Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив

Я вынимаю из папки сберегательную книжку, найденную в одном из пиджаков потерпевшего, и показываю ее художнику:

— Это она?

— Да.

Я открываю книжку и читаю вслух, не сводя глаз с Тудорела Паскару:

— «Двенадцатого октября был сделан вклад на имя Кристиана Лукача в сумме семнадцать тысяч пятьсот лей». Вы удовлетворены, господин Паскару?

Мой вопрос ставит Виски в затруднительное положение — он молчит, но я уверен, что он просто хочет выиграть время. Потом разводит руками, не скрывая своего недоумения:

— Ничего не понимаю!..

Братеш молча качает головой, словно бы делясь со мной своей обидой: «Вот видите, из-за подобных типов ни вам, ни мне нет покоя!» Я отвечаю на этот его взгляд:

— Из всего, что вы все тут показали, следует сделать вывод, что причины, приведшие Кристиана Лукача к самоубийству, надо искать в совершенно иной области, а вовсе не в его отношениях с вами. Собственно, этого и следовало ожидать… Что ж, теперь мы можем перейти к дальнейшему…

Я достаю из правого ящика стола приготовленный заранее магнитофон Кристиана Лукача. В кабинете воцаряется прямо-таки могильная тишина. Можно не сомневаться, что все они его узнали. Тудорел Паскару даже и не пытается скрыть своего удивления. То же чувство можно прочесть и на «мужественном» лице художника. Лишь Петронела Ставру прячется за деланным безразличием. Но, услышав мои слова, и она вздрагивает.

— Теперь я предлагаю вам послушать самого Кристиана Лукача. Он также имеет право оттуда, из могилы, сказать свое слово обо всем, о чем тут у нас идет речь. Вот что он думает о своем разрыве с Петронелой Ставру.

Я нажимаю на клавишу. Магнитофон, это чудо двадцатого века, тут же приходит в действие. В полнейшей тишине раздается негромкий голос того, кто единственный знает и может нам сказать всю правду:

«…мне больно, и эта боль останется со мной на всю жизнь. Я не могу избавиться от одного воспоминания, оно преследует меня, саднит… Может быть, лучше бы Тудорелу промолчать, лучше, если бы он ничего мне не сказал, не отравил бы мне душу этим ядом!.. Нет, все равно рано или поздно обман всплыл бы наружу. Обман, который стольким людям на свете заменяет правду! Как он заменяет ее и Петронеле, и Валериану. Два долгих месяца они встречались тайком, любили друг друга, а я ничего не знал. Что стоило Петронеле прийти ко мне и выложить всю правду! Или Валериану прийти и все мне сказать. Но они продолжали видеться втайне от меня. А моя жизнь в это время проходила так же буднично и обыкновенно, как всегда. Ночами Петронела прижималасъ своим телом ко мне, словно бы ничего в нашей жизни не изменилось. В институте или у него в мастерской я встречался с Валерианом, и он смотрел мне в глаза, как будто и в его жизни ничего не происходило… Кто знает, как долго бы тянулась эта ложь, если бы Тудорел, эта ресторанная мразь, не открыл мне глаза, а он мне выложил все, даже то, где именно они встречались — в мастерской! В мастерской Валериана! В ту ночь Тудорел потащил меня с собой туда. «Смотри и очнись!» — сказал он мне. Я пошел за ним и, как последний подонок, затаился в темноте и ждал. Я видел, как они вышли из мастерской, я видел, как они поцеловались на прощание. Но еще больнее, чем этот их поцелуй, было для меня то, что рядом со мной стоял Тудорел и не мог скрыть своего торжества…

В следующую ночь Петронела пришла ко мне, словно бы ничего не случилось. Как это происходило у нас с ней уже тысячу раз, она не спеша разделась, легла в постель и ждала, чтобы я закончил какой-то эскиз. «Что ты там возишься, Кристи?» — спросила она меня самым нежным и невинным голосом, какой мне когда-нибудь довелось слышать… Я обернулся к ней. И в то же мгновение я подумал, что впервые смотрю на нее глазами художника. Ее белое тело выделялось на темно-зеленом покрывале сильными, уверенными линиями. Я вспомнил о махах Гойи и о его трагической жизни. Я хотел бы, чтоб этот миг продолжался до бесконечности, но меня вывел из забытья ее голос: «Кристи, почему ты не раздеваешься?» Я знал, что тот же вопрос она наверняка задавала вчерашней ночью и Валериану, лежа на таком же диване у него в мастерской. И тогда я сказал ей, что знаю все об ее отношениях с ним. Она стала одеваться и, натягивая на себя платье, призналась, что любит Валериана и Валериан тоже ее любит. И если она утаивала от меня правду и приходила ко мне, то только для того, чтобы не сделать мне больно.

