Владимир Зарев - Гончая. Гончая против Гончей

— Да. А вы полковник Евтимов? — Он выпрямился, и в его глазах я прочел глубокое разочарование, вызванное моей скромной внешностью — внешностью заурядного, добропорядочного старикана.

— Товарищ Евтимов, — поправил я его. — Я уже два года на пенсии.

Юноше было не больше двадцати пяти лет, в нем чувствовались природный ум и мальчишеская самоуверенность, но в то же время и вполне понятная растерянность. Он только что окончил школу Министерства внутренних дел, вызубрил, небось, наизусть учебник Вакарелского, но все еще играл в Шерлока Холмса. Сейчас у него был вид человека, напрасно угробившего кучу времени на что-то нестоящее. Глаза у него были фиалково-голубые (я убежден, что лет через десять копанья в житейской грязи они изменят свой цвет — посереют), от всего его облика веяло чем-то детским, что он всячески старался прикрыть.

— Улыбнитесь! — посоветовал ему я.

— Что?!

— Или закурите… увидите, как вам полегчает! Молодчик, убивший Бабаколева, никуда не денется. Если он такой же нервный, как вы, мы быстро поймаем его. Единственное, чего я боюсь, что этот тип — человек спокойный и уравновешенный.

Шея у Ташева покраснела, но лицо стало еще бледнее и недружелюбнее: очевидно, он переживал обиду драматически. «Наверное, это его четвертое или пятое следствие, — подумал я, — а вдруг вообще первое? Не дай бог, если так! Совсем еще щенок, ему хочется играть… встреть я его лет эдак через пять, он бы мне наверняка понравился!»

— Мне сказали, что мы будем работать вместе, — с трудом произнес Ташев.

— Работать будете вы… но мы можем подумать вместе. Хотя я все реже доставляю себе это удовольствие, и дается оно мне все трудней.

Я снял свой траурный плащ, с артистической небрежностью кинул его на застланную кровать, затем, чтобы подчеркнуть свое вероломство, сам уселся возле плаща и закурил сигарету «Арда» под изумленным взглядом лейтенанта Ташева. Разрушив таким манером стерильность «фактической обстановки», чем окончательно расстроил молодого следователя, я тихо произнес:

— Ну хорошо… не хотите улыбнуться, не курите — это похвально… Тогда покажите мне, где лежал труп.

Любое убийство — простое действие в том смысле, что его результат один: осуществленное насилие, труп неэстетического вида, смерть человека. До того, как попасть в следственное управление, нам с Божидаром посчастливилось поработать в техническом отделе с той лишь разницей, что в то время я был его любимым шефом. Трудолюбие у нас тогда было потрясающим, а стремление ловить преступников настолько сильным, что добрая половина мошенников и мародеров — те, что поопытнее, — без труда ускользали от нашей карающей десницы. Нам не терпелось побыстрее «очистить жизнь от сорняков», поскольку мы наивно верили, что с победой социализма преступность исчезнет. Постепенно мы поумнели, стали профессионалами, и каждый из нас приобрел свою душевную деформацию: я стал то и дело принимать душ — бессмысленная чистоплотность изнуряла меня до предела, а Божидар пошел в начальство. Теперь-то мне известно, что преступность заложена в генах каждого человека, так же как идея свободы и идея Танатоса — наше необъяснимое, но постоянное стремление к смерти. «А разве наш собственный инстинкт, зовущий нас к небытию, не есть попытка насилия?» — эта и подобные ей мысли блуждали у меня в мозгу, пока я давал свои показания Ташеву. Я рассказал ему все, что знал о Бабаколеве, подробно описал нашу вчерашнюю встречу. Лейтенант записывал все в кожаную записную книжку. Просьба Бабаколева вернуть его обратно в тюрьму была настолько чудовищной и неправдоподобной, что смогла выбить из колеи только такого видавшего виды профессионала, как Шеф. Ташев же отнесся к этому драматическому моменту с полным безразличием: ему были нужны вещественные доказательства, а не эмоции.

Между нами пролегло недружелюбное молчание, затем лейтенант, всем своим видом показывая, что теряет зря время, начал объяснять мне «фактическую обстановку». Говорил он почти шепотом, словно совершал какое-то священнодействие, всячески стараясь скрыть владевшее им возбуждение, от чего око проявлялось еще сильнее. С юношеским волнением он делился всем, что знал об этой проклятой комнате, со мной и еще с кем-то, кого здесь не было. Солнце скептически освещало место, где до этого лежал труп Бабаколева, — на линолеуме виднелись нечеткие меловые линии. Я слушал Ташева, не прерывая, — его задыхающаяся речь выглядела восторженно-комичной — и листал странички папки с медицинским заключением. В заключении не содержалось ничего экстраординарного — лишь голые факты, сухие и скучные; меня стало клонить в сои, и это было хорошо… лучше задремать, чем вновь ощутить липкое чувство вины, охватившее меня давеча в моем бывшем кабинете.

