Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени
Так и ушел я из окружного суда в сильнейшем смятении и разочаровании, испытывая горькое чувство бессилья от того, что не удалось мне ни в чем убедить следователя Марченко. Да и сам я ощущал какие-то странные изъяны в своих суждениях. Вот ведь почему-то, говоря с Ульяновым, видел я и прочные взаимосвязи явлений, и строгую логику наших догадок, а лишь только попытался выстроить доказательства перед человеком посторонним, да еще к тому же предубежденным, — и вся стройная логика рассыпалась, словно карточный домик.
Возвращаясь на извозчике домой — поразительное дело, квартиру Ульяновых я уже стал называть домом! — я слово за словом перебирал в памяти разговор с господином Марченко. Точнее сказать, пытался перебирать. Вместо того чтобы восстановить беседу в ее последовательности, разум мой, или та его часть, которая отвечает за воспоминания, подбрасывал лишь отдельные фразы, произнесенные судебным следователем, и они назойливо звучали в моей голове, я же, другой частью разума, горячо и страстно отвечал на них — но мысленно, конечно же, мысленно. В кабинете господина Марченко я почему-то не смог найти нужные слова.
«… Вы считаете неопровержимые улики, добытые следствием, фантастическими измышлениями?» — «А вы, господин судебный следователь, неужели вы считаете латунную дамскую булавку, которой и таракана проколоть не получится, неопровержимой уликой?!»
«… Что же вы успели за эти дни выяснить, разгуливая и разъезжая по городу?…» — «Да, господин следователь, я разгуливал и разъезжал по городу, я, быть может, по родному Кокушкину столько не шествовал и не катался, сколько нагулял и наездил в Самаре за эти три дня, но я, по крайней мере, действовал, предпринимал какие-то усилия, вы же за две недели, прошедшие после исчезновения моей дочери, не сделали ровным счетом ничего!»
«… Отправить за решетку молодую даму хороших кровей…» — «Позвольте, господин следователь, что же это вы о моей дочери, словно как о лошади породистой?!..»
«Вы по городу с револьвером ходите, размахиваете им, людей пугаете…» — «Судя по вашим словам, господин судебный следователь, вы за мной слежку изволили установить? Вы бы, сударь, лучше бандитов и убивцев выслеживали, а не мирных граждан и верных слуг государя нашего, вооруженных револьверами не из злокозненных побуждений, а исключительно по своему боевому офицерскому прошлому!»
«Лучше поделитесь со мной!» — «Так ведь я и поделился, господин следователь! Все, что знал, и все, до чего додумался, как есть рассказал, вы же меня на смех подняли, в Кокушкино домой погнали…»
«Да у нас за весь прошлый год ни одного убийства не случилось!» — «А вот в этом позвольте вам не поверить, господин судебный следователь! Чтобы в большом городе Самаре, населенном разными людьми, как знатными, работящими, так и личностями безо всяких занятий, чтобы в Самаре, с ее горчишниками да батраковцами, за весь год ни одного убийства не случилось?! Нет, ваше высокоблагородие, не поверю! Скорее поверю в то, что полиции и судебному следствию невыгодно иметь на руках нераскрытые убийства, зато куда как выгодно относить подозрительные смерти к разряду несчастных случаев да печальных исходов опасных болезней!»
И — снова: «Лучше поделитесь со мной!»… «Людей пугаете»… «Даму хороших кровей»… «Неопровержимые улики»…
— Эх, — бормотал я себе под нос, чуть не плача, — вот уж, право, взъефантулил меня его высокоблагородие так уж взъефантулил… — не замечая даже, что произношу смешное словечко, узнанное мною от судебного пристава Сергея Ивлева. Взбаламутил мне память господин Марченко…
Словом, когда я входил в дом Рытикова, я опять трясся как осиновый лист, а в голове моей бухало так, словно там кто-то бил в турецкий барабан.
Дверь мне открыл Владимир. Вид у него был растерянный и встревоженный. Я сначала не придал этому особенного значения и, следуя за моим другом в кабинет, принялся еще на ходу пересказывать ему недавнюю беседу с судебным следователем. Как мне показалось, Ульянов слушал невнимательно — либо он странным образом потерял интерес к моему посещению окружного суда, либо заранее знал, что мой разговор с господином Марченко ничуть не продвинет нас в направлении наших поисков.
— … А он мне и говорит: поезжайте, мол, в Кокушкино и живите там. Дескать, ежели нам что-нибудь станет известно, мы вам сообщим. Каково, а? — продолжал я свой рассказ, уже сидя на диване.
Вдруг я осекся. Только теперь я обратил внимание, что в комнате Владимира, всегда опрятной и прибранной, царил странный беспорядок. Бумаги на столе были разбросаны, часть их переместилась на стулья и даже на пол; дверцы книжного шкафа раскрыты, гардероб распахнут.
