Барбара Гордон - Польский детектив

Майор открыл калитку, прошел по дорожке и вошел в дом. Коридор делил помещение на две равные части. Лестница вниз, закрытая массивной металлической решеткой, очевидно, вела в помещение для арестованных. На дверях слева висела небольшая табличка: «Пост милиции в Подлешной». Неваровный повернул ручку и оказался в небольшой комнате, перегороженной барьером. С одной стороны барьера находилась широкая деревянная скамья и стояло несколько стульев, с другой — два стола, на них телефон и какие-то книги. На стене — государственный герб.

Один стол пустовал, за другим сидел молодой симпатичный сержант и читал газету.

— Добрый день, — сказал майор.

— Угу, — буркнул сержант, не отрываясь от газеты.

Неваровный уселся на скамью и стал ждать, что будет дальше. Прошло минуты три. Милиционер дочитал отрывок детектива в «Трибуне Мазовецкой» и с сожалением отложил газету.

— Вы по какому делу, гражданин?

— Я из Варшавы. Моя фамилия Неваровный, майор Бронислав Неваровный.

— О боже, ну и влип! — молодой человек вскочил так стремительно, что газета оказалась на полу.

— Если не ошибаюсь, сержант Михаляк?

— Гражданин майор, докладывает сержант Михаляк: в штате отделения пять человек. Один на дежурстве, один убит, трое в патруле. — Михаляк выпалил все это одним духом, вытянувшись по стойке «смирно». Заметив собственную неловкость, он тут же поправился. — Вы меня так напугали, что сам не знаю, что говорю. Нас тут четверо. Я дежурю, а двое ушли в патруль. У четвертого сегодня выходной, он дежурит ночью.

— Хорошо, хорошо. — Майор с трудом сдержал смех. Ему понравился этот симпатичный парень, и только для порядка он добавил. — В следующий раз, когда кто-нибудь входит, не читайте газет.

— Слушаюсь, гражданин майор.

— Получили телефонограмму из воеводского управления? — Неваровный открыл дверку в барьере, прошел в другую половинку комнаты и, не снимая плаща, сел на свободный стул напротив стоявшего навытяжку сержанта. — Садитесь, Михаляк.

— Телефонограммы не было. Но вчера о вас нам говорил уездный комендант из Рушкова. Я думал, что из Варшавы позвонят и предупредят. Мы бы встречали на станции.

— Зачем? Как видите, я прекрасно добрался сам.

— А я вас вчера видел на похоронах. Вы стояли сзади, верно?

— Да, я был на кладбище.

— Вы будете вести следствие по делу об убийстве нашего коменданта?

Скрывать смысла не было, и майор молча кивнул.

— Поймать бы этого сукина сына, я бы из него жилы вытянул!

— Расскажите, как это произошло.

— Это случилось во вторник. Я как раз был на ночном дежурстве. Около шести утра прибежал Ян Раковский и прямо с порога крикнул: «Квасковяк лежит убитый на Розовой!» Я в отделении был один, поэтому запер дом на ключ и пошел с Раковским на место. Розовая, как и большинство улиц в Подлешной, кончается у соснового леса. В нескольких метрах от последнего забора под деревом лежал человек. Было еще совсем темно. Оно и понятно: ноябрь, шесть утра. Подхожу поближе, посветил фонариком. Квасковяк лежал на спине, руки у него были раскинуты. Возле головы красное пятно. Я сразу понял, что комендант мертв. Сказал Раковскому: «Останьтесь тут и следите, чтобы никто не прикасался к телу. А я побегу позвоню в Рушков, в уездную комендатуру». По дороге я заглянул к капралу Мариану Неробису. Он уже не спал, как раз начал одеваться. Я велел ему бежать на Розовую и быть возле Квасковяка. Сам же позвонил в Рушков и доложил о случившемся. Через полчаса оттуда приехала «варшава».

— А кто такой этот Раковский?

— Инженер. Работает на электростанции в Рушкове. Живет на Розовой, почти в самом ее конце, в собственном доме. Он выезжал из ворот на своей «сирене» и в свете фар заметил, что кто-то лежит в лесу под деревом. Сначала он подумал, что это пьяный, но все же вышел из машины проверить, не нужно ли помочь человеку. Квасковяка он узнал сразу и так перепугался, что совсем забыл о машине и прибежал в отделение бегом.

— Не удивительно, — заметил Неваровный.

— Самое скверное то, что мне пришлось сообщить обо всем жене коменданта. Не хотел бы я еще раз оказаться в таком положении. Правда, женщина она мужественная… Я даже подивился ее самообладанию. Бедняжка, осталась с тремя детьми, старшему только двенадцать.