Вчера вечером сосед Бабаколева по комнате (некто Топалов), вернувшись навеселе со свадьбы, отпер дверь своей берлоги, но вместо заслуженного отдыха нашел в ней окровавленное тело Бабаколева. Было около одиннадцати, в общежитии поднялась суматоха, его обитатели сообразили, что нельзя ничего трогать, и вызвали милицию. Спустя примерно полчаса на место происшествия прибыла дежурная группа лейтенанта Ташева из отдела расследования убийств. Судебная экспертиза установила, что смерть наступила между восемью и десятью часами вечера и что Бабаколев убит «особо жестоким способом». В верхнюю часть головы, по темени, ему было нанесено девять ударов тяжелым гаечным ключом, что недвусмысленно свидетельствовало о садизме преступника, так как жертва была убита с первого же удара и все последующие были вызваны лишь извращенным желанием убийцы насладиться своим деянием сполна.

Тело Бабаколева было найдено в углу, по-видимому, он в момент нападения наливал из бутыли домашнее вино, чтобы в хмельном забытье утопить бесконечный вечер, вероятно, все произошло с молниеносной быстротой, потому что в комнате не было обнаружено следов борьбы. На гаечном ключе не оказалось отпечатков пальцев: они были тщательно стерты — и не только с ключа, но и со стаканов, одиноко стоявших на расшатанном столе. Из-под кровати высовывался кончик двадцатилевовой банкноты, валявшейся на полу, — этот факт я постарался запомнить, потому что такие крупные купюры случайно не валяются по шоферским общежитиям. Пять левов — это расходы на питание на один день, но двадцать… это уже порыв к свободе! В неубранной комнате не было найдено ничего существенного, кроме грязных следов от ботинок сорок седьмого размера, которые открыто вели к выходу, а затем до угла, до пересечения с соседней улицей. Служебная собака взяла след, но на этом таинственном углу он прервался… следовательно, убийца был на легковой машине или на грузовике. Если учесть, что он подзадержался, явно, он заранее обеспечил себе возможность быстро скрыться — подумал о транспорте. Комната Бабаколева была заперта снаружи. Заслуживал также внимания факт, что ничего не было украдено — молодчик проявил интерес лишь к заднему карману Бабаколева. Он порядком в нем порылся, не оставив, однако, отпечатков пальцев; но новенький паспорт, шоферские права и расческа с двумя сломанными зубьями не привлекли его внимания. Очевидно, он что-то искал, а может, и нашел… эту мелкую подробность тоже следует запомнить.

— У соседа Бабаколева по комнате — железное и проверенное алиби, — завершил все так же хмуро Ташев. — Он действительно был на свадьбе в селе Симеоново и оставался там до половины одиннадцатого. Не думаю, чтобы в этом преступлении замешан кто-нибудь из общежития… это мне кажется наивным.

— Вы правы, — отозвался я сонно. — Но на всякий случай вы проверили размеры обуви здешних шоферов?

— Ни один человек здесь не носит сорок седьмого размера, — прервал меня лейтенант со снисходительной улыбкой.

— Поздравляю за догадливость! — Мой лицемерный комплимент повис в воздухе: очевидно, Ташев не любил шуток. Чтобы окончательно испортить ему настроение, я наивно раздавил окурок в одном из стаканов, к которым до сих пор никто не притрагивался, — вернее, притрагивались, но осторожно, внимательно, я бы даже сказал — с любовью. Стаканы эти кое о чем говорили — о минутах радости, взаимной духовной близости.

— Сколько вина выпито? — я кивнул в сторону бутыли.

— Примерно литр.

— Бабаколев был здоров, как бык, его гость был в ботинках сорок седьмого размера… к сожалению, следует отвергнуть алкоголь как мотив ссоры. А что, по-вашему, искал гость в заднем кармане Бабаколева?

— Я об этом думал, товарищ полковник. Мне кажется, он искал ключ от комнаты… заперев ее снаружи, он выиграл время.

— Логично, — отозвался я рассеянно, — и все же я уверен, что ключ был в двери. Не знаю, как вы, но я никогда не ношу ключи в заднем кармане — это неудобно.