Хосе Сомоса - Клара и тень
Прислушиваясь к плеску брата в бассейне, Арнольдус обернул вокруг своей необъятной талии полотенце и затеял перед зеркалом танец живота. Принимая во внимание, что живот занимал почти все его тело, эти танцы были для Арно более чем простым развлечением: они становились чем-то вроде хитроумной попытки осмыслить вселенную. Из его губ лилась свистящая музыка наподобие египетской. Он прищелкивал пальцами, совершая телодвижения. О, милая гурия, подаришь ли ты мне сегодня наслаждение? Глядя на эти фарфоровые пальцы, размышляет он, подбрасывая живот в одну сторону — раз, в другую сторону — два, никто и не заподозрит о существовании этой торбы гнусных внутренностей, висящей посередине, этой голодной, скрученной в мешке анаконды, этого толстого морского каната, обвернутого жиром. Как можно быть настолько толстым? «Боже мой, что ты со мной сделал?» Мать рассказывала ему (ладно, может, это был отец), что, когда увидела, что родила их на свет, увидела эту фантастическую красоту, этих существ, рожденных из ее собственной плоти, она закричала. «Ах!» — воскликнула госпожа Уолден. А отец (об этом она тоже рассказывала) тоже был в ужасе и ругал ее:
— Не кричи, Эмма. Да, они чудовищны, но не кричи, пожалуйста. Ради всего святого, не кричи…
Раскачиваясь, Арнольдус Уолден пронес свое гигантское тело по длинному коридору, соединявшему ванную с гостиной. Он все еще был погружен в раздумья. Плеска Губертуса не было слышно. Что, уже пришел платиновый блондин? Братец начал без него, не сдержал слова? О, Губертус, презренная, низкая, вульгарная, подлая личность. Извращенный мамонт, жестокий медведь. Его братец обожал сваливать всю вину за плохое на него и присваивать себе все хорошие заслуги. Арнольдус каждый день просыпался с желанием стать лучше. Каким именно? Более любезным, более человечным, более послушным («пожалуйста, честное слово, поверь»), но при виде брата ненависть струилась из всех его пор, как пламя, охватывающее пропитанный спиртом шар ваты. Взгляд на это отражение самого себя вызывал у него такое отвращение, что иногда появлялось искушение разбить зеркало. Да-да, это Губертус превращал его в жуткое существо. Губертус толкал его в пропасть, заставлял видеть во сне зверства.
Например, случай с Хельгой Бланхард и ее сыном. Арнольдус раз за разом пытался объяснить Губертусу, что они никогда не делали этой семье ничего плохого. Они даже не были знакомы с Хельгой и ее нежным отпрыском: все это — ложное воспоминание, зароненное в их головы ван Тисхом, мрачный оттенок, окрасивший их тело. «Это нечто вроде первородного греха», — считал Арнольдус. Тень проступка, который они никогда не совершали, а значит, никогда не смогут и забыть, потому что труднее всего искоренить именно воображаемое. Может, они невиновны и в тех преступлениях, за которые сидели в тюрьме. Может, они и в тюрьме-то не были. Живопись в итоге — это то же, что обман: ты думаешь, будто можешь коснуться этой вазы, этой грозди винограда или круглой груди этой нимфы, протягиваешь пальцы и натыкаешься на преграду, понимаешь, что шары — это только круги, то, что казалось объемным, уплощается, становится недостижимым для пальцев, жаждущих мягкого прикосновения. Арнольдус подозревал, что они — один из лучших иллюзионистских трюков голландского художника. «Придите ко мне, чудовищные полотна, и я сооружу из вас оптическую иллюзию».
Мэтр так ловко написал эту ужасную ложь в их мозгах, что брат Губертус жил под влиянием этого обмана. Губертус на самом деле верил, что они это совершили. Хуже того: он считал, что обманывается он, Арнольдус! «Ты решил надеть на глаза повязку из этого объяснения, чтобы не вспоминать, что мы сотворили, Арно, — убеждал он его. — Но мы на самом деле сотворили то, что сотворили. Хочешь, я освежу тебе память?…» Арнольдус уже перестал спорить на эту неприятную тему. Какой смысл говорить Губерту, что ошибается он, что они никогда не совершали подобного зверства, что все это — результат непревзойденного мастерства ван Тисха?
Он перевел взгляд на подпись на своей левой щиколотке: «БвТ». С некоторых пор его не покидала новая мысль. Что, если именно ван Тисх виноват в этой ненависти, в этой ярости, которую вызывал у него Губертус? Захотел разбудить в нем Каина, чтобы написать картину? Так или иначе, Мэтр уже не уделял им особого внимания. Он утратил к ним интерес. Ходили слухи, что скоро их выставят на продажу.
