросил Громов.
— Шадуры? — напрягся лейтенант.
— Вы туго соображаете или плохо слышите? — холодно осведомился Громов. — Я берусь помочь вам как в первом, так и во втором случае. — Он шагнул вперед.
— Мне эта фамилия неизвестна! — выкрикнул Луцкой.
— Тогда поставим вопрос иначе. Сегодняшний взрыв возле МХАТа ваших рук дело?
— Нет! Мне было поручено заниматься только проведением акции в магазине «Стилиссимо»! Ни о каком взрыве я ничего не знаю! — Имей пленник такую возможность, он обязательно помог бы себе энергичной жестикуляцией.
Но Громов и без того видел, что тот говорит правду. На ложь у него имелся обостренный за годы службы нюх.
— А как насчет Регины? — спросил он, с сожалением понимая, что перед ним находится не тот человек, которого бы ему хотелось видеть в первую очередь.
— Кто такая Регина? А, вспомнил, дочь Северцевых! — Радуясь своей сообразительности, лейтенант несколько раз кивнул головой. В следующий момент голова мотнулась из стороны в сторону. — Но по поводу ее сказать ничего не могу.
— Разве? — Громов уставился ему в переносицу. Там человеческие кости настолько тонки и хрупки, что для их сокрушения достаточно одного прицельного удара. Иногда от него очень трудно удержаться, от такого удара. Другими словами, легче сломать врагу переносицу, чем воздержаться от этого.
Луцкой почувствовал во взгляде Громова нечто такое, что заставляло его говорить с лихорадочной поспешностью:
— Мне было приказано забрать ее из квартиры и доставить к подполковнику, вот и все, — протараторил он на одном дыхании. — Ну, в том случае, если бы рядом с ней находился кто-либо посторонний…
— Не скромничайте, не скромничайте, — подбодрил замявшегося лейтенанта Громов. — Рябоконь приказал вам ликвидировать меня?
— В общем-то, да. — Это прозвучало очень тихо. Луцкой надеялся, что последнее признание его не будет услышано.
— Почему же вы не попытались убить меня в магазине?
— В тот момент мне еще не было известно, кто вы такой. Инструкции на ваш счет поступили позже.
Заподозрив, что сожаление, прозвучавшее в его тоне, может не понравиться Громову, лейтенант не придумал ничего лучше, чем зайтись неестественным кашлем.
На другие темы он говорил тем громче и охотнее, чем хуже в них разбирался. Обстоятельства взрыва самолета были ему неизвестны, по какой причине подполковник особого отдела взялся за искоренение рода Северцевых, он не ведал, кто таков Валентин Мезенцев и, главное, куда подевалась гуманитарная помощь, тоже понятия не имел.
— Плохо, — констатировал Громов. — Что же вы такой нелюбознательный, молодой человек?
— Вы же знаете, что в нашей организации слишком осведомленные долго не живут, — посетовал лейтенант. — Вот, например, неделю назад был такой случай…
Вполуха слушая рассказ о каком-то капитане, ни с того ни с сего застрелившемся сразу после встречи с журналистом, Громов обдумывал более важную для него информацию.
Итак, операцией по уничтожению свидетелей заправлял особист с лошадиной фамилией. По существу, Рябоконь служил в той же «конторе», что и Громов, хотя, конечно, это была одна видимость. Особый отдел, в полном соответствии со своим названием, обособлен, изолирован и засекречен так, как это бывает только в армии. Куда ни ткнись, сплошная военная тайна.
Ни один «нормальный» эфэсбэшник не считает особиста своим коллегой. Как говорится, похожа свинья на коня, да шерсть не та. Тем не менее те и другие вынуждены сосуществовать в опасной близости друг от друга. Вот, кстати, почему Рябоконь так легко вышел на Громова. По этой же причине полковник Власов, обладающий полномочиями, которые никакому особисту и не снились, не был застрахован от прослушивания в собственном кабинете. Из-за таких вот структурных аномалий ФСБ все сильнее напоминала многоголового дракона. Одна голова не ведает, что творят все остальные, но на всякий случай всегда готова оттяпать соседнюю, дабы обеспечить себе полную свободу действий. Того, кто все это придумал, давно нет в живых, а человек, способный распутать этот змеиный клубок противоречий, еще не родился на свет.
