Анна Михалева - Сама себе враг

— Я же в шутку… — приступ угрызения совести сменился у Алены не менее сильным приступом раскаяния.

— А он понял всерьез. Зануда паршивая! Да ну его! — Настя махнула рукой. — Сегодня же перееду назад к родителям. Поможешь перевезти вещи?

— Разумеется, помогу, — горячо заверила ее Алена, скорее из-за все еще буйного чувства вины перед подругой. Зачем она вообще принялась вчера шутить с Коржиком? Могла бы просто выставить вон, когда он пришел жаловаться.

— Никуда не нужно переезжать! — категорично заявила тетка Тая и села по другую сторону от Насти. — Ну-ка расскажи, в чем суть конфликта?

— Во всем, — заверила ее та и судорожно всхлипнула. — Суть в том, что я влюбилась не в того человека!

— Мы все влюбляемся не в того и не в тот момент, — спокойно проговорила тетка, — а тот, кто нам нужен, как-то не встречается. Потому что таких в природе не существует.

— Ну, это все я уже проходила с Корнелией, — тоскливо протянула Алена. — Кстати, она не далее как вчера публично отреклась от своих принципов и ушла от мужа.

— И ты давай иди, куда шла, — довольно решительно погнала ее родственница. — Еще нам тут не хватало утверждений, что лучше быть одинокой!

— Но я ведь не рыдаю! — упрямо заявила Алена.

— Давай, давай, топай! — тетка указала ей на дверь. — Лучше немного порыдать в молодости, чем потом всю оставшуюся жизнь тоскливо выть на луну.

— Не дождешься! — Алена все-таки покинула костюмерную, оставив подругу в добрых руках тетки Таи, ни на секунду не сомневаясь, что та не только успокоит, но и направит девушку на истинный путь. Только вот верна ли ее истина?

Впрочем, времени размышлять о теткином подходе к жизни у нее не было. Алена понеслась со всех ног к вестибюлю, где полчаса назад оставила Терещенко в компании двух гардеробщиц и дворника Палыча, с которыми тот собирался «побеседовать в неформальной обстановке». С этого момента у вешалок, с которых, как известно, и начинается театр, ничего не изменилось. Правда, к прочим прибавился еще и Лелик. Алена тихо спустилась по широкой мраморной лестнице, прислушиваясь к разговору.

— Я те говорю, — хрипло уверял Вадима охранник, — мое дело сидеть в дежурке. На хрена бы я шлялся по коридорам! Да и вообще, мне эта Клязьмина не уперлась, в натуре, чтобы я за ней бегал!

— Я же не спрашиваю, бегал ты за актрисой или не бегал, — следователь изо всех сил старался быть терпеливым, — я тебя спросил, не проходил ли здесь кто-нибудь подозрительный? Или, может быть, незнакомый?

— Незнакомый? — усмехнулся Лелик. — Да я уже каждого человечка в этом гребаном театре в лицо знаю!

— А Ганин? Илья Ганин не проходил?

— Не-ет, — Лелик задумался. — Да вообще никто не проходил.

— И никто ничего подозрительного не видел? — Терещенко обратился к остальным.

Бабушки-гардеробщицы только заохали. Палыч смущенно крякнул.

— Ну? — Вадим тронул его за рукав ватника.

— Да я это, пошел в каморку…

— Зачем?

— Да это… там у меня…

— Бутылка там у него заныкана, — ворчливо ответила за Палыча гардеробщица.

— Так, пошли вы, значит, за бутылкой…

— Ну да, — подтвердил тот и поспешно продолжил, чтобы не акцентировать внимание следствия на своем позорном пристрастии к алкоголю, — мне в каморку нужно через задний двор идти, там, где технические ворота. Смотрю из дверей, тех, что в коридор за сценой ведут, отец Гиви выходит. Увидел меня, удивился даже почему-то. Вроде как не должен я тут находиться, — Палыч важно хлюпнул носом.

— Может, он испугался? — попытался помочь дворнику Вадим.

— Как же, испугается он! — вздохнула гардеробщица. — Он только и может, что настроение людям поганить! Иду вчера, а он как крикнет на ухо: «Раскаяние великое!» — и шасть в служебный коридор. Я едва заснула ночью.

— А в каком часу это было? — оживился следователь.

— Заснула-то, может, в полночь… — задумалась старушка. — Нет, может, и позже даже. Я ж говорю, напугал меня бес этот.

— Гуру святой! — сурово взревел Лелик.

Никто не решился с ним спорить.

— Да нет, я про отца Гиви, — в голосе Терещенко послышалось глухое отчаяние. — Когда вы его встретили?

— Валь, мы чай-то попили уже, кажется? — спросила гардеробщица у коллеги. Та неопределенно хмыкнула. — Ну так где-то в три, может, в четыре…

— А вы когда встретили отца Гиви? — обратился он к Палычу.

— Ну… темнеть начало. Наверное, тоже часу в четвертом…

— И больше никто из вас никого не видел?

— Да нет… — разом ответили присутствующие. — Рабочие носились по коридорам, как угорелые. Что-то там у них не ладилось, в зале, кажется…

Алене стало жаль Вадима, она прибавила ходу и решительно направилась к беседующим. Увидев ее, следователь прямо-таки по-детски просиял и, с облегчением покинув опрашиваемых, ринулся ей навстречу.

— Слушай, у меня к тебе дело, — без предисловий начала она.

— Хорошее или такое же занудное, как то, которым я только что занимался? — он улыбнулся и, обняв ее, повел вверх по лестнице.

— Ты меня недооцениваешь. Идем в бухгалтерию.