— А что обо всем этом говорят в Подлешной?

— Болтают разные глупости. Будто это хулиганы прикончили коменданта или самогонщики отомстили, а может, гости со свадьбы у Августиняка.

— Не совсем понимаю, — признался майор.

— У нашего коменданта на самогонщиков был глаз наметан. Только в октябре мы конфисковали семь установок, в трех местах взяли и «фабрикантов». Придется им теперь раскошелиться на штраф. В четырех остальных местах никого не застали, но вылили брагу и забрали аппараты. Они до сих пор лежат здесь в подвале. Надо, пожалуй, поломать и сдать в металлолом.

— А что общего имеет с этим свадьба у Августиняка?

— В наш район входит не только Подлешная, но и окрестные деревни. Самогон гонят не в Подлешной, а именно там, подальше, в том лесу, что с трех сторон окружает наш поселок. Больше всего самогона на свадьбах. Квасковяк ловко вылавливал конкурентов государственной винной монополии. Если в какой-нибудь деревне намечалась свадьба, мы приезжали накануне и прямиком к родителям невесты: «Показывайте водку». Если показывали настоящую водку и в достаточном количестве, мы говорили им: «На здоровье. Пусть гости веселятся, только чтоб без скандалов». А если водки не было, или так два-три литра для отвода глаз, то начинали искать самогон. Бывало, и на свадьбу заглянем, вроде случайно.

— А если находили самогон?

— Тогда хозяин в слезы, чтобы не губили его. Квасковяк чаще всего велел выливать самогон и побить бутылки. На том и кончалось. Может, это и не совсем законно, но действенно. Соседи уже боялись покупать самогон на свадьбу.

— А что у этого Августиняка?

— Свадьба была в воскресенье. Мы к нему приехали в субботу после обеда. Обнаружили почти шестьдесят литров. Крестьянин богатый, выдавал дочь замуж, так хотел не ударить в грязь лицом. Все вылили в канаву. Августиняку пришлось до воскресенья привозить водку из Варшавы. Вся деревня над ним смеялась. А гости на свадьбе, говорят, здорово грозили коменданту.

— Вы проверили это?

— Нет.

— Почему? Для следствия это может иметь очень большое значение.

— Совсем вылетело из головы. Мы все были так ошарашены, будто нас самих палкой по голове треснули. Только сейчас, рассказывая вам, я припомнил этот случай.

— Напишите служебную записку и отошлите в воеводское управление капитану Левандовскому.

Неваровный вовсе не думал, что причиной убийства могли стать несколько литров вылитого на землю самогона и не собирался вести расследование в этом направлении, но все же считал своим долгом поставить в известность капитана Левандовского. У него больше людей и возможностей проверить этот след.

— Слушаюсь, товарищ майор.

— А что говорят о хулиганах?

— Болтают, что это дело Черного Ромека и его дружков. Только я в это не верю.

— Что это за Черный Ромек?

— Есть тут такой тип. Мать торгует овощами. Он вроде бы ей помогает, но, по правде говоря, больше торчит у пивного ларька с несколькими такими же, как он. Они не раз безобразничали на станции. Сам же Ромек полгода просидел за избиение местного жителя. Вышел на свободу два месяца назад. А в прошлую субботу снова пошумел. Пришлось привести его в отделение, а дело направить на коллегию. О Ромеке я докладывал капитану Левандовскому, когда он приезжал к нам по этому делу, — быстро добавил Михаляк.

— А что обо всем этом думаете вы?

— Не знаю, пан майор, только мне кажется, что коменданта убили не на Розовой, во всяком случае, не там, где его нашел Раковский.

— Почему?

— Разве он лежал бы так навзничь, с раскинутыми руками? И что ему было делать там, в конце улицы?

— Он был в тренировочном костюме. Может, бегал по утрам?

Михаляк рассмеялся.

— Он и за весь день мог вволю набегаться. Да вы сами скоро убедитесь, сколько тут работы для четырех человек. Даже служебного мотоцикла нет. Если необходимо поехать в деревню, приходится просить, чтобы кто-нибудь подбросил или дал мотоцикл.

— Тогда зачем Квасковяк по утрам выходил в тренировочном?

— Не знаю. В последнее время комендант стал каким-то таинственным. О его прогулках я узнал от капитана Левандовского, который допрашивал пани Квасковяк.

— А он никогда не упоминал о них?

Михаляк задумался.

— Это было в мои именины — тридцать первого августа. Я холостяк, поэтому принес сюда две бутылки и немного закуски. Выпили мы, но только вечером, когда уже пора было расходиться по домам, только у одного из нас было ночное дежурство, — уточнил сержант. — Да и что это, литр на пятерых?