Зона поражения (СИ) - Хелен
Получив браслет, Кирилл отошел в конец зала, устроился у стены и стал ждать.
Костик вылетел из кулисы одновременно с музыкой, сразу запел, и Кирилл поймал дежавю: публика у сцены закачалась в едином ритме, подняв вверх руки, двигаясь и застывая как по приказу. И тут гребаная секта!
Костик носился по сцене, командовал залом и музыкантами, зрители визжали и хлопали, подпевали, кто-то утирал слезы в объятьях зареванных подруг. В перерывах он пил воду и общался с залом. Кирилл слушал и поражался. Больше, конечно, наглости и умению переобуться: раньше в секте он был пламенным инквизитором, теперь же выбрал другую роль.
— Спасибо вам за вашу любовь! — вещал Костик, нависая над залом.
Зал отвечал мощным эхом и цветными фонариками.
Или:
— Мы вместе! Мы — армия! Мы — семья!
Сплошное «возлюбим друг друга». Отец был бы им доволен: мальчик вырос и нашел себе новую паству.
Прожекторы мигали, басы отдавались внутри, били в уши, вибрировал пол и, кажется, сам воздух. И вдруг все стихло, свет потух и сменился одиноким прожектором, выхватившим из темноты лицо Костика с широко раскрытыми, полными слез глазами. Кирилл сморгнул, не понимая, почему так отчетливо это видит, и заметил, что стоит уже не у дальней стены, а в двух шагах от ограждения, возвышаясь над всеми почти на голову.
Костик смотрел в зал, проговаривая под музыку:
— … Молитесь, бодрствуйте со мной!
Его глаза остановились на Кирилле, расширились еще больше. Он подался назад, замер, а потом медленно, не отводя взгляда, двинулся к краю сцены. И запел:
О Господи, скорбя, я прошу тебя:
Да минует уст моих эта чаша — чаша смерти.
Страшно пить мне.
Я ослаб. Я не уверен так, как прежде.
Кирилл опознал рок-оперу. Он слышал ее в классическом — английском — исполнении, и был не уверен, что именно поет Костик. Кажется, это называлось «Гефсимания». Слегка повело голову. Кирилл сморгнул. Звук стал чище, отчетливей, а слова словно шептали ему прямо в уши.
Ныне дух мой стал скорбен и устал.
Все, что так во мне кипело,
Все давно перегорело
За три года,
Словно бы прошло не три, а тридцать лет.
И правда. Кирилл вдруг почувствовал, как устал за этот проклятый год. Как его измучило постоянное одиночество, которым он вроде спасался, а на деле — наказывал себя за глупую доверчивость; невозможность согреться, поверить, да просто откровенно поговорить. Хотел спастись от злого мира, а попал в одиночную камеру.
Костик опустился на колени, оказавшись лицом к лицу с Кириллом, протянул руку и требовал:
Я должен знать, я должен знать, Господь!
Ради чего я должен жизнь отдать?
Я должен знать, я должен знать, Господь,
За что умру? — резануло по ушам.
Кирилл вздрогнул. Он помнил, что хотел отомстить, но за что? За собственные проблемы и обиды, за нелюбовь? А Костик, поникнув и прижимая руку к груди, устало обещал:
Ты суров, Бог мой, но слово за Тобой!
Я испью до капли чашу,
Претерплю и крест, и муки,
И вдруг вскочил, вытянулся вверх, к небу, и отчаянно попросил:
Но пока силен я духом, Бог, скорей, пока я — твой.
Прожектор еще несколько секунд освещал раскинутые крестом руки, запрокинутую голову — и погас. Зрители потрясенно молчали. В темноте и тишине Кирилл опомнился и начал пробираться к выходу, не обращая внимания на возмущенные взгляды аплодирующих и орущих от восторга людей.
«Зона поражения, — всплыло в голове. — У кого-то больше, у кого-то меньше, зависит от опыта и силы, конечно».
Кого только не встретишь в барах Питера. С экстрасенсом Кирилл пил впервые и к концу вечера вывалил на него все свои вопросы.
«Если глаза в глаза — почти всегда будет контакт. Чем ближе, тем сильнее. Дальше — куда достанет. Если работает на толпу — отойди в сторону. Сам удивишься: все орут, дергаются, этакий зоопарк. Сделаешь пару шагов к ним — и не заметишь, как начнешь подпрыгивать вместе со всеми. Иногда даже границу видно. Если персонально работают на тебя — расслабься и получай удовольствие. Нет таких, кто совсем не поддается. Есть трудные, непробиваемых практически не бывает. Влюбиться, приворожить? Фигня и бабкины сказки. Заставить хотеть? А смысл? Очнешься и перехочешь. Может и есть любители трахать зомби; всякие причуды бывают, конечно. Ну, еще не убедишь сделать что-то, к чему человек не предрасположен: убить, например, или самоубиться. В остальном, зависит от мастерства».
У выхода Кирилл оглянулся. Костик показывал «сердечки» зрителям. Отсюда голосящая толпа действительно выглядела странной — слишком шумной, слишком упоротой и заведенной.
«Отойди в сторону…»
Кирилл закрыл двери, отсекая от себя шум и музыку.
Костик появился в дверях с музыкантами и свитой из девиц, несущих охапки цветов. Прятаться было тупо. Кирилл жестом попросил еще пива и отвернулся, толком не понимая, хочет он, чтобы Костик прошел мимо, «не заметив», или заговорил.
Костик выбрал третий вариант: сел рядом и заказал кофе.
— Это ночью-то? — не сдержался Кирилл.
Свита и музыканты куда-то делись, цветы тоже.
— О. А мироносицы где?
Костик дернул плечом, дождался кофе, отпил:
— Я думал, ты ушел.
— Я тоже думал… — И лучше бы, наверное, ушел. Потому что — ну о чем им говорить? — Ну, ты, конечно, поднялся за год.
— Старые знакомства. Ты за мной приехал?
— Много о себе думаешь, — хмыкнул Кирилл.
— А… дело?
— За тебя там другой на Голгофу пытался.
— Кто?
— Что, правда не знаешь?
Кирилл и сам не интересовался. Один раз
