Анатолий Голубев - Умрем, как жили
— Алексей вместе с Марией уехали.
Это была вторая неожиданность.
— Куда?
— Не докладал. Но люди болтают, что в Пермскую область будто бы, а где там — не ведаю.
Я заночевал у Секлетеи Тимофеевны и утром решил, что делать мне в Старом Гуже больше нечего и надо возвращаться в Москву. Но до поезда отправился на Коломенское кладбище.
Старинное кладбище открывалось сразу же за объездной дорогой, высокой насыпью, как бы прижимавшей кладбищенскую ограду к заснеженному Гужу. Мартовский день выдался солнечным, бесснежным, и все, что февральские метели нанесли на кресты, холмики могил и старые купеческие склепы, приняло под лучами солнца скульптурные формы, приукрасилось блестящим нарядом сверкающих коротких сосулек. Ворота кладбища, богатой кирпичной кладки и некогда торжественно-пышные, были изрядно побиты осколками. Башня-верхушка начисто снесена прямым попаданием снаряда.
В этот послеобеденный час кладбище было пустое. Лишь главная аллея с наезженным санным следом да конским пометом, по которому весело метались воробьи, убеждала, что кладбище не заброшено. К новой части, там, где разрешались захоронения, под редеющей шапкой старых дубов, вела иная дорога. И тропы между могилами, украшенными венками из еловых веток и бумажных цветов, даже приблизительное название которых никто бы не смог определить, были густы. Свежие могилы помнятся острее старых.
Я бесцельно бродил по колено в снегу. В ботинки набились мокрые комья, и я уже махнул рукой и сменю лез через сугробы от могилы к могиле, словно задался единственной целью — связать их всех цепочкой собственных следов. Читал надписи. И трогательные и скупые. И просто цифры под фамилиями людей, которых уже нет и никогда не будет на земле.
Я пытался представить себе место расстрела. Решил, что их могло быть два. Или там, на нынешнем новом кладбище, или вдоль насыпи дороги…
Вернувшись в Москву, я тут же позвонил Дмитрию Алексеевичу. Мы встретились в кафе у «Первопечатника». Видно, голос мой во время звонка звучал тревожно, потому что Дмитрий Алексеевич весьма участливо спросил:
— Случилось что-нибудь серьезное?
— Я был вчера в Старом Гуже.
Дмитрий Алексеевич посмотрел на меня внимательно.
— Думаю, вы поступаете неразумно, мотаясь туда без определенной цели. За день-два вряд ли что можно сделать толкового.
— И я так считаю. Но тут иной случай. Я встретился с бывшей женой Сизова.
— Они и сейчас состоят в браке…
— Но живут порознь еще с сорок четвертого года.
Мохнатые брови Дмитрия Алексеевича вздернулись в знак удивления.
И тогда я добил его окончательно.
— Но Секлетея Тимофеевна, — голос мой дрожал, будто я хотел объявить по меньшей мере о явлении нового мессии, — уже после освобождения видела «расстрелянного» Караваева…
Только выдержка Дмитрия Алексеевича позволила ему остаться внешне спокойным. Выпустив облако в полпапиросы дыма, он спросил:
— Не ошиблась?
— Нет. Он еще при немцах после расстрела бывал у Сизова неоднократно. А в последний раз явился при бороде и усах.
— Вот как? — В голосе Дмитрия Алексеевича прозвучали горькие нотки. — А я ведь собирался самым тщательным образом проверить списки расстрелянных. Не успел…
— Выходит, Караваев — единственный, кроме немцев, свидетель расстрела на Коломенском кладбище?
— Возможно, возможно. Скажите, Андрей, Сизова вам ничего не говорила о своей сестре?
— У Секлетеи Тимофеевны разве есть сестра?
— Есть. Она живет в Югославии.
Теперь настала моя очередь удивляться.
— Я запросил по нашим каналам югославских товарищей. Они прислали нам ее опрос. Вы не знаете о ней ничего, потому как она очень быстро исчезла из Старого Гужа. Выйдя замуж за еврея, хотя брак и был зарегистрирован комендатурой, она скоро оказалась в концлагере Дейгайлац. После казни мужа ее отпустили, и она работала у немца Волендерга в городе Мариенверте по улице Торпер, дом 20. — Дмитрий Алексеевич приводил точные данные так спокойно, будто специально готовился к нашей встрече и ночь напролет зубрил их наизусть. — Затем ее направили на работу в больницу в Юкемюнде близ Штеттина. 27 апреля 1945 года она была освобождена Красной Армией.
