Полина Дашкова - Чувство реальности. Том 2
Макмерфи несколько раз щелкнул зажигалкой, пламя вспыхнуло так сильно, что он чуть не опалил себе лицо.
— Ты считаешь, Тома заказал Ловуд? По тому, как он это произнес, Григорьев понял, что сам он почти уверен в этом.
— Знаешь, Билли, мне было бы значительно спокойней, если бы я ошибался, ибо если я прав, моя Машка сейчас в Москве общается с убийцей. Макмерфи оставил в покое зажигалку, взял сухой крекер из коробки, принялся ломать и крошить его прямо на стол.
— Ладно. Допустим, ты прав. Ловуд работает на русских и заказал Тома. Но почему он не мог обратиться за помощью к русским? Зачем так рисковать?
— Вероятно, он чувствует, что они им не особенно дорожат, и не мог надеяться на их помощь, — покачал головой Григорьев, — к тому же он сильно нервничал, хотел устроить все быстро и тихо, пока информация от Бриттена не ушла сюда. Впрочем, я не исключаю и более тонкие варианты. Мой информатор мог намеренно подкинуть мне это, чтобы я передал тебе. Ты помнишь историю с несчастным Слонимски, которого подставили? Слонимски был не совсем чист, но после него подставляли других, и сколько раз мы ловились на эту удочку? Мне не нравится история с Ловудом. И тебе она не нравится, верно?
— Да уж, хорошего мало. Слушай, а ты не мог бы дать мне этого своего информатора?
— А толку? Надеешься заполучить текст заказа, сделанного сотрудником американского посольства из Москвы? Ты сам понимаешь, что это смешно. Никакого текста давно не существует, посредническая фирмочка на законных основаниях торгует соевыми батончиками.
Ловуд недавно запросил статус неприкосновенности, — задумчиво пробормотал Макмерфи, — сейчас его проверяют. Всплывает много всяких неприятных вещей. Он не мог не догадываться о том, что они всплывут в процессе проверки, он ведь не идиот, как тебе кажется?
— Я знаю, что он патологически жаден. Если он работает на русских, то наверняка тянет из них деньги и хочет продаваться значительно дороже реальной себестоимости. Также я знаю, что он чем-то серьезно болен. Я видел несколько его последних фотографий, он очень изменился, как будто весь распух. Не растолстел, а именно распух. Похоже, это что-то гормональное.
— Да, действительно, — кивнул Макмерфи, — я сам обратил внимание, и даже наводил справки, обращался ли он к врачу. Пока не обращался.
— Не удивлюсь, если завтра русские тебе его подсунут в качестве очередного суперагента Колокола, — грустно улыбнулся Григорьев, — а послезавтра он начнет давать показания и ты получишь новенькую, свеженькую и совершенно фальшивую информацию о русской агентуре. Мы опять останемся в дураках. Впрочем, это только мои домыслы.
— Домыслы, домыслы, — эхом отозвался Макмерфи.
Почти сутки назад он получил от Маши сообщение по электронной почте. В принципе они должны были общаться через посольство, по спецсвязи. Но в экстренных случаях она могла воспользоваться электронной почтой, произвольно шифруя, текст таким образом, чтобы послание не выглядело зашифрованным.
"Ты, старый зануда, как всегда, оказался прав. Меня встретили вполне приветливо, человек, который показал мне город, был очень любезен, отложил ради меня все свои сложные дела и проблемы. Правда, города он совсем не знает и путался, вез меня из аэропорта ровно 345 минут. В машине было жарко, он взмок как мышь. У него здесь много друзей, некоторые ждут от него невозможного, просят денег, он устает и нервничает, но сам ни к кому не обращается за помощью и умеет скрывать свои чувства. Однако хвост у него дрожит, потрепанный, темно-синий хвостик, очень противный.
Искренне твой. Молодой Ковбой Ауди”.
Текст был напечатан по-русски. Таким образом Макмерфи стало известно, что за Ловудом тащится хвост, старый темно-синий “Ауди” 345 МК, что его кто-то преследует и шантажирует, вероятней всего, бандиты.
Через три часа Макмерфи знал, на чье имя зарегистрирована машина. Еще через пять часов получил подробную информацию о людях, которые на ней ездят. Люди эти действительно оказались банальными бандитами, и было странно, почему мистер Ловуд, солидный человек, дипломат, профессионал, до сих пор не сообщил о происходящем ни своему американскому руководству, ни своим тайным покровителям в российских силовых структурах и не попытался с их помощью прекратить это безобразие.
