Рэй Брэдбери - Кладбище для безумцев
Стена в гостиной снова стала темной.
Я услышал невнятный звук, сорвавшийся с моих губ.
– Глаза, – прошептал я.
Пошарив рукой в темноте, я перемотал пленку и пустил заново.
– Смотри, смотри, о, смотри! – вскрикнул я.
Камера наехала крупным планом на лицо.
Дикие глаза неподвижно смотрели на нас в безумной конвульсии.
– Это не глиняная кукла!
– Нет? – удивился Крамли.
– Это Рой!
– Рой?!
– В гриме, как будто бы он – чудовище!
– Не может быть!
Лицо слегка повернулось, живые глаза покосились в сторону.
– Рой…
И вновь наступила темнота.
Так же как тогда, под куполом собора Парижской Богоматери, чудовище посмотрело на меня – тем же взглядом, а потом отступило назад и исчезло…
– Господи! – выговорил наконец Крамли, глядя на стену. – И эта штука свободно разгуливает ночью по кладбищу?
– Или Рой разгуливает.
– Но это же глупо! Зачем ему это делать?!
– Человек-чудовище стал причиной всех его несчастий, из-за него Роя уволили и чуть не убили. Что еще остается делать, как не притвориться чудовищем, стать им: вдруг кто увидит. Если Рой Холдстром в гриме и прячется, он перестает существовать.
– И все равно глупо!
– Вся жизнь его – сплошная глупость, это точно, – согласился я. – А теперь? Теперь все всерьез!
– И какая ему от этого выгода?
– Месть.
– Месть?!
– Чтобы чудовище погибло от рук чудовища, – сказал я.
– Нет-нет. – Крамли замотал головой. – Бред какой-то. Запусти еще раз пленку!
Я запустил. По нашим лицам пронеслась череда картин.
– Это не Рой! – воскликнул Крамли. – Это глиняная скульптура, анимация!
– Нет, – сказал я и выключил проектор.
Мы сидели в темноте.
Констанция издала какой-то странный звук.
– О, знаете, что это? – сказал Генри. – Плач.
Глава 58
– Я боюсь идти домой, – сказала Констанция.
– А кто сказал, что ты должна идти домой? – ответил Крамли. – Бери раскладушку, выбирай любую комнату или спи среди джунглей.
– Нет, – прошептала она. – Это его место.
Мы все посмотрели на белую стену, где, словно отпечаток на сетчатке глаза, медленно угасал образ чудовища.
– Он не стал нас преследовать, – сказал Крамли.
– А вдруг? – Констанция шмыгнула носом. – Я не хочу ночевать одна в чертовом пустом доме у чертова океана, полного монстров. Я уже стара. И еще знайте: я собираюсь попросить какого-нибудь хмыря – помоги ему Бог – взять меня в жены.
Она взглянула в окно на джунгли, туда, где ночной ветер шевелил пальмовые листья и высокую траву.
– Он там.
– Прекрати, – сказал Крамли. – Мы даже не знаем, гнался ли за нами вообще кто-нибудь по кладбищенскому туннелю до самого кабинета. Не знаем, кто захлопнул дверь склепа. Может, это был ветер.
– Всегда так… – Констанция дрожала, как человек, погружающийся в трясину долгого зимнего недуга. – И что теперь?
Она откинулась в кресле, дрожа и обхватив руками себя за локти.
– Вот.
Крамли выложил на кухонный стол подборку фотокопий газетных статей. Три дюжины заметок, больших и маленьких, о последнем дне октября и первой неделе ноября 1934 года.
«АРБУТНОТ, КИНОМАГНАТ, ПОГИБ В АВТОКАТАСТРОФЕ» – гласил первый заголовок. «К. Пек Слоун, первый помощник продюсера студии «Максимус», погиб в той же аварии вместе со своей женой Эмили».
Крамли постучал пальцем по третьей статейке. «Слоуны похоронены в один день с Арбутнотом. Заупокойная служба прошла в той же церкви напротив кладбища. Все похоронены на одном кладбище за стеной студии».
– Когда произошла авария?
– В три утра. На пересечении бульваров Гувера и Санта-Моники!
– Боже мой! На углу возле кладбища! И примерно в квартале от киностудии!
– Потрясающе удобно, правда?
– Далеко ходить не надо. Умираешь прямо возле морга, им остается только затащить тебя внутрь.
Нахмурившийся Крамли бросил взгляд на другую газетную колонку.
– Похоже, у них была чумовая вечеринка в честь Хеллоуина.
– А Слоун и Арбутнот там были?
– Здесь сказано, что Док Филипс предложил отвезти их домой, но они были пьяны и отказались. Док поехал на своей машине впереди, расчищая путь их машинам, и промчался на желтый свет. Арбутнот и Слоун поехали за ним, но уже на красный. И в них едва не врезалась какая-то неизвестная машина. Единственный автомобиль на улице в три часа ночи! Арбутнот и Слоун резко свернули, потеряли управление и врезались в телефонный столб. Док Филипс тут же подоспел со своей аптечкой. Но было уже бесполезно. Все мертвы. Трупы отвезли в морг, в ста ярдах оттуда.
– Господи боже! – произнес я. – Чисто сработано, черт побери!
