Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
— Люблю — не люблю. Не те слова. Больно мне очень вот здесь, — она указала на сердце.
Гера сняла со стены гитару, тронула струны:
Неприкаянные девочки,Обезволенные мальчики,Что вас гонит по РоссииИз конца ее в конец?
Может быть, дожди слепые,Может быть, мечты пустые?Или ветер из растаявших надежд?Неприкаянные девочкиИ стареющие мальчики…
Гера пела с той долей грустинки, которую предполагали слова о неприкаянных девочках и обезволенных мальчиках. Вдруг она резко провела по струнам, оборвав мелодию.
— Слова и музыка мои! — объявила, бесшабашно тряхнув головой. И тут же сникла, завяла; — Вот как все сложилось. Очень хочется, чтобы было все по правде, а не получается, не выпадает розовый цвет…
Не впервые Гера заводила с Алексеем разговор на эти темы и, видно, на сегодняшний вечер возлагала какие-то свои надежды. И он решил, что самым верным тоном будет, пожалуй, сейчас строгий, даже резкий.
— Гера, осторожнее, пожалуйста, с выводами! Ведь я вынужден буду отнестись ко всему, что ты говоришь, серьезно. Иными словами, я завтра же должен встретиться с людьми, которые занимаются подобными проблемами, и сказать примерно следующее: «Мне стало известно, что в нашем центральном универмаге орудует группа расхитителей, есть основания предполагать, что там совершаются темные махинации». И, сославшись на то, что сведения получены от тебя, закончить так: «Считаю необходимым проверить».
— И ты это сделаешь? — растерялась Гера, она вдруг поняла, что перед нею не просто друг — Алеша, а человек, поступки которого определены строгими и непреклонными правилами, нравственными принципами.
Алексей ничего ей не ответил, он не знал, что ей ответить, девушке, которая совсем запуталась в том, что требует ясности. Если все, что Гера говорит или предполагает, — правда, тогда ей надо… Жить в грязи и оставаться чистеньким еще никому не удавалось. А он-то сам как выглядит? Выслушивает ее, рассуждает, сочувствует — на большее не способен, оказывается.
— Значит, ты в состоянии подвести под… — она не нашла нужного слова, — мать твоей… девушки? — Сказать «невесты» Гера не решилась, было уже не до двусмысленностей, не до игры в жениха-невесту, которую она же и затеяла. Она почти крикнула: — Отвечай же!
— Не надо так со мной! — Алексей не мог больше сдерживать раздражение, смутную тревогу, неуверенность. — Ты что, хочешь, чтобы я за тебя все решил?
Гера очень тихо, робко ответила одним словом:
— Хочу…
ЧТО СИЛЬНЕЕ НЕНАВИСТИ
«А теперь позволь с тобою попрощаться, мой дорогой друг Алекс, до следующего письма. Будут новости — обязательно сразу сообщу», —
так закончил очередное свое послание Ганс.
Конверт был в изобилии заклеен иностранными марками, испещрен квадратами и кружочками почтовых штемпелей. Письмо Ганса Каплера занимало десяток страниц машинописного текста. Алексей достал с полки немецко-русский словарь и принялся за точный его перевод. Был поздний вечер, мама давно легла спать, зеленая настольная лампа бросала ровный круг света на листки с чужими строчками, повествующими о событиях разных и странных. Ганс обстоятельно описывал свои поиски Ирмы Раабе, педантично перечислял все шаги, которые ему пришлось предпринять, всех людей, с которыми встречался и беседовал. Он проделал огромную работу. И вот что Гансу удалось выяснить.
В 1945 году Ирма Раабе и ее мать внезапно покинули свой коттедж в берлинском предместье и переселились в американскую зону, в небольшую деревушку под Мюнхеном. Приютили их дальние родственники матери, владевшие здесь небольшим поместьем. Жили скромно, их помнят местные жители, но какой-то весьма неопределенной памятью: да, были такие мать и дочь, но чем занимались, с чего существовали — неизвестно. Дочь много гуляла по окрестным лесам. Ее часто видели на берегу узенькой речки. Тогда в окрестных деревнях было много беженцев из городов, нашедших здесь приют, мать и дочь ничем не выделялись среди тех, кто пережидал лихолетье в сельской глуши.
Они прожили у родственников год с небольшим. Соседи вспомнили, что за ними приехали на грузовике двое мужчин, быстро погрузили вещи. Заминка произошла только из-за того, что не могли сразу отыскать девушку. Ирму обнаружили на берегу речки, и было такое впечатление, что ее ведут к машине чуть ли не силой.
