Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок
— Ты не будешь. Ты будешь со мной. А если ты такая, то я тебя покупаю.
— Ну уж нет! Я сама решаю, что мне нужно. Ты — не нужен.
— Сучка! Проститутка!
Она пожала плечами и скорчила такую презрительную гримаску, что у Артема в глазах потемнело.
— Проститутка? А ты кто? — сказала она. — Слушай, давай прекратим этот ненужный базар. Я все согласна разделить по-честному: возьмем каждый по картине, по половине денег и вещей. Если хочешь получить бонус за то, что ублажал старуху, которую потом пришиб, бери ее побрякушки. И квиты!
Она потянулась к своей сумке, но Артем вдруг издал жалкий, скверный звук, похожий на икоту, и повалил ее с бревна назад, вниз головой.
— Ты с ума сошел? Больно! — пискнула она. — Только попробуй…
Он ее не слушал. Он завернул ей руки за спину и обрушился сверху всем своим весом, всей своей обидой, всей своей злостью. Она дергалась, кричала, плевалась, но была много слабее его, а он ненавидел ее так, как никого на свете. Он сам не подозревал, какой он сильный и как сладко давить и кромсать то, что сломало его жизнь. Она то сдавалась и затихала, то снова пыталась толкаться и кричать. Кровь текла с ее обкусанного рта.
— Я тебя ненавижу, — невнятно бормотал этот рот, а мокрые, ставшие черными, глаза смотрели бессмысленно вверх.
Она ненавидит! Вот сучка. Он чуть отстранился и наотмашь ударил ее по вечно красивому лицу. Даже сейчас красивому: ей шли и слезы, и рот в крови, и спутанные волосы, прилипшие к мокрому лбу. Ее должно перекорежить от боли! Пусть станет уродкой! Пусть сдохнет!
Он не сразу понял, что она перестала упираться и хрипеть. Она сделалась мягкой и податливой, как ватное одеяло. Он решил, что она потеряла сознание, остановился и бросил ее. Злоба еще билась в груди, громко, туго билась; он не сразу понял, что это его сердце. Варя не шевелилась. Он тронул ее руку, ее тонкие пальчики, но они никак не отозвались. Ее рот остался полуоткрытым, отчего лицо вытянулось. Под неподвижным левым веком (другой глаз был закрыт волосами) показалось столько голубого белка, что Артему стало страшно.
— Вот сучка, — сказал он.
Он повторял и повторял эту гнусную фразу, но ничего не менялось: Варя все так же неподвижно лежала на сырой палой хвое. Тогда он сделал то, что видел в фильмах, — засунул руку ей под воротник, стал нащупывать сонную артерию. Шея была теплая, но ничего в ней больше не дышало, не билось, не жило.
Так Артем узнал, что сам он жив и должен жить. Он открыл ее сумку на колесиках, вытащил оттуда картины, свернутые рулоном. Нашел мешочек с драгоценностями, положил в боковой карман; карман оттопырился вызывающе, но плевать! Он обшарил Варину куртку, отыскал деньги. Для этого пришлось повернуть Варю набок. Когда он закончил, то снова положил ее так, как было, вверх лицом. И лицо это с приоткрытым ртом не переменилось, только к щеке пристал боярышниковый гнилой листок.
Артем сунул рулон под мышку и пошел на север. Бор казался бесконечным; он был строен, чист, однообразен. Артем ни разу не оглянулся. Внутри его было пусто и тихо. Страшно хотелось есть.
Лишь когда бор стал кончаться и пестреть полуголыми кустами и высокими щетками травы, Артем понял, что идет слишком долго для своего маршрута, вчера еще продуманного.
Он остановился, сел на землю. Куда он попал? Где эта чертова заправка или хотя бы шоссе? Тишина простиралась во все стороны за все горизонты, и ни один ее шорох не напоминал о человеческом жилье и человеческом существовании.
«Еще сдохну здесь, как дурак», — подумал Артем, и эта не слишком серьезная мысль облила его холодом с головы до пят. Он предположил, что если не сдохнет, то точно уж заночует в этом унылом лесу. Он пожалел, что пошел налегке, не взял своей сумки с теплыми вещами, забыл в машине даже грошовую зажигалку, от которой вчера развел костер. Зажигалка была дедова, владельца «восьмерки». Еще в машине остался пакет, а в пакете вполне съедобные ранетки. О еде больше думать не надо, но ни о чем другом не выходит…
Артем поднялся и побрел вперед, строго на север. Если встретится болото, надо немного свернуть, не лезть в топи, но все равно идти к шоссе. Или еще куда-нибудь к людям. В конце концов, не на Луне же он!
