Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны
Приятель опасливо покосился на врача и сделал ему знак пригнуться. Когда тот последовал его немой просьбе, мужчина прошептал:
– Я боюсь его…
– Слугу? – мгновенно догадался врач. – Что ж, правильно делаешь.
– Ведь сейчас ничего не стоит донести на человека, что он болен чумой… И тогда меня за ноги утащат в лазарет, а ведь это смерть, это ад! – При упоминании лазарета свалявшиеся от лежания в постели сальные волосы на макушке больного встали дыбом. Он схватил друга за руку: – Умоляю, если такое случится, явись мне на помощь! Засвидетельствуй, что я не чумной, ведь я ни разу не покидал этого дома с тех пор, как начался мор!
– Да ведь чума сама могла прийти к тебе, не дожидаясь, пока ты выберешься из дома, – возразил врач. – Но я могу засвидетельствовать, что ты первостатейный жулик и пройдоха… Как и твой слуга. Вы друг друга стоите.
– Я заплачу тебе любое вознаграждение!
– Деньги в аду хода не имеют. Ты остался в городе, несмотря на мои уговоры, чтобы нажиться на чуме. Твое состояние растет с каждым часом. Но страх растет быстрее!
– Ты знаешь, я беру в залог редкости… Ты ведь любитель! – с мольбой проговорил больной. – Я отдам тебе, что пожелаешь!
– У меня больше нет подобных желаний. Это ты, безумец, продолжаешь сгребать золото, серебро, картины и меха, будто они чего-то сейчас могут стоить!
Взгляд больного заметался по углам, словно рассчитывая выудить оттуда совет, и внезапно просветлел. Мужчина воскликнул:
– А, вот от чего ты точно не откажешься! Я получил эту вещицу от одного жида… Расставаться с ней ему не хотелось, это племя ведь сребролюбиво! Но пришлось-таки! За это я переправил в деревню его семью. Я отправил их ночью, с надежным проводником… Они решились бежать, когда запахло жареным.
– О ком ты говоришь? – Взгляд врача вспыхнул, словно из-под пепла и прогоревших углей вновь показалось пламя. – Как его имя?
– Что мне за нужда запоминать его поганое имя? – фыркнул больной. – Дело сделано. Жид отдал мне кое-что действительно ценное, изволь полюбоваться…
Он настойчиво указывал в сторону огромного шкафа с темными резными дверцами.
– Открой же! Взгляни! Что за работа! А чьи там гербы! – Произнося последние слова, он вновь понизил голос до шепота. – Признаться, если бы не гербы, не взялся бы я спасать семейство проклятого еврея. Но никогда не помешает иметь такой залог… Вдруг негодяй купил вещицу у какого-нибудь вора-придворного или слуги? Я буду иметь возможность вернуть ее, когда наша добрая королева вернется из Прованса, и заслужу монаршую милость и благоволение… Мне откроется дорога в замок!
Подойдя к шкафу, врач распахнул резные створки. На полках блеснули нагроможденные друг на друга сокровища. Стопки чеканных золотых и серебряных тарелок. Кубки, украшенные самоцветами. Массивные соусники, матово блестящие тяжелые блюда. Больной, приподнявшись на локтях и вытянув шею, хрипло дышал, загоревшимся взглядом обводя свое богатство.
– На верхней полке… Обернуто в полотно… – задыхаясь, проговорил он. – Не стоит, чтобы его лишний раз касался чей-то взгляд.
Врач сдернул тряпку, прикрывавшую некий предмет, и замер, разглядывая то, что открылось его взгляду в глубине шкафа.
– Великолепен, не правда ли? – прошептал больной. На его красном лбу от возбуждения выступила змеистая синяя вена. – Французская работа. Я отдам его тебе… Только выручи меня, если придется! Поверь, я больше не могу спать! Я что-то чую!
– Я знаю эту вещь. Ты сказал, что помог ее владельцу бежать?
Врач не отводил взгляда от серебряного пса, ищущего трюфели. Он открыл дверцы шире, и пламя, зажженное в огромном очаге, бросило розовые отсветы на полированные бока собаки.
– Конечно, помог! Ему и его семье! А семья там немалая, должен сказать… Я послал к ним самого надежного человека.
– Может, кто-то из них и бежал… – Врач, как завороженный, рассматривал паштетницу. – Но те, кого я видел сегодня в его доме, включая самого хозяина, мертвы.
– Чума? – трепетно выдохнул мужчина.
– Ножи, – ответил врач. – Их всех перерезали в постелях.
В наступившей тишине слышнее становился натужный гул, исходящий из трубы очага. Пламя взбиралось по сложенным дровам, уже занималось самое верхнее, сухое смолистое полено. Оно громко трещало, рассыпая вокруг огненные искры, подобные стайкам мелких жалящих насекомых.
– Этого я и боюсь, – пробормотал больной. – Бродяги завладели городом. Королева бежала, а брат ее убитого мужа, король Лайош Венгерский, на подходе. Что за горькие времена…
– Бродяги тут ни при чем, – отрезал врач. – Хотя имущество и разграблено. Это был погром. Давно шептались о том, что именно евреи напустили чуму на город, и пока здесь останется хотя бы один, никому из христиан не спастись. Вчера в еврейском квартале все было кончено. Кто выжил, тот бежал.