Далее следы семьи Раабе отыскались в Мюнхене. Здесь фрау Раабе и ее дочь снимали вначале маленькую квартирку и жили так же уединенно, как и в деревне, избегая общества, знакомств. В этом тоже ничего странного не было — в те годы многие старались так жить: военный ураган отбушевал свое, но его порывы все еще проносились по земле, иногда захватывая в орбиты своего вращения людей, выворачивая наизнанку то прошлое, которое многие из них предпочитали бы забыть. Американская оккупационная администрация делала вид, что усиленно разыскивает беглых нацистских военных преступников, иные из них действительно представали перед судом, в большинстве случаев получая наказание, далеко не равнозначное злодеяниям, которые были на их совести. Поэтому некоторые из беглых нацистов предпочитали легализоваться: незначительное наказание можно и пережить ради спокойной безмятежной жизни в будущем.
Объявился и полковник Раабе. Его даже не судили, не нашлось свидетелей, не оказалось документов о его преступлениях, все изображалось так, что он был только одним из многих офицеров, выполнявших на Восточном фронте свой солдатский долг и приказы фюрера, который, конечно же, один виновен в трагедии Германии.
Полковник вначале вел себя очень тихо, гулял по вечерам с супругой, опираясь на трость, залечивал, по его словам, раны.
Но жить очень уж обособленно им не удавалось — рядом были соседи, время от времени объявлялись знакомые, восстанавливались старые и появились новые связи.
Один из бывших соседей этой семьи, нынче почтенный пенсионер, которого разыскал дотошный Ганс, рассказал, что у людей, как-то соприкасавшихся с семьей Раабе, вызывало удивление странное поведение дочери Ирмы. Она жила практически под замком, ее никогда не видели на прогулках одну — только в сопровождении бывшего денщика полковника, и когда в дом приходили гости, что случалось редко, Ирма оставалась в своей комнате.
Любопытствующий сосед однажды подслушал грандиозный скандал в семье Раабе: Ирма требовала, чтобы ее отпустили в Восточную зону, где, как кричала девушка, она оставила все — жизнь, счастье, любовь. Она грозила, что если не отпустят по-доброму, у нее останется только один выход — бежать.
Девушка и в самом деле пыталась убежать, ее перехватили на вокзале, возвратили домой с полицией.
Полковник Раабе — это слышали многие — такое поведение дочери объяснял тем, что она тяжело больна — результат надругательства, якобы учиненного над нею русскими солдатами в апреле 1945 года. Ирму и в самом деле вскоре отправили в горы, в лечебницу, где она провела в уединении несколько лет.
За это время дела бывшего полковника резко пошли в гору, он стал совладельцем крупной строительной фирмы, перебрался из скромной квартирки в просторную виллу, расположенную в аристократическом предместье Мюнхена. Поговаривали втихомолку, что «восточное» золото имеет ту же цену, что и западное, иными словами, полковник бежал из России не с пустыми чемоданами. Но за это его не порицали, о прошлом больше не вспоминали — зачем тревожить то, что давно миновало, — полковник ведь и сам попал в число пострадавших: был ранен, тяжело больна дочь…
Раабе хорошо помнят именно в те времена еще и потому, что он один из немногих не снял свои кресты — говорил, что никогда не будет стыдиться наград, одну из которых ему вручил лично фюрер. И еще он приветствовал своих старых знакомых нацистским взмахом руки и тихим «хайль». Когда, конечно, считал, что это не привлечет внимание окружающих.
Словом, все, с кем Гансу удалось переговорить, утверждали, что полковник Раабе ничего не забыл, остался верен идеалам «третьего рейха». Один из друзей полковника, которому Ганс представился в качестве сына его фронтового друга, тоже убежденный нацист, с восторгом воскликнул:
— Не представляете вы, каким примером служил всем нам в самые тяжкие времена этот удивительный человек! Мы его звали: «Ворон — верное сердце!»
Алексей прервал перевод письма, еще раз перечитал последнюю строчку: «Ворон — верное сердце». Да-да, конечно: Раабе — в переводе Ворон. Однако в Адабашах свирепствовала другая хищная птица — Коршун.
…Вот идут Адабаши по луговой дороге, впереди противотанковый ров бугрится выброшенной глиной, неподалеку от него пригорок, на пригорке стоит эсэсовец Коршун в окружении других палачей. Скоро принесут Коршуну снайперскую винтовку, он бережно проведет по стволу белоснежным платочком… Потом по лугу побегут мальчишки, надеясь на чудо, и начнется стрельба по движущимся целям, по живым мишеням.