Но в сентябре уехала почему-то не на родину, а в Чехословакию. Работала в нашей комендатуре города Братиславы и оттуда перебралась, получив соответствующие документы, в Белград. Вышла замуж за югослава Маровича. Из Белграда она прислала несколько писем сестре, но та, запуганная мужем, ничего ей не ответила, и Анна сочла Секлетею погибшей. Муж ее работает в пекарне в деревне Каратурма, улица Вишнички, дом 44. Что касается нашей общей заботы, показала мало. Считает, что зимой сорок второго года многие были арестованы за аварию на станции и расстреляны. Связь массовых арестов с аварией ошибочна, как вы знаете. Но Анна подтверждает — муж ее сестры был среди арестованных, и она якобы написала прошение в комендатуру, что Сизов невоенный, непартийный и никакого вреда немцам принести не может. Мужа сестры освободили… Допускаю, многое правдоподобно, но по срокам не совсем совпадает. Так-то, — заключил Дмитрий Алексеевич, — Но мои данные — ничто по сравнению с сообщением о Караваеве. Понимаете, Андрей, мне всегда казалось, что за старогужской трагедией стоит какой-то человек. Один, я уверен, но кто?
— Что будем делать?
— Искать Караваева.
— Каким образом?
— А это, Андрей, предоставьте уж, пожалуйста, нам.
МАРТ. 1942 ГОД
День был банный. После работы Юрий запихнул пару чистого белья, мочалку и обмылок в свой футбольный чемоданчик и собрался к Бонифацию. Катюша настаивала, чтобы он прежде поел, и, наверно, настояла бы, не приди Толмачев. Он рассказывать ничего не стал, лишь заторопил:
— Бонифаций за тобой послал. Велел быть как можно быстрее!
Оставив Катюшу, уже накрывавшую на стол, Юрий выскочил из дома, на ходу накидывая полушубок.
— Что случилось, не знаешь?
— Не знаю. Только в предбаннике раздеваться начал, как подлетает Бонифаций: «Беги за Токиным! Одна нога здесь, другая — там. Есть важные новости!»
В кассу стояла очередь, но Бонифаций встретил прямо на лестнице.
— Разденешься у меня…
Когда вошли в каморку Бонифация, тот запер дверь на ключ.
— Вчера Караваева видели с шефом гестапо. Парень, который видел, надежный человек. Караваев сделал все, чтобы его не заметили. Без пропуска юркнул назад в парадное. А сегодня утром еще один верный человек сообщил, будто в пьяной компании Караваев хвастался, что скоро фрицы арестуют всю красную сволочь. Что скажешь?
— Неожиданно как-то, — протянул Токин, стараясь прикинуть, насколько тяжело может сказаться связь Караваева с гитлеровцами на делах организации.
«Во-первых, он знает руководство. Если предал, немцы заберут прежде всего нас. Остальных знает плохо. Недаром так настаивал на составлении полных списков… А зачем нам списки, когда мы не только в лицо и по фамилиям своих знаем…»
— Неожиданно, — снова повторил Токин. — Твои предложения?
— Уходить из города всем, кого он знает. И как можно быстрее. До вечера время есть. Засветло вряд ли арестовывать будут. Побоятся. Скорее всего ночью.
— Но ведь это конец нашей организации?
— Не худший конец. Если все обойдется, можно, отсидевшись где-то, вернуться.
— Где отсидишься? Нет, если уходить, то с оружием пробиваться к своим. Сейчас фронт ближе, чем когда прорывался лейтенант. Послушай, Бонифаций, а ты уверен, что тревога — не пустое?! Мало ли почему человек оказался рядом с немцем?
— С шефом гестапо! А насчет компании — тоже болтовня?
Довод был убедительным, и Токин надолго задумался.
— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Предупреди штаб. Всех, кроме Караваева. В полночь собираемся у старой часовни на Коломенском кладбище. Одеться потеплее, захвати продукты. Оружие возьмем из первого тайника.
Карно кивнул. Ему ли не знать про первый тайник? Это была его идея — сделать резервный склад оружия в подполе старой часовни. Почти тридцать гробов с автоматами, патронами и гранатами перевозили они в часовню, надежно укрыв от любого досужего глаза.
— А ты-то сам как?!
Старый Бонифаций хмыкнул.
— Спасибо, что вспомнил, — он задрал подол клеенчатого фартука и отер лицо, лоснившееся от пота. — Но я останусь. Мне, старику, давно умирать пора, глядишь, все обойдется и вновь смогу ребят собрать. Ты твердо решил за линию фронта?
Почти до десяти часов Токин обходил штабистов. Не застал только троих. Но никому объяснять ничего не стал, лишь предупредил, что сбор по тревоге. Перед ним стояла проблема личная: как быть с Катюшей? Лучше всего ей перебраться назад, к Генриэтте. Брать женщину в трудный поход за линию фронта смысла не имело. Сказав Катюше, что намечается многодневная операция и что она не должна волноваться, если он задержится, Токин с трудом успокоил ее и помог собрать необходимые вещи. Только сейчас увидел, что у Катюши практически ничего нет, — весь гардероб уместился в узелок, чуть больше бабкиного с пасхой. Он проводил ее к Генриэтте, запретив говорить подруге что-либо. На место сбора пришел с опозданием минут на десять, но у часовни встретил лишь троих — Кармина, Толмачева и Купреева. Потом подошли остальные. Вновь повторил все, что он рассказал первой тройке.
