Владимир Киселев - Воры в доме
"Ааззаху, - думал он. Арабы знали такое слово, такой коротенький глагол, в переводе на русский значивший: "он убеждал его быть терпеливым в несчастье". - Ааззаху, - уговаривал он сам себя, - ааззаху..."
Ему казалось, что он не заснет всю ночь, но он сразу же заснул и проснулся на рассвете от того, что сначала что-то стукнуло будто бы по подушке, а затем по животу. Заспанный, с тяжелой головой, он сел на койке и увидел за окном Таню. Она бросала в него камешки.
- Доброе утро, - сказал Володя, натягивая повыше простыню, которой укрывался, взял со стула очки и надел их.
- Вставай, - сказал Таня. - Разве ты не видишь, что тебя ждет дама.
Набросив на плечи простыню, Володя захватил одежду и отошел в угол, к стене, в которой было окно, так, чтобы он не был виден Тане. Там он наспех надел штаны и рубашку и босиком подошел к окну.
- Что случилось? - спросила Таня, всовываясь глубже в окно и держась руками за раму. - Ты разговаривал с Евгением Ильичом? Он тебе что-то говорил?
- Да, - сказал Володя, немного отступив от окна в глубь комнаты.
- И ты ему поверил?
- Да, - сказал Володя. - Ему известно то... то, что он мог узнать только от тебя.
- Мне бы следовало обидеться и уйти, - сказала Таня. - Навсегда, добавила она жестко. - Ты должен... ты на всю жизнь должен не верить ничему плохому обо мне. Если это тебе не я сама сказала. Но я не хочу тебя терять. Я ни за что не хочу тебя терять. Что бы он ни говорил, это все неправда.
- Откуда же он узнал о наших отношениях? - спросил Володя, поправляя очки.
- Глупый, - сказала Таня. - Ведь у тебя на лице все написано. По-моему, об этом вся улица знает. И все театральное население нашего города. Во всяком случае, все, кто встречал тебя в театре... Помоги же мне взобраться. А завтра скажем родителям, что я буду твоей женой.
Г л а в а т р и д ц а т ь в т о р а я, в которой
генерал Коваль ведет допрос без протокола
Никогда никому не достичь
высокого положения без помощи трех
вещей: либо личным трудом, либо
тратой имущества, либо ущербом в
вере.
Б а х н у н д и б н С у х в а н а,
и з в е с т н ы й п о д и м е н е м
А л и и б н а ш-Ш а х а л-Ф а р с и
- Прошу извинить, - вставая навстречу Волынскому, сказал Степан Кириллович тоном старого служаки, к которому иногда прибегал в таких случаях. - Но вынужден вас потревожить... Садитесь, садитесь, пожалуйста, - показал он рукой на кресло, а сам сел на свое постоянное место - лицом к двери. Это осталось в нем навсегда со времен испанских событий - даже за обедом, даже в гостях сидеть так, чтобы видеть двери и окна. - Меня попросили, понимаете, - продолжал Степан Кириллович, - задать вам несколько вопросов. Ими, собственно, интересуюсь не я, а наша вышестоящая организация. Но наше дело солдатское: прикажут - выполняешь. Я, как видите, даже секретаря не пригласил, беседа у нас, можно сказать, не официальная... Просто несколько вопросов. Если знаете, ответите.
- Пожалуйста, - сухо сказал Волынский, с сомнением поглядывая на туповатого, добродушного генерала, который, очевидно, был охоч пожаловаться на свою солдатскую судьбу, даже состоя в генеральских чинах.
- Так вот, вопрос первый. С кем вы встречались в Париже во время вашего участия в международной конференции?
- Я не могу всех вспомнить, - удивился Волынский. - Я познакомился там с массой людей, к тому же я плохо запоминаю фамилии и особенно иностранные. И кроме того, там было много банкетов, да и я давал обед по поводу вручения мне премии. И на нем, говоря по чести, было немало людей, которых я видел в тот день в первый и, уж наверное, в последний раз.
- Премию вы получили за такую же операцию, как в кинофильме "Хирург спасает жизнь"? - любезно припомнил Коваль. - Смотрел, смотрел... Очень трогательно. Я, сознаюсь, по-стариковски даже прослезился. - Он ни за что не стал бы говорить жене, Шарипову или другим своим сотрудникам, что его это так растрогало. Но сейчас не мог отказать себе в удовольствии вспомнить об этом - к роли старого служаки это очень подходило. - Да, так вот, я понимаю, что всех не вспомнишь. Но тех, кого вы помните...
- Что ж, - улыбнулся Волынский, - попробую.
Он начал перечислять одно за другим имена известных хирургов всего мира.
- Вот вы назвали такого Дзаванти, - спросил Коваль. - Это какой же Дзаванти?
