Инна Бачинская - Ритуал прощения врага

Он рассмеялся. Было видно, что ему не по себе — он говорил, боясь остановиться. Присутствие Ирины оказалось неожиданным и смущало его. Красивое породистое лицо Валеры побагровело, он улыбался через силу. Но продолжал бодро выталкивать из себя фразы — о погоде, о бывших друзьях, которые безумно рады, о новой кухне, которую он присмотрел и установит к выходу Жанны из больницы. Он ее выбирал вместе с Лидией Андреевной.

— Я просил ее не говорить, хотел устроить сюрприз! Цвет — «летнее яблоко», жизнерадостный светло-зеленый, смотрится замечательно! И нужно разгрузить кладовку, необходимо новое пространство. Потому что нас теперь будет… — Он замолчал, глядя на них загадочно. — Трое!

Ирочка изумленно вскинула брови, метнула взгляд на Жанну. Та пожала плечами — понятия не имею!

— Это Гиннесс! Серый дог королевских кровей, умнейшая псина, красавец. Знаешь, Иришка, мы с Жанночкой давно мечтали о собаке! Я хотел привести его сюда, но нас вдвоем не пустили. Он остался в машине.

Они помолчали. Лицо у Ильинской было расстроенное. Озадаченная Ирочка переводила взгляд с подруги на ее бывшего мужа.

— Да! Еще! — вспомнил Валера. — Жанночка, это тебе! — Он вытащил из кармана пиджака черную бархатную коробочку, стал на одно колено, протянул ее жене. Жанна взяла, открыла — там лежало знакомое колечко с изумрудом. — Я прошу твоей руки! — шутливо сказал Валера. — При свидетелях!

Глава 37. Жизнь продолжается

Не быть, а течь в удел досталось нам,И, как в сосуд, вливаясь по путиТо в день, то в ночь, то в логово, то в храм,Мы вечно жаждем прочность обрести…

Они вошли в деревню поздним вечером. Маринин дом стоял молчаливый, с темными, слабо поблескивающими окнами. В природе был разлит странный пепельный свет. Деревья и кусты казались черными, мягко светлели беленые стены и неровные кругляши дорожки. Солдатами навытяжку стояли высокие мальвы.

— Откуда свет? — спросил Игорь, озираясь.

— Луна восходит, — ответила Татьяна.

— Где?

— Видишь тополя? Поднимается из-за верхушек — вон, уже видно.

— А где твоя ведьма?

— Она не ведьма. Сейчас придет. Заходи, дверь всегда открыта.

Хлопнула калитка, раздался дробный топот бегущих ног. Женщина остановилась перед крыльцом и пропела тонким голосом:

— Добрый вечер вам! А я уже заждалась. Марина наказала принять, а вас все нету. Танечка, это твой муж? — Она протянула Игорю руку и сказала: — А я Катя Огей, живу тут рядом. Добро пожаловать.

Татьяна не успела ответить — он пожал протянутую руку:

— Игорь. Муж.

— Устали с дороги? Я сейчас провожу вас!

— А где Марина?

— В городе, там мужчину зашибло грузовиком, кончается, и Марина сидит с ним. Пошли!

— Куда? — удивилась Татьяна.

— Ну, дак к Оришке! Марина сказала, вести вас к Оришке, все равно дом пустует, как она умерла, так и пустует. А вас теперь двое. Мы с Мариной вместе прибрались там, побелили. Марина постель застелила, я налила керосину в лампу. Целый день робили, притомились. Пошли! Тут недалеко. Я вам картошки сварила, хлеба принесла; Леня рыбину выловил здоровую, зелени нарвала с огороду. Оришки уже два года как нет, а огород все родит. Не земля — чистое золото!

— Откуда Марина знала? — шепотом спросил Игорь.

— Она всегда знает, — ответила Татьяна. — Катя думает, что я дочь Марины.

— Тайны мадридского двора… — пробормотал Игорь.

Катя убежала, пожелав им спокойной ночи, стрельнув взглядом лукаво, объединив их в одно целое. Смущенная Татьяна зажгла лампу, неверный свет осветил углы комнаты — неровный дощатый пол, мощная, на полкомнаты, беленая печь — теплая еще, образа в углу. В доме пахло сухой травой и свежей известкой. На столе стояли щербатые тарелки и казанок, укутанный в старый ватник — видимо, картошка.

— Неужели здесь нет света? — Игорь оглядывался по углам.

— Я же тебе говорила. Ни света, ни телефона. Ничего. Одна зелень.

— Это же… это… с ума сойти! — Он взял лампу, поднес к иконам в углу, долго смотрел. — Невероятно! Если это подлинники… невероятно!

— Хочешь умыться?

— Хочу! А где?