В тот момент, когда Стивен Ловуд, прощаясь во дворе с Рязанцевым и с Машей, напомнил ей про завтрашний ужин, его неприятный знакомый, тощий бандит с дегенеративным лицом, сидел совсем недалеко, буквально в двух шагах, в Миусском сквере, в отличном настроении. Он был доволен собой, ему удалось сломать американца. Тот позвонил, просипел своим смешным, срывающимся голосом, что готов заплатить требуемую сумму и назначил встречу на Миусах, у Дома пионеров.
Пока тощий бандит ждал Ловуда на условленной укромной скамейке в глубине сквера, к нему подсела молодая парочка, вероятно студенты Гуманитарного университета, который находился тут же, на улице Чаянова. Не обращая ни на кого внимания, парочка принялась целоваться, дурачиться, хихикать, девушка слегка толкнула юношу, тот свалился на бандита, как-то неудачно задел его, и бандит потерял сознание.
Через пять минут он оказался на заднем сиденье шоколадного “Мерседеса” с затемненными стеклами, между юношей и девушкой, и вполне внятно отвечал на все их вопросы. Бесстрастным голосом он поведал удивительную историю о том, как американский дипломат пять дней назад заказал убийство своего соотечественника по имени Томас Бриттен, но заказ сорвался, потому что клиента успел прикончить кто-то другой. Беседа длилась около двадцати минут. Затем тощий был возвращен на место, на лавочку.
Все это время двое его помощников, таких же бандитов, ждали его в темно-синем “Ауди”, на улице Чаянова, пили пиво, наконец спохватились, что тощего долго нет и его мобильный не отвечает. Побежали к лавочке и обнаружили своего шефа мирно спящим под сенью голых лип. Он ничего не понимал и не помнил. Свежий след от иглы на его локтевом сгибе затерялся среди других следов. Тощий не был серьезным наркоманом, но иногда баловался морфием.
Глубокой ночью, когда Маша и Арсеньев беседовали с проституткой на Кольцевой дороге, в квартиру Стивена Ловуда на Кутузовском проспекте приехали врач и медсестра из американского посольства. Первым же утренним рейсом Ловуд был отправлен в Нью-Йорк в сопровождении двух медиков. Состояние его здоровья резко ухудшилось, ему срочно требовалась квалифицированная помощь. Любой нормальный американец предпочтет лечиться у себя дома, а не в чужой стране.
Григорьев не мог знать всего этого, и Макмерфи не собирался ничего ему рассказывать. Билли, как всегда, оказался самым умным, не потому, что таким родился, а потому, что умел использовать чужие мозги как свои собственные. Благодаря Григорьеву он теперь был почти уверен, что русская агентурная сеть, которую обещает сдать Стивен Ловуд в обмен на существенное смягчение приговора, скорее всего окажется “дезой” от первого до последнего имени, наглой провокацией. Предателями будут названы самые лучшие, самые честные сотрудники. Но Билли Макмерфи в такую ловушку больше не попадется. Хрен вам, генерал Кумарин!
Макмерфи молча допил свой остывший кофе, с хрустом потянулся, скинул ноги со стула, нащупал под столом кроссовки и вдруг хрипло, громко вскрикнул.
— Что такое? — испугался Григорьев. Билли взял кроссовок, поднес его к лицу, понюхал, сморщился и проворчал по-русски:
— Твой Христофор, кажется, насрал мне в башмак.
* * *— Да, извините, я, конечно, обозналась, — растерянно пробормотала Франкенштейн, поправляя длинную серую прядь, которая выбилась из-под шапочки и трепалась на ветру, как мышиный хвост.
Ветер поднялся такой сильный, что старая яблоня тихо поскрипывала, а прошлогодние истлевшие листья под скамейкой у забора шевелились, словно под ними кто-то прятался.
— Вот здесь мы обычно сидим, — прокашлявшись в кулак, сообщила Раиса Федоровна.
— Значит, старую куклу, книжку, открытку Галина Дмитриевна нашла именно здесь? — уточнил Арсеньев, заглядывая в широкую щель между секциями забора.
— Я очень внимательно слежу за Галиной Дмитриевной на прогулках, — заявила Франкенштейн и покосилась на Машу, — все-таки вы удивительно похожи на ту девочку, прямо одно лицо. А сколько вам лет, извините?
— Двадцать пять, — Маша вежливо ей улыбнулась.
— Ну да, Григорьевой должно быть сейчас больше, лет двадцать восемь, еще раз прошу прощения. Я не помню, как звали эту девочку, помню только фамилию. В ноябре восемьдесят шестого она выпрыгнула из окна третьего этажа, ночью, в одной рубашке, к счастью, все обошлось, я оказалась рядом и спасла ее…
— Раиса Федоровна, вы рассказываете это уже в третий раз, — укоризненно покачал головой доктор и посмотрел на часы, — есть еще ко мне вопросы?