Наверное, лучше всего забыть о ван Тисхе и даже о Губертусе и, пока можно, получать от жизни кайф.
Он открыл дверь и вошел в гостиную.
— Я здесь, Губертус. Надеюсь, ты не…
Он умолк. В бассейне никого не было. Более того, вся просторная зала была пуста.
«Так, так, так, это невежливо с твоей стороны, Губерт». Арнольдус посмотрел по сторонам. Номер представлял собой бесконечную базилику: колонны, кривизна потолка, каменные стены, непрямое освещение, длинный жертвенный алтарь в форме барной стойки…
Он не сразу заметил какую-то лужу справа от себя, небольшую отметину темного цвета на ковре, след от воды из бассейна, зигзагообразный след помочившегося бога. Он проследил за ним, выворачивая шею. На дальнем конце животом кверху (идеальный шар) лежал его брат.
А рядом с братом стояла простая фигура в маске: черный тигр из его детских кошмаров, быстрый, прожорливый ужас.
Когда он прыгнул на него, послушный мальчик Арнольдус не стал кричать.
●●●
Равнобедренный треугольник света. Ноги разведены.
— Перерыв, — объявил Герардо. — Потом попробуем другой эффект.
Клара свела ноги, и треугольник исчез. Она стояла перед окном, спиной к обоим мужчинам, и волосы ее горели красным, а солнечные лучи очерчивали контур тела. Ее окрасили в розовые и охристые тона с оттенками слоновой кости и перламутра. Позвоночник, безупречная галочка в области поясницы и мясистый крест ягодиц выделялись, окрашенные натуральной охрой. Герардо и Уль выбрали оттенки сегодня утром, внимательно осмотрев уже высохшие цвета линий на ее коже. Они дали ей пористую сетку и колпак с краской, и в ванной она все это надела. Ее загрунтованные волосы и кожа замечательно впитали краску, не понадобилось ни лаков, ни закрепителей. Герардо предупредил ее, что все оттенки — пробные, в ближайшие дни они будут их менять. Блестящий изумрудный цвет глаз, заданный аэрозолями для роговицы, и набросок губ, начертанный на ее лице более темным розовым цветом, тоже были пробными. Под конец Герардо собрал затянутыми в перчатки руками ее влажные от краски волосы в очень маленький узел. Когда он бросил перчатки в корзину, на пол от них полетели брызги, словно капли крови.
— Все, — сказал он.
Клара вышла из ванной и прошла в гостиную, оставляя за собой аромат масла. Первым делом она рассмотрела себя в зеркалах. За эскизом уже виднелась фигура: девушка Манс, высокая, стройная, обнаженная, рыжеволосая, с вылепленными одна за другой мышцами, не вычурными, а будто нарисованными опытном мастером; на солнце ее волосы лучились, как светящееся кровотечение. Картина ей понравилась. Ей захотелось думать, что это не просто эскиз, что именно такой будет та неведомая картина, которую ею писали.
На треножнике установили видеокамеру, рядом — большой студийный софит для фотографов, но вначале разные позы засняли при естественном освещении. Наверное, сегодня чудесный день, размышляла Клара, поглядывая на манящее окно перед собой, но внутри этих кремовых стен, на этом полу из параллельных линий все растворялось в сиянии, будто она жила внутри призмы. Ей очень хотелось, чтобы у нее было свободное время, чтобы выйти и обследовать окрестности.
— Обед на кухне, — сообщил ей Герардо в перерыве.
Она осторожно, чтобы не растрескалась краска, прошла в ванную и надела один из висящих на двери халатов. Когда она была окрашена, то в перерывах на обед или на отдых всегда надевала что-нибудь, чтобы не испортить картину.
На кухне ее ожидал сюрприз. Ее затянутый пленкой поднос, как и накануне, стоял на обычном месте, но на стуле напротив сидел Герардо. Он открывал коробку только что размороженной в микроволновке пиццы. Похоже, они будут обедать вместе. Интересно, где Уль и почему он не обедает с ними. Наверное, у Уля с Герардо крупные разногласия, подумала она. Все утро они проявлялись в спорах, резких приказах и длинных неловких паузах. Ей казалось, что Герардо явно позволяет старшему коллеге командовать собой, возможно, из уважения, а может, просто из служебного подчинения, потому что должность Герардо была на ступеньку ниже Уля. Как бы там ни было, она решила не лезть с вопросами.
Клара уселась за стол и разорвала пленку на подносе. Там было два треугольника — сандвичи с каким-то майонезом по краям, виноград, хлеб с отрубями, маргарин, сыр для намазки, салат, чай и витаминизированный сок марки «Ароксен». Перед едой она проглотила свои обязательные таблетки, запив их глотком минеральной воды. Потом взяла сандвич. Герардо в это время разделывался с треугольным куском пиццы.