Теперь я готов посмеяться над этими ее словами! Не хотела сделать мне больно, оберегала мое самолюбие!.. Я знаю, что все на этом свете имеет начало и конец. И наша с ней любовь не могла быть исключением из этого общего правила. Но еще в самом начале она пообещала без того, чтобы я ее об этом просил, сказать мне правду, если когда-нибудь разлюбит меня. Тогда-то я был пьян от счастья и даже не мог себе представить, что нашей любви может когда-нибудь прийти конец…»

Я выключаю магнитофон. И вновь в кабинете наступает могильная тишина. На лбу Братеша выступили крупные бисеринки пота, но он не смеет пошевельнуться, чтобы достать из кармана платок. Петронела Ставру застыла, ее взгляд устремлен куда-то вдаль, за стены комнаты. Лишь Тудорел Паскару, уверившись, по-видимому, что ему в этой истории отведена роль положительного персонажа, курит, удобно развалившись на стуле.

— Товарищ Ставру, — обращаюсь я вновь к Петронеле, — вы продолжаете настаивать на том, что вы заявили здесь об обстоятельствах, при которых вы расстались с Кристианом Лукачем?

Ее «нет» произнесено глухим, дрожащим голосом. Потом она оборачивается к Тудорелу Паскару и накидывается на него с неожиданной яростью:

— Как ты мог! Зачем ты это сделал? Это ты, ты ему все сказал! А почему ты не сказал ему заодно, как целыми месяцами преследовал меня, ходил за мной по пятам?! Ты просто решил мне отомстить, подлец, за то, что я тебе не уступила. Не два удара убили Кристи, а три. И твой удар как раз и добил его, подтолкнул к гибели! Мы с Валерианом собирались сказать ему всю правду, но хотели это сделать осторожно, смягчить удар…

Петронела умолкает так же неожиданно, как и взорвалась. Ее мать то и дело утирает носовым платком слезы. Виски саркастически усмехается. Он не спешит ей ответить, эта «ресторанная мразь», он ждет, чтобы я сам попросил его об этом. Что я и делаю:

— Что вы можете сказать по этому поводу?

— Что касается меня, то факты вполне соответствуют тому, что сказал мой двоюродный брат… Хоть мы и не были с ним близкими друзьями, но я поступил честнее, чем те, которые ежедневно клялись ему в своей любви. Я не отрицаю, что пытался ухаживать за Петронелой… Но то, что я хотел лишь отомстить ей, — это еще надо доказать. У меня нет недостатка в сговорчивых партнершах. Опуститься до мести кому-нибудь за то, что мне не повезло в любви… Я просто хотел, чтобы мой двоюродный брат увидел наконец правду.

Его неожиданно прерывает Валериан Братеш:

— Петронела права… Мы хотели открыть Кристиану истинное положение вещей, но пытались сделать это достойно, не нанося ему раны. Но я не думаю, что нас собрали здесь лишь затем, чтобы выяснить, как началась наша любовь. В этом смысле она не отличалась от того, как это происходит со всеми другими.

Художник протягивает руку Петронеле. Некоторое время они так и сидят — рука в руке…

Я бросаю взгляд на мать Петронелы — ей все с большим трудом достается участие в «эпилоге» нашего спектакля. Но я ничем не могу ей помочь. Не я ее приглашал, она сама напросилась. Если бы она знала, что еще ее ждет…

— Давайте опять послушаем Кристиана Лукача. На этот раз речь пойдет о другом.

Я прокручиваю пленку до следующей отметки, которую сделал заранее. Затем включаю звук. И вновь в тишине раздается голос Кристиана Лукача:

«…поверить подлецу! Это парадоксально, но мой двоюродный брат, подлец из подлецов, сразу раскусил Валериана… Рыбак рыбака видит издалека. Тудорел хотел мне открыть глаза, а я ему не верил. Я даже чуть не ударил его, когда он сказал мне в первый раз: «Смотри в оба, для этого твоего Валериана нет ничего святого! Можешь плюнуть мне в глаза, если в один прекрасный день он не уведет у тебя Петронелу!» Как он это учуял с самого — начала? Мне на это понадобилось четыре долгих года… Я любил Валериана, я просто боготворил его! Я считал его образцом благородства… И очень может быть, что я бы так и не разглядел его подлинного лица или же разглядел его слишком поздно, если бы не та женщина… Женщина с ребенком на руках и с лицом пречистой девы, которая ждала меня у собора святого Иосифа. Мы присели на скамейку, и она сказала, глотая слезы: «Он украл у тебя любимую? Вошел в твой дом и украл, не так ли?..» Отчаяние или жажда возмездия подчас толкают человека к труднообъяснимым поступкам. Я никогда прежде не видел эту женщину, и все же она позвонила мне, захотела встретиться и попросила, чтобы я ее выслушал… Она была одной из жертв Валериана. И ребенок у нее на руках был ребенком Валериана. Грустная, пошлая история… Как и все, что он делал в своей жизни. Зачем ему нужна была Петронела, зачем он отнял ее у меня?! Я мучаюсь, но не нахожу ответа. И лишь подлец Тудорел сразу его нашел: «Братеша интересует не Петронела, а ее отец. Неужели ты не понимаешь, что при таком тесте можно далеко шагнуть? Особенно если ты не совсем уж бездарен…»