- Я имел в виду итальянского хирурга. Но я встречался и еще с одним Дзаванти, довольно крупным французским поставщиком медицинского оборудования, - ответил Волынский. - Вы скажите прямо - это он вас интересует? Неужели в посылке, которую он просил меня передать его знакомым, было что-то недозволенное?
- Да, было. И именно недозволенное. И отвечу вам прямо - как вы правильно поняли - именно этот человек нас интересует.
"Косме Райето в роли поставщика медицинского оборудования, - подумал Степан Кириллович. - Уж лучше прямо бы выступал в роли хирурга. В этом у него хоть был опыт".
- Расскажите, кстати, как он сейчас выглядит? - спросил Коваль у Волынского.
- Ну как?.. Это уже пожилой человек, с одышкой, плотный, с редкими седыми волосами, которые он зачесывает вбок, чтобы, вероятно, прикрыть плешь, как это иногда делают.
Ковалю очень хотелось спросить, носит ли он кольцо с печаткой. Он хорошо запомнил эту печатку на руке у Косме Райето. Но он сдержался.
- Он с вами разговаривал по-русски?
- Нет, по-французски.
- Вы владеете французским?
- Да, и очень неплохо.
- Ну и что ж, этот Дзаванти - состоятельный человек?
- Да. И из тех, что стремятся подчеркнуть свое богатство костюмом от очень дорогого портного, дорогой обувью, в галстуке у него булавка с крупной жемчужиной, на пальце кольцо с солитером...
"Значит, он сменил печатку на бриллиант", - подумал Коваль.
- Почему же вы согласились взять у него эту посылку?
- Я не видел в этом ничего предосудительного. Мне мои знакомые иностранные деятели медицины тоже иногда присылают посылки, свои научные труды, альбомы с фотографиями и даже некоторые инструменты.
- Часто вы встречались с этим Дзаванти?
- Нет. Три или четыре раза.
- Чем же он вас так привлек, что вы согласились передать его посылку?
- Он довольно влиятельное лицо. И очень интересуется состоянием советской медицины. А от него зависит в какой-то степени реклама, а следовательно, и популяризация достижений советской хирургии.
- Достижений хирургии или ваших личных достижений?
- Я не понимаю вашего вопроса.
- А что же тут непонятного? Если в иностранной печати популяризируются, как вы говорите, ваши операции, следовательно, создают славу и вам.
- Меня в этом случае интересовал не мой личный успех, а успех нашей медицины, - зло сказал Волынский. - За свои поступки я готов отвечать. Но злого умысла мне приписать не удастся. Теперь другие времена.
- Да, это вы верно заметили: сейчас другие времена... А с Ноздриным Гаврилой Ивановичем вы встречались?
- Да, встречался. Но не на конференции. Он пришел ко мне в гостиницу в Лондоне, когда я ездил туда просто в туристскую поездку. Каким-то образом он узнал, что я женат на дочери его брата.
- Он вас просил что-нибудь передать Николаю Ивановичу Ноздрину?
- Да, он говорил, что слышал о несчастьях брата. И просил передать предложение приехать в Англию, где он сможет и остаться. Если же он этого не захочет или не сможет, то пусть посылает свои работы - они немедленно будут опубликованы в лучших английских журналах.
Волынский вынул из верхнего кармашка пиджака носовой платок и вытер руки.
- И вы передали это предложение?
- Нет. Вы, простите, за кого меня принимаете? Я сказал, что не желаю продолжать этот разговор, так как считаю это недостойным советского человека.
- Как же воспринял это брат профессора Ноздрина?
- Он попросил меня передать заранее приготовленное письмо. А когда я отказался и от этого, он, не прощаясь, ушел. Больше я его не видел.
- А никаких посылок профессору Ноздрину он не просил вас передать?
- Нет.
- А людей, которым вы привезли посылку от Дзаванти, вы знаете?
- Нет, не имею представления... Это врач-стоматолог, какой-то дальний родственник Дзаванти.
Степан Кириллович еще долго задавал вопросы, делал заметки на листах бумаги, возвращался к тому, о чем уже спрашивал, каждый раз не забывая извиниться за свою рассеянность; постепенно и рассчитанно он добился того, что Волынский окончательно вышел из себя, а в конце простовато сказал:
- Мне очень неприятно читать вам лекции о бдительности. Но, скажем прямо, вы едва не стали пособником врага. Во-первых, передав эту самую посылку от Дзаванти, а во-вторых, умолчав о переговорах, какие вел с вами Гаврила Иванович Ноздрин. Я очень советую вам при следующих поездках быть как можно осторожнее... А сейчас прошу извинить за беспокойство. Ну и, как вы сами понимаете, если возникнут еще какие-то вопросы, придется вас еще раз потревожить. Уж такая у нас неприятная служба. До свидания.
