Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж
Мегрэ зажег свет, снял шляпу и пальто, подбросил в печку пару поленьев, сделал два-три шага по комнате; на лице его время от времени мелькала озабоченность. Он ходил по кабинету, бесцельно заглядывал то в один угол, то в другой, переставлял вещи с места на место, курил, ворчал, будто ждал чего-то, а оно никак не приходило.
Этим «что-то» была потребность почувствовать себя «в своей тарелке». Так говорил сам комиссар, чтобы не употреблять высокопарное слово «вдохновение».
– Садитесь. Можете курить…
Мегрэ дождался, пока Форлакруа, по привычке деревенских жителей, вынет из кармана одну сигарету вместо целой пачки – он держал ее в куртке открытой и вынимал сигареты по одной, – протянул ему зажженную спичку, хотел сесть и вдруг вспомнил о слуховом оконце; посмотрел в окно, выходящее на улицу, попытался закрыть ставни, но не смог распахнуть окно, поэтому ограничился тем, что опустил пыльные шторы.
– Ну что ж! – вздохнул комиссар, наконец усаживаясь с видимым удовольствием. – Что скажете, Форлакруа?
Начиналась «старая песенка», как говаривали на набережной Орфевр. Альбер держался настороженно. Немного откинувшись назад, так как слишком длинные ноги мешали ему удобно устроиться на стуле, он наблюдал за комиссаром и даже не скрывал своей враждебности.
– Это вы вызвали мою мать? – спросил он, немного помолчав.
Значит, он видел или как она выходила из машины, или как садилась обратно. Значит, видел и голландца Горация Ван Усшена.
– Показания вашей матери были совершенно необходимы, – ответил Мегрэ. – Она сейчас в Ля-Рош-сюр-Йон. И пробудет там несколько дней. Может, повидаетесь с ней?
Пристально глядя на молодого человека, комиссар тем временем думал: «Ты, мальчик мой, насколько ненавидишь отца (или того, кто считается твоим отцом), настолько же безотчетно боготворишь мать…»
И вдруг, без всякого перехода:
– Во время вашей последней встречи она подтвердила, что Форлакруа вам не отец, верно?
– И без того знал! – проворчал Альбер, уставившись на собственные сапоги.
– Готов побиться об заклад, что знали давно… Так-так! И в каком возрасте вы сделали это открытие? Болезненный был опыт, верно?
– Наоборот!
– Вы ненавидели судью Форлакруа еще до того, как узнали, что он вам не отец?
– Я его не любил!
Этот парень был очень осторожен. Взвешивал каждое слово не хуже крестьянина на рынке и, каковы бы ни были его чувства, всеми силами старался не вспылить. Видно, знал за собой склонность к приступам безудержного гнева.
– Так сколько вам было лет, когда…
– Около шестнадцати. Я учился в лицее в Лусоне. Меня забрали домой на несколько дней… Отец, то есть Форлакруа, пригласил из Парижа знаменитого врача. Я сначала подумал, что для сестры, но оказалось, что и для меня тоже…
– Сестра тогда уже была… необычной?
– Не такой, как другие.
– А вы?
Альбер вздрогнул и взглянул комиссару в глаза:
– Никто никогда не считал меня ненормальным. В лицее я учился на «отлично». Врач осматривал меня несколько часов, брал какие-то мазки, анализы… Судья стоял у него за спиной, волновался, был очень возбужден, говорил что-то, чего я не понимал… Вернее, он говорил о группах крови: первая, вторая… Много дней он с нетерпением ждал результатов анализов, и когда наконец пришли документы со штампом какой-то парижской лаборатории, он взглянул на меня холодно и еще холоднее улыбнулся, будто какая-то тяжесть вдруг свалилась у него с плеч…
Альбер говорил медленно, взвешивая каждое слово:
– Я стал расспрашивать старших ребят в лицее… Узнал, что у ребенка обязательно должна быть та же группа крови, что и у родителя. И что в некоторых странах суды даже рассматривают группу крови как доказательство отцовства. Так вот, у меня оказалась не такая группа крови, как у судьи…
Он почти торжествовал, когда говорил это.
– Я думал сбежать из дома, но у меня не было денег. Хотел переехать к матери, но не знал, где она живет, а судья отказывался даже упоминать ее имя. Я продолжил учиться. Отслужил в армии. Когда закончил службу, решил жить так, как живут все местные жители…
– Ваш характер и темперамент побуждали вас заняться грубым физическим трудом, верно? Но скажите мне вот что: зачем оставаться в том же городке, где живет судья?