Через полтора часа пути Артем понял: какой-то звук мешает ему сосредоточиться на взаимном положении солнца и северных мхов. Он остановился, прислушался. Нужного звука долго не было. Артем уже решил, что ему послышалось, что просто от голода в ухе звенит, но звук повторился. Это был собачий лай — нечастый, не забубенный, аккуратный. Артем не любил собак, но этот лай его обрадовал. Значит, деревня рядом!
Он пошел быстрее и весь обратился в слух, чтобы не сбиться. Ему не хотелось заблудить куда-нибудь в сторону — лесные звуки обманчивы, а эхо врет, он знал. Лай больше не повторялся. Может, в самом деле послышалось?
Артем вышел в голое, недужное редколесье, какое всегда предшествует болотным мочакам. Плохое это было место. Артем уже собрался повернуть назад, как в бурой траве вдруг приметил тропинку — слабую, скорее всего нечасто посещаемую, но тропинку. Наконец-то! Всякая тропинка куда-то ведет!
У Артема даже голова закружилась от радости. Он пошел по тропинке размеренно, экономя силы. Почему-то вдруг представилась ясно, как если бы он спал и видел сон, дымящаяся картошка. Какой-то хлеб. Вода, много воды. Артем отмахнулся от соблазнительных призраков. Скоро кошмар кончится! Скоро. Все равно как. Лишь бы выбраться.
Тропинка все-таки вывела Артема к болотам. Он шел по высокой узкой насыпи, а слева и справа лежали две круглые низины. Они тускло, сыро поблескивали, отливали рыжим и были где реже, где гуще утыканы тонкими кривыми деревцами. Осенью нельзя было понять, живы деревца или зачахли. Тощие ржавые сосенки торчали вперемежку с березками-доходягами. На березках не было ни единого листа, и они, белые, напоминали голые кости.
Низина слева была особенно темной и пустой. Деревца на ней почти никакие не прижились, зато болотные травы, издали похожие на гнилую губку, росли извилистыми грядами. Между ними стояла коричневая вода.
Наверное, отсюда, из этой низины, и вынули землю, чтоб сделать насыпь, по которой сейчас шел Артем. Что-то здесь затевалось, да не случилось — то ли железная дорога, то ли акведук, потому что наискосок над водой и гиблыми черными травами тянулся высоченный мост непонятного назначения и, видимо, еще царской постройки. Кончался мост за болотом, у дальних, почти неразличимых зарослей. Состоял он из долгого ряда стройных арок и был сложен аккуратно, даже с какими-то фестонами, из мелкого сливочно-желтого кирпича, какого давно уже не делают.
Мост был совсем узкий, чуть ли не полуметровый (все-таки, наверное, для трубы). Он основательно одряхлел за долгие годы. Его верх стал неровным, щербатым. Правильный ряд арок кое-где прерывался уродливыми дырами; кирпичи в них ссыпались вниз, как ломаное печенье. В трех местах к мосту отвесно прицепились деревца. Они болтали по ветру последними листьями и выглядели куда более веселыми, чем их собратья внизу, на болоте.
Артем миновал бессмысленный мост, который вел к насыпи, и не спеша двинулся вперед. Там его ждал еще один лес, но под ногами была настоящая тропинка, путь к избавлению. Купить в деревне хлеба, консервов… Напиться из колонки. Ловить губами струю, глотать холодную воду, глотать…
Солнце снова вынырнуло из облака и нанесло на болотную хлябь косое кружево тени странного моста. Сзади сдержанно гавкнула собака.
Артем обернулся (раньше он этого не делал, потому что устал и отупел). То, что он увидел, заставило его замереть вполоборота, с правой ногой, выдвинутой в сторону спасительного нового леса. По насыпи, по той самой единственной тропинке, его нагоняли четверо. Они были еще далеко, у бора. С ними две собаки — черная лайка и громадная немецкая овчарка. Темная спина овчарки поблескивала на солнце. Лайка шла мелкой злой рысью. Люди что-то кричали, но у Артема от их голосов только зудело в ушах. Странным образом он сразу понял, что это погоня.
Он отвернулся и побежал по тропинке вперед. Он устал, и бежать было трудно. Тропинка прыгала у него перед глазами, а лес все никак не приближался. И все-таки он, спортсмен, обучен был в трудную минуту наливаться последними силами, которые обманывают даже своего хозяина и прячутся до поры, чтобы их не потратили на что-то, кроме спасения. Бег Артема стал ровным, мерным, широким, отчего вдалеке возмущенно взвизгнула лайка.
Одновременно сами собой включились быстрые и верные мысли (они тоже никак не могли в голове Артема появиться при обычных обстоятельствах). Он хорошо думал, только когда работали мышцы! Он решил: когда кончится насыпь, не углубляться сразу в лес, а бежать в заросли ивняка вокруг болота. Если поплутать там (Артем слышал, что в воде собаки теряют след) и подняться к лесу где-то в другом месте, можно будет оторваться от погони.