– М-да, – задумчиво проговорил Крамли. – Вот и возьми его теперь за задницу, этого таблеточного аналитика-предсказателя Дока Филипса. На месте аварии оказался случайно. А теперь заведует медпомощью на студии, а заодно и полицией! Это он отвез тела в морг. Он как распорядитель готовил их к погребению. Верно? У него на кладбище все схвачено. В начале двадцатых он помогал рыть первые могилы. Принимал роды, провожал в последний путь, а в промежутках – лечил.
«А мурашки и в самом деле ползают», – думал я, ощупывая свои верхние конечности.
– Кто подписывал свидетельства о смерти? Док Филипс?
– Я уж думал, ты никогда не спросишь.
Крамли кивнул.
Наконец Констанция, присев, как ледяной истукан, на краешек дивана и бессмысленно глядя на газетные вырезки, произнесла, едва шевеля губами:
– Где кровать?
Я отвел ее в соседнюю комнату и посадил на кровать. Она взяла мои руки, словно это была раскрытая Библия, и сделала глубокий вдох.
– Малыш, кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что твое тело пахнет как кукурузные хлопья, а твое дыхание как мед?
– Таким был Герберт Уэллс. Он сводил женщин с ума.
– Меня уже поздно сводить с ума. Боже, какая она счастливая, твоя жена: ночью в кровати ее ждет здоровая пища.
Она со вздохом легла. Я сел на пол, ожидая, что она закроет глаза.
– Как тебе удалось, – прошептала она, – за три года нисколько не постареть, в то время как я состарилась на тысячу лет?
Она тихонько засмеялась. Большая слеза скатилась из ее правого глаза и растаяла на подушке.
– О черт! – горько произнесла она.
– Расскажи мне, – стал нашептывать я. – Скажи, что ты хочешь сказать?
– Я была там, – прошептала Констанция. – Двадцать лет назад. На студии. В ночь Хеллоуина.
Я затаил дыхание. За моей спиной в дверном проеме шевельнулась какая-то тень: это тихо прислушивался Крамли.
Констанция устремила неподвижный взгляд куда-то сквозь меня, в другой год и в другую ночь.
– Самая чумовая вечеринка из тех, что я видела. Все были в масках, никто не знал, кто тут, что он пьет, зачем и почему. В каждом съемочном павильоне разливали контрабандное пойло, а в аллеях слышался громкий хохот, и если бы Тара и Атланта были построены в ту ночь, их бы точно спалили. Там было около двух сотен статистов в костюмах и три сотни без костюмов, таскавших выпивку туда-сюда по этому кладбищенскому туннелю, как будто сухой закон все еще был в самом разгаре. Даже если спиртное легальное, думаю, трудно отказаться от такой забавы, верно? Тайные переходы среди могил и провалов, я имею в виду провальные ленты, пылящиеся на полках. Нам невдомек было тогда, что после автокатастрофы, всего через неделю проклятый туннель заложат кирпичом.
«Катастрофа года, – подумал я. – Арбутнот погиб, и людей на студии стало выкашивать, как слонов под ружейным огнем».
– Это не был несчастный случай, – шепнула Констанция.
Ее бледное лицо обрамляла, словно притягиваясь к нему, какая-то особенно густая темнота.
– Убийство, – проговорила она. – Самоубийство.
Пульс на моем запястье учащенно забился. Констанция взяла мою руку и крепко сжала.
– Да, – сказала она, – самоубийство и убийство. Мы так никогда и не узнали, как, почему и что произошло. Ты читал газеты. Поздно ночью, две машины на углу бульваров Гувера и Санта-Моники, и ни одного свидетеля. Все, кто был в масках, разбежались, так и не сняв их. Аллеи студии были похожи на рассветные венецианские каналы: пустые гондолы, причалы, усеянные оброненными серьгами и нижним бельем. Я тоже сбежала. Потом ходили слухи, что якобы Слоун застал Арбутнота со своей женой возле ограды или за оградой. А может, это Арбутнот застал Слоуна с его собственной женой. Господи, если любишь жену другого, а она занимается с мужем любовью на безумной вечеринке, неужели это может настолько свести с ума?! И вот одна машина на полном ходу преследует другую. Арбутнот гонится за Слоуном на скорости восемьдесят миль в час. На бульваре Гувера он врезается ему в зад и вбивает прямо в столб. Вся вечеринка тут же узнала новость! Док Филипс, Мэнни и Грок бросились туда, перенесли пострадавших в католическую церковь поблизости. Церковь Арбутнота. Он жертвовал ей деньги, чтобы не гореть в вечном огне, избежать геенны огненной, как он говорил. Но было слишком поздно. Они умерли, и тела отнесли в морг на другую сторону улицы. Я ушла задолго до этого. На следующий день у доктора и Грока был такой вид, будто они несли гроб на собственных похоронах. В полдень я закончила съемки последней сцены последнего в моей жизни фильма. Студия закрылась на неделю. На каждой съемочной площадке повесили траурные ленты, каждую улицу окутали искусственными облаками, туманом и моросью, а может, облака были настоящие? Газетные заголовки утверждали, что все трое были пьяны и счастливы, возвращаясь домой. Нет. Это была месть, настигшая и убившая любовь. Через два дня двух несчастных ублюдков и одну несчастную, жадную до любви сучку похоронили за стеной, там, где недавно рекой лилась выпивка. Туннель под кладбищем заложили кирпичом и… черт! – Она вздохнула. – Я думала, все кончилось. Но теперь – туннель открыт, фальшивый труп Арбутнота висит на стене, да еще этот ужасный человек в фильме с печальными, безумными глазами, – все начинается снова. К чему бы это?