– Из-за сестры. Я снял дом и стал разводить мидий… Потом пошел к судье и попросил его отпустить сестру ко мне…
– И он, конечно, отказался!
– Почему «конечно»?
Альбер бросил на комиссара подозрительный взгляд.
– Потому что судья, насколько я понял, души в дочке не чает!
– А может, ненавидит! – процедил Альбер сквозь зубы.
– Вы думаете?
– Меня-то он ненавидел…
Он вдруг поднялся:
– Какое отношение это имеет к вашему расследованию? Хотели меня разговорить, так, что ли?
Он пошарил рукой в кармане, однако не нашел сигарет в опустевшей пачке. Тогда Мегрэ протянул ему новую, специально для этого купленную.
– Садитесь-ка, Форлакруа…
– Это правда, что судья признался?
– В чем именно?
– Вы прекрасно знаете, о чем я.
– Он признался в давнем преступлении… Много лет назад, еще в Версале, он застал вашу мать с другим мужчиной и убил его…
– А!
– Скажите, Форлакруа…
Молчание. Тяжелый взгляд на Мегрэ.
– Вы были дружны с Марселем Эро?
Снова молчание. Мэр, согласно установившейся традиции, оставил несколько бутылок вина на столе, и комиссар налил себе выпить.
– Какая разница?
– Никакой. Почти никакой, конечно… Вы приблизительно одного возраста… Он тоже разводит мидий… Вам наверняка часто приходилось встречаться в море, на танцах, например. Я говорю о тех временах, когда он еще не лазил в окно к вашей сестре.
– Да, мы были друзьями…
– Вы жили один, верно? К слову сказать, какое необычное стремление к одиночеству, в вашем-то возрасте! Дом у вас большой…
– Каждый день ко мне приходит женщина, она убирает…
– Я знаю. А кухня?.. Не будете же вы утверждать, что сами себе готовите?
Альбер Форлакруа мрачнел все больше, не понимая, куда клонит комиссар.
– Бывает… Я не гурман, знаете ли… Кусок ветчины, яйца… Сотня мидий перед обедом… Иногда хожу поесть в гостиницу «Порт»…
– Любопытно…
– Что любопытно?
– Ничего… Вы такой, какой есть! Короче говоря, вы живете в Л’Эгийоне отшельником… Вам никогда не приходило в голову жениться?
– Нет.
– А вашему другу Эро?
– Он мне не друг.
– Уже не друг, так ведь? Одним словом, вы рассорились, когда по деревне пошел слух, что он проводит ночи в спальне вашей сестры?
Тревога Форлакруа росла на глазах. В начале разговора, несмотря на свою подозрительность, он не придавал слишком большого значения расспросам Мегрэ. Теперь же он вдруг почувствовал, будто со всех сторон его оплетают тонкие, натянутые, как струны, нити. Чего добивается комиссар? А тот тем временем наливал ему вина, пододвигал пачку сигарет.
– Пейте… Курите… Располагайтесь удобнее… Возможно, нам придется провести здесь какое-то время.
Тогда Альбер Форлакруа поклялся себе (и эта мысль ясно читалась у него на лице): «Я не скажу больше ни слова! Не буду отвечать ни на какие вопросы!»
Мегрэ прошелся по комнате, долго и задумчиво разглядывал бюст Республики.
– Вы не голодны?
– Нет!
– Уже поужинали? А я вот голоден как волк, жаль, не догадался захватить с собой несколько картофелин…
Да! Давай! Вздрагивай, дружище! Ты чертовски хладнокровен, это все уже поняли.
– Итак, вы и Эро, можно сказать, два первых парня на деревне – при вашей-то внешности. Девушки, наверное, вам проходу не дают…
– Мне нет дела до девушек.
– А вот о Марселе такого не скажешь! Даже ребенка сделал! Когда вы узнали, что он спит с вашей сестрой, вы, конечно, пришли в ярость. Не понимаю, как это обошлось такой малой кровью…
– Мы подрались.
– И не один раз, полагаю? Ведь он продолжал… Очень неприятно, конечно. Я плохо его знаю, но вы-то уж точно знаете его намного лучше… Вам не кажется, что Марсель действительно был влюблен в вашу сестру?