— Во дворе. Там умывальник. Сейчас я тебе достану полотенце…

Игорь умывался, крякая от холодной воды, лязгая старинным жестяным умывальником, тугая струя громко била в дно таза. Над миром меж тем взошла полная луна, и мир рванулся ей навстречу. Все вокруг залило ослепительным светом — голубовато-зеленым, — и каждый листок и цветок стали видны отчетливо, как на ладони. Оглушительно звенели цикады…

— Смотри, как двор зарос, дорожки не видно, — сказала Татьяна, подойдя неслышно.

— А что это за трава?

— Любисток. — Она принялась ломать высокие стебли любистка и мяты.

— Странный запах!

— Странный с непривычки. — Она бросила охапку травы у колодца и приказала: — Раздевайся!

— Что?

— Раздевайся! Вода из колодца в полнолуние имеет силу! Живо!

Игорь во все глаза смотрел на нее и не узнавал. Не было перепуганной насмерть женщины, которую, как ему казалось, он успел узнать. Перед ним была новая Татьяна — самоуверенная, сильная, даже голос у нее стал другим. Ежась от ночного холода, он нерешительно стянул с себя футболку, потом джинсы.

— Сними все! И стань на траву.

Стесняясь, смеясь, он разделся донага и ступил на холодную влажную траву в ожидании чуда. Татьяна уже разматывала скрипучую ржавую цепь — ухнуло вниз ведро, с силой ударилось о воду, взметнулось из глубин звонкое эхо, она зачерпнула воду и с натугой потащила ведро наверх.

— Помочь?

Он был полон предчувствия радости и тайны, в лунном свете собственное тело казалось ему ослепительно-белым и чужим, он чувствовал, что человеческое и городское в нем неторопливо утекает прочь — в землю, и на смену ему в жилы и вены вливается что-то дикое, первозданное, и он становится частью этого древнего мира, братом травы, деревьев и воды.

— Я сама! Стой смирно. Смотри на луну.

Татьяна вытащила полное ведро, поставила на сруб, переводя дыхание, потом сильно размахнулась и окатила Игоря. Он вскрикнул — вода была ледяной! Луна смеялась, глядя вниз.

— Еще?

— Нет!

— На! — Она бросила ему вышитое льняное полотенце…

…Они долго сидели за столом в неярком свете керосиновой лампы, ели картошку, хлеб, зеленый лук, жареную рыбу — Игорь был так голоден, что мел все подряд, забыв, что не ест плоти. Они разговаривали. Игорь спрашивал, Татьяна отвечала. Она рассказала ему о древнем Городище и, уже в который раз, о сухих колодцах, о каменных карманах в горе и валунах, принесенных ледником, о холодных родниках, о речке…

Ярчук Серый сидел тут же на полу, удивительно молчаливый, щурился на свет, глаза его тлели зелеными углями…

— Знаешь, — сказал Игорь вдруг, глядя на нее сумасшедшими и радостными глазами цвета светлого пива или меда, — мне кажется, я уже был здесь когда-то, а теперь вернулся. Ты привела меня домой…

Далеко за полночь они наконец улеглись. Пышный сенник оглушительно загремел под ними, и заскрипела старинная деревянная кровать — это было последним звуком, который они услышали, проваливаясь в глубокий сон без сновидений…

…Каждый день на скамейке, что на центральной аллее старого парка, сидит женщина с книгой, а на траве рядом возится маленький мальчик в красной футболке. Это Кира и Володечка. Книга лежит у Киры на коленях, но она не читает, просто сидит, заложив пальцем страницу. И смотрит, не отрываясь, на арку-вход в парк. На ней красивое белое платье, что необычно — мы привыкли видеть ее в черном. Нет больше скромного узла на затылке — ее темные длинные волосы распущены по плечам. Кира ждет Романа Шевченко. В тот день, когда его арестовали, она, вспомнив о котенке, вернулась в парк, но на скамейке не было уже ни коробки от торта, ни Рыжика. Кира чувствовала себя виноватой, ей стало стыдно, она хотела повиниться, объяснить Роману, что была не права. И боялась, что он не простит ее и не захочет больше видеть. Убийцей оказался Карл Ситков, веселый громогласный дурашливый Карлуша, который так ей нравился. Капитан Астахов пришел к ней и рассказал, что настоящий убийца мужа арестован, а Романа Шевченко отпустили. Кира заплакала не то от облегчения, не то от жалости к Карлуше, который был такой славный. Она даже не спросила, почему он убил Колю, — мысли ее были далеко. Должно быть, не мог ни забыть, ни простить…

Кира выслушала капитана Астахова с чувством брезгливости и не задала ни одного вопроса. Сидела побледневшая, полная презрения, до боли сжав губы и сцепив пальцы. И страстно желала только одного — чтобы эта мерзкая история осталась далеко позади…

И с тех пор она каждый день ждала, что Роман придет или позвонит, и они объяснятся, но он все не приходил. Тогда она стала просиживать по несколько часов в парке, полная тоски и страха, что они больше никогда не встретятся.