– Ну а что? – сипло шепнул больной. – Разве это не правда? Разве не они ненавидят весь христианский народ, который погибает в страшных муках? К тому же все они чернокнижники и колдуны. Тот, кто отдал мне серебряного пса, уж вне всяких сомнений был сам дьявол!
– Дьявол не дал бы растерзать себя и своих близких, – глухо ответил врач. – Старик с парализованными ногами – он, как и ты, не мог без посторонней помощи двинуться с места, несмотря на то что выполнял все мои предписания. В отличие от тебя.
Откинув полу плаща, он извлек из кожаной сумки, висевшей на плече, небольшой черный мешочек с вышитой на нем золотой эмблемой. Подойдя к постели, врач развязал шнурок, стягивавший устье мешочка, и высыпал его содержимое на одеяло. Больной сжался от ужаса:
– Что это?! Земля?! Земля с кладбища?!
– Ты совсем одурел от страха, бедный мой друг, – с горечью ответил врач. – Это частица Святой земли, которую старик берег у себя на груди, чтобы его с нею похоронили. Он был слишком стар и немощен, чтобы в самом деле надеяться увидеть когда-нибудь землю своих предков. Кошелек сорвали у него с шеи вместе с клочком кожи. Старик явно так сопротивлялся, что убийцы решили, будто там он бережет самое бесценное свое сокровище. Я нашел это на полу, рядом с его остывшим телом.
– Зачем ты притащил в мой дом это восточное колдовство?! – стуча зубами, спросил больной. – Как только ты высыпал эту землю на постель, у меня отнялись ноги. Я не чувствую их, нет, нет!
– Это все только твой страх. От него ты и мучаешься.
Отвернувшись к очагу и сплюнув на угли, врач пробормотал:
– От него и умрешь.
– Что ты сказал? – жалким тонким голосом переспросил больной. – Что ты шепнул вот сейчас, туда, на огонь?
– Что ты сходишь с ума, друг мой, – спокойно ответил врач. – Чума ли тому виной, не знаю. Но вера в колдовство лишает разума лучше всякой чумы. К тому же ты снова пьян!
Уже двинувшись к двери, он остановился и, обернувшись, глядя в пустоту, добавил:
– Скажи, ведь ты и не пытался их спасти? Ты их просто ограбил. Забрал пса, зная, что готовится погром, и не сделал ничего взамен?
– Правду, правду о тебе все говорят, что ты их заступник и сообщник. – Больной внезапно заговорил громко и уверенно, без тени страха: – Ты до сих пор не отлучен от церкви только потому, что некому на тебя донести!
– Так донеси ты. – Врач остановил на больном померкший взгляд черных глаз, казавшихся непроницаемыми и бездонными одновременно. Из его глазниц смотрела сама ночь, бесконечная и безотрадная. – И может быть, ты даже не станешь первым. Я сам знаю, что останусь в живых и на свободе только до тех пор, пока не кончится чума. После, когда я стану не нужен, я сделаюсь опасен. А известно ли тебе, – продолжал он, не дождавшись ответа, – что папа Климент издал буллу об отлучении от церкви убийц евреев? Если ты, мой набожный друг, вступил в сговор с грабителями, чтобы разделить с ними добро убитых или купить его, отлучение ждет и тебя!
– Изыди, – едва двигая побелевшими губами, пролепетал больной. – Папа не станет издавать такие буллы. Евреи не корона святого Вацлава, чтобы защищать их неприкосновенность под угрозой отлучения. Ты сам сошел с ума и морочишь честным христианам голову!
Врач расхохотался, отрывисто и горько, и замолк так внезапно, словно его смех натолкнулся на невидимую преграду. Глаза сузились, припухшие веки почти сомкнулись, окончательно придав его лицу с горбатым носом, высоким лбом и впалыми висками сходство с головой стервятника.
– Что ж, теперь, когда честные христиане извели своих еврейских соседей, посмотрим, ослабеет ли чума! – хрипло произнес он. – Весна еще только в начале… Что-то будет здесь летом!
…Вскоре после его ухода в соседней комнате послышалась возня. Вернувшийся слуга не торопился заглядывать в комнату. Он гремел металлической посудой, что-то переливал, передвигал и нарочито вздыхал, словно пытаясь усилием напряженных мышц разорвать стягивающий грудь кожаный ремень.
Больной не звал его. Оперевшись на локоть и вытянув шею, он прислушивался к этим звукам. В его глазах застыл страх. Наконец, он выкарабкался из-под одеяла и, шатко опираясь на опухшие ноги, едва державшие вес его ожиревшего тела, добрался до шкафа с сокровищами. Ухватившись за полку, мужчина взял холщовую тряпицу и заново заботливо укутал серебряного пса. Затем, плотно закрыв дверцы, запер замок, вделанный в одну из створок, тяжелым черным ключом, извлеченным из-за пазухи ночной рубахи, где он прятался на шнурке. За этим занятием и застал его внезапно вошедший в комнату слуга.
