Елена Басманова - Автомобиль Иоанна Крестителя
– Любовь Ивановна, если вы собираетесь заявить полиции о результатах нашего расследования, предупреждаю заранее, чем все закончится. Едва вы заикнетесь о заговоре рыцарей Мальтийского ордена, вас сочтут повредившейся в уме от горя. Настасья подтвердить ваших слов не может. А если вы начнете говорить, что клоун в цирке, популярный рыжий коверный Комикакимант – комик Аким Амантов и есть Джакомо Джаманти, он будет все отрицать.
– Что же мне делать? Как наказать убийцу мужа?
Бричкин впервые за беседу улыбнулся – торжествующе мстительной, не свойственной ему улыбкой:
– Негодяй не уйдет от наказания. Он обвинен в покушении на убийство. Так что каторги ему не миновать. Уже приговорили.
Госпожа Филиппова встала, оглаживая перчатки.
– Значит, возмездие настигнет его и без меня. Благодарю вас за расследование. Я буду вечно молиться за вас и вашу помощницу.
Посетительница медленно направилась к выходу, и Бричкин поспешил ей вослед. Когда дверь за госпожой Филипповой закрылась, Бричкин расслабился и подошел к Марии Николаевне. Он сел на стул, и его безвольно опущенные плечи вызвали в душе Муры острую жалость.
– Грустно, – сказала она, – грустно думать, что мы понимаем суть происходящего только тогда, когда нельзя уже ничего исправить.
– Да, – тихо отозвался Бричкин, – возмездие не может быть делом рук человеческих. Об этом и в сегодняшней газете написано. Дело госпожи Малаховской. Оно войдет в анналы: признана в умышленном убийстве, но действовала в состоянии умоисступления и потому не подлежит наказанию.
– Но я еще не читала сегодня газет. Неужели газетчики хвалят господина Вирхова?
Казалось, усталость как рукой сняло с Бричкина. Глаза его загорелись.
– Правильно прогрессивная общественность бранит дешевую массовую литературу. Мало того, что переводят бумагу на глупости, так еще криминальное чтение достойных дам превращает в преступниц. Как хорошо все-таки, что у нас есть и настоящие писатели! Горький! Толстой! Чехов! Бальмонт!
Настенные часы пробили шесть.
– Ой! – вскочила Мура. – Я же опаздываю!
В гардеробной она скинула с себя нелепую кофту и осталась в строгом платье из голубого сукна, привезенным ей сестрой из Парижа. Поправив прическу, она убедилась, что научилась наконец-то укладывать свою темную косу на макушке так, чтобы ее круглое личико казалось аристократически удлиненным.
– Софрон Ильич, дорогой, – говорила она на ходу, направляясь к дверям, – вам следует отдохнуть. Отправляйтесь домой, набирайтесь сил, отсыпайтесь.
– Да-да, непременно, Мария Николаевна, все в точности будет исполнено, – пообещал Бричкин.
Он запер дверь за хозяйкой, подошел к шкафу с зелеными шторками и вынул оттуда книжечку – на ее обложке был изображен мужчина в маске, с огромным кинжалом в правой руке, согбенную темную фигуру пересекала надпись: «Козел в прихожей».
А счастливая Мура уже мчалась в пролетке на Мойку, к ресторану «Контан».
Огромная зала «Контана», прилегающие к ней маленькие и большие залы и кабинеты ресторана переполняла нарядная публика. Собрался весь литературный Петербург, соратники Короленко по «Русскому богатству», дамы из просветительских и общественных организаций столицы, цвет петербургской адвокатуры, представители педагогических кругов и гости из земств – посланцы всех классов мыслящего русского общества. В толпе Мура узнавала знакомые лица профессоров, журналистов, благотворителей. Она волновалась, в гудящей массе ей никак не удавалось разыскать своих бестужевок. Но ее волнение возросло еще сильнее, когда, повернувшись, она столкнулась с высоким молодым человеком с надменным удлиненным лицом в ореоле темно-русых, крупных кудрей. Он в упор смотрел на Марию Николаевну серыми, как ноябрьское небо, глазами.
Она узнала его. Она видела его на музыкально-поэтическом вечере в доме госпожи Малаховской! А затем? А затем – на парапете, над Невой! А затем? Не он ли вскочил в экипаж, когда она с загримированным Бричкиным вышла из конторы бюро «Господин Икс»?
Неужели он за ней следит?
Мура побледнела. Ноги ее предательски дрожали в коленках. Зловещий незнакомец, в котором чувствовалось что-то холодное, нерусское, потустороннее, растянул бледные губы в улыбке и шагнул к ней.
– Что вам угодно? – не вынесла напряжения Мура.
Незнакомец, не отводя взора, пробормотал:
– И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу.
И очи синие, бездонные,
Цветут на дальнем берегу…
– Вы поэт? – прошептала Мура. Странный преследователь поклонился.
– Мы с вами встречались, но не имели случая познакомиться. Позвольте представиться: Александр Блок.
– О! Я знаю о вас со слов Дмитрия Ивановича Менделеева! А я – Мария Муромцева.
– Дмитрий Иванович о вас тоже мне говорил. – Статный молодой человек с широкими плечами и военной выправкой церемонно поклонился.
– Издалека вы выглядите очень таинственно!
Он отступил на шаг и продекламировал полушепотом:
– И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
– Неужели эти строки вы написали после нашей встречи у госпожи Малаховской?
– Нет, мадемуазель, после нашей встречи во время наводнения, смущенно признался поэт. – Стихия всегда вызывает у меня экстатическое состояние. А вы тогда были в вуалетке. Впрочем, еще неизвестно, получится ли когда-нибудь из этих строк настоящее стихотворение.
– Придется ждать следующего наводнения, – кокетливо посетовала Мура, – или землетрясения.
Их разговор прервала шумная овация: в «Контан» прибыл сам юбиляр с супругой. Муре с трудом удалось разглядеть через плечи гостей, хлынувших навстречу писателю, кудлатую, черную с проседью, голову, широкий лоб, крупный выдающийся нос. В смешавшейся толпе она потеряла Блока, зато ее отыскали дамы из Комитета Бестужевских курсов и повлекли в просторную залу, за один из пятнадцати накрытых столов. На белоснежных скатертях под ярким светом люстр переливался радужными искрами хрусталь, букеты живых цветов возвышались над красочными композициями из блюд.
Едва юбиляр с супругой уселись за центральный стол, как потекли приветственные речи.
– Для всех, кому дороги интересы русской мысли и искусства, это праздник не одного писателя, а всей русской литературы… – вещал председатель Литературного фонда по правую руку писателя.
Мура долго ждала, пока настанет ее очередь зачитывать адрес. Дамы из Комитета хвалили ее, когда она, вручив красочное послание носителю общих идеалов, вернулась за стол, – с их точки зрения она читала четче и проникновеннее всех предшествующих ораторов и так мило смотрелась среди солидных мужчин и дам.
Когда поток поздравительных речей, приветственных телеграмм, адресов иссяк, ответное слово получил юбиляр. Он заметно волновался, но говорил ясно и мудро. Затаив дыхание, Мура ловила каждое его слово.
– Всякое общество переживает три фазы своего совершенствования. Для всякого прогресса нужны три стадии: мысль, слово и дело. Мысль всегда сильно работала в русском народе, только он не умел выражать ее. Не работала бы эта мысль, не было бы и всей русской истории. Теперь от затаенных дум мы перешли к слову. Дай же Бог, чтобы царила свободная мысль и свободное слово и народили они ряд полезных дел для блага нашей дорогой Родины!