— Володя, простите меня, Бога ради! — воскликнул я. — Я, по-моему, чересчур увлекся своим рассказом об этой незадачливой и даже бессмысленной встрече. Что произошло?
«Уж не обыск ли у вас произошел?» — едва не выпалил я, но удержался, а вместо этого спросил:
— Вы что-то потеряли?
— Потерял, Николай Афанасьевич, именно что потерял! — воскликнул Владимир с сильнейшим удручением. — Хотя такое за мной не водится. Вот уже час я перебираю свои бумаги и вещи и никак не могу найти ту страничку с опечатками. Вы ее не брали?
— Как же не брал? Брал, и о том вам сказал еще вчера вечером. Даже заснул со страничкой в руках. Но ведь я вам ее вернул, Володя, разве нет?
— Если вернули, то куда же она делась? — Ульянов развел руками. — А если не вернули, то где ж ей быть, как не в вашей комнате? Я там, простите, тоже посмотрел, конечно, поверху, и — ничего…
— Неужели выкрали?! — Я даже руку к губам прижал, высказав это несосветимое предположение.
— Полноте, Николай Афанасьевич! — Владимир выдавил из себя улыбку. — Вы, по-моему, со всем тщанием отнеслись к идее тайного общества. Вам скоро заговорщики в собственном шкафу будут мерещиться.
Я тоже постарался улыбнуться.
— В шкафу, не в шкафу, Володя, а в гардеробе поискать следует. Я имею в виду не заговорщиков, а страничку.
Мы прошли в мою комнату, и я предпринял самые усердные поиски.
Я посмотрел на кровати и на диване, я заглянул под диван и за диван, я перетряхнул свой дорожный баул и даже залез в чемодан, хотя точно помнил, что накануне открывал его только для того, чтобы достать флягу с рябиновкой. Я перебрал свои вещи в гардеробе. Увы, никакого полезного результата я не получил. Вот странность-то! Куда же девалась эта страничка, вдруг, за ее отсутствием, приобретшая для нас неизъяснимую важность?!
Владимир наблюдал за моими поисками, и лицо его все больше мрачнело. Я бессильно присел на диван.
Тут дверь в мою комнату, и так слегка приоткрытая, отворилась полностью, и на пороге появилась Анна Ильинична.
— Николай Афанасьевич, — обратилась она ко мне, — мы тут с Раузой глаженье затеяли, утюги еще с утра разводить начали. Давайте Рауза и ваши вещи выгладит.
Я был настолько встревожен, что не сразу понял, о чем говорит Анна Ильинична.
— Вещи? — переспросил я, производя, наверное, очень скудоумное впечатление. — Выгладит?
— Ну да. Что тут необычного? — удивилась Анна Ильинична. — Странный у вас вид какой. Не иначе последствия ночного гулянья. Или, может, потеряли что?
— Да, Аннушка, потеряли, — тусклым голосом сказал Владимир. — Потеряли очень важную для нас бумагу. Еще вчера Николай Афанасьевич держал ее в руках, а теперь нигде нету. Мы уж все обыскали.
— Вчера вечером? — пристально глядя на меня, уточнила Анна Ильинична.
— Да, вчера вечером, — ответствовал я с жалким видом.
— За ужином вы сидели в домашней бархатной куртке и атласных штанах. А когда я увидела вас ночью, на вас были уже пиджак и драповые брюки. Может быть, в куртке бумагу оставили-то?
— В куртке! — закричал я громовым голосом. — Точно в куртке! Ах я фетюк! Ну конечно! Где же она, куртка эта? В гардеробе нет, я смотрел.
Я начал лихорадочно рыться в своих вещах, но куртки там не было. Анна Ильинична вернулась на кухню.
Владимир выскочил в прихожую.
— Николай Афанасьевич! — донесся его голос. — Да вот же она, на вешалке висит.
Меня словно метлой вымело в прихожую. Действительно, моя бархатная куртка спокойно висела на вешалке, словно это было для нее самое привычное место. Когда же я успел ее туда повесить? И зачем? Видимо, собираясь ночью на охоту за соглядатаем и наспех переодеваясь, я сделал это машинально, не думая.
Листок с опечатками, аккуратно сложенный, и впрямь оказался в кармане куртке. Владимир выхватил его у меня из пальцев и вбежал в кухню со словами:
— Аннушка, ты как всегда оказалась права. Вот уж сыщик так сыщик! Куда до тебя судебному следователю Марченко!
Я вошел следом. В кухне слегка припахивало паленым, но главным запахом был аромат свежего белья и пропаренной одежды. На плите калились утюги. Рауза ловко гладила разложенную на столе владимирову тужурку, при этом она время от времени набирала в рот воды из жестяной кружки и аккуратно брызгала на ткань. Анна Ильинична сидела неподалеку на стуле, наблюдая за хозяйственным процессом. Рядом с ней высилась стопка выглаженных носильных вещей.