— Не удивлюсь, если нас утвердили штатными сотрудниками театра и собираются выплатить первый гонорар, — хохотнул он. — Мы тут уже совсем свои люди.

— На это не надейся. Помнишь мое де жа вю в «Сатириконе»?

— Опять? — Вадим нахмурился.

Алена решила не обращать никакого внимания на его мимику. Главное, что она признала себя гениальной девушкой. А он поймет и оценит это потом!

— Сегодня, приближаясь к театру, я вдруг сообразила, отчего у меня возникло это чувство.

— Отчего? — он легонько поцеловал ее в висок.

— Я заметила в техническом дворе молодого человека, которого, несомненно, видела в театре и раньше, а когда встретилась с ним в «Сатириконе», то сразу не поняла, откуда я его знаю. Мы ведь с ним незнакомы. Мне даже неизвестно, как его зовут. Но сильно подозреваю, что его имя — Василий.

— Имя действительно подозрительное. Так и слышится криминал, — Вадим снова коснулся губами ее виска.

— Смейся, смейся! Посмотрим, как ты запоешь, когда мы придем в бухгалтерию, — злорадно ответила она.

Люся Боргус — сотрудница театральной бухгалтерии — слегка поколебалась, принимая решение отдать документы в руки следствия в отсутствие старшего, но потом авторитет закона взял верх над опасением получить нагоняй, и она, вытащив из обшарпанного шкафа пластиковую папку, вручила ее Терещенко.

— Только смотрите здесь, — предупредила Люся, косясь на дверь.

Вадим лениво раскрыл папку и непонимающе уставился на Алену:

— Чего мы ищем?

Она принялась быстро перебирать подшитые договора на использование кредитных карт «Мост-банка» сотрудниками театра. Договоров было много, и все они были подшиты без всякого порядка, поэтому, пока она нашла нужный, Терещенко уже успел позеленеть от нетерпения.

— Ну? — наконец не выдержал он.

— Как фамилия убитого в «Сатириконе»? — она улыбнулась, вчитываясь в строчку в самом низу листа.

— Бусинский, — раздраженно ответил Вадим, — и если ты объяснишь…

— Считай, что уже объяснила, — она ткнула пальцем в ту самую строчку, где согласно правилам заполнения подобных договоров слово было прописано большими печатными буквами. Вернее, не слово, а фамилия — Бусинская.

— Это что, жена? — он нагнулся ниже, словно, читая, боялся ошибиться.

— Нет, это код. Кодом владельца пластиковой карточки часто является девичья фамилия его матери. Когда я оформляла свою карту, то мне предложили именно этот вариант. Тогда он меня страшно рассмешил…

— Подожди, а чей это договор?

Она перевернула лист и ткнула пальцем в верхнюю строчку, где тоже большими печатными буквами была написана фамилия Ляхин.

— Ну-ка, молодой человек, объясните следствию, зачем вы зарезали дядюшку? — Вадим с отеческой нежностью посмотрел на Василия Ляхина.

Тот смущенно потупил взор. Алена тихонько сидела в углу директорского кабинета, в котором и проходил оперативный допрос. Бегать за парнем по путаным техническим коридорам не пришлось. Задержание выглядело буднично и совершенно неинтересно. С подачи Терещенко, Люся Боргус позвонила Настене на вахту и попросила разыскать Ляхина и передать ему, что его ждут в бухгалтерии. Расчет был точным — уж куда-куда, а в эту контору любой нормальный человек спешит явиться по первому зову. Ляхин так и сделал. Он вошел в бухгалтерию спустя десять минут и даже не рыпнулся, когда Терещенко заломил ему руки за спину — видимо, не понял, что попался. А когда понял, сопротивляться было бесполезно — на него уже нацепили наручники. Вообще-то оперативный допрос проходил вяло, проще сказать, никак не проходил, поскольку говорил только Вадим, а Ляхин с самого начала упрямо молчал. Алена рассматривала Василия, пытаясь отыскать в его внешности хотя бы намек на преступную сущность, но тщетно — он был ангелом во плоти, по крайней мере с виду. Такой тип мужской красоты обычно называют приторно-сладким, и нравится он, как правило, женщинам с богатым прошлым, накладными ресницами и ярко-красной помадой на губах. Алена ни тем, ни другим не грешила, поэтому Василий ей и не особенно нравился, хотя она призналась себе, что если бы была художницей и ей понадобился бы натурщик для какого-нибудь романтического этюда — о Ляхине она подумала бы в первую очередь. Кроме весьма привлекательного лица — с аккуратными чертами и чистой, мягкой кожей, — он был высок, строен и хорошо сложен. Свои светло-русые, словно выгоревшие на солнце, кудри он состриг почти до корней, но и в таком смехотворном состоянии волосы умудрялись завиваться аккуратными колечками — словно у античных статуй. В общем, красив был Василий Ляхин, как ни крути, и совершенно не похож на жестокого убийцу, способного зарезать собственного дядю. И тем не менее вел он себя странно для человека, который в столь юном возрасте попал под подозрение в убийстве и беседует по этому поводу со следователем. Не похоже было, чтобы Ляхин трясся от страха, не похоже было, что он хотя бы волновался, — наоборот, вел себя вызывающе спокойно. «Это поколение NEXT, — подумала Алена, — они теперь все такие! Никаких авторитетов, полная свобода, полная отключка от реальности. Он действительно мог убить дядю и вообще забыть об этом факте, потому что взрослый человек в его шкале ценностей вряд ли поднялся выше таракана». И если ее Ляхин только удивлял, то Вадима, похоже, просто бесила надменная невозмутимость парня. Он сурово взглянул на Василия, когда тот в очередной раз проигнорировал его вопрос.