Анатолий Манаков - На грани фола (Крутые аргументы)
Летний зной на берегах голубого Дуная заметно спал. Дни стояли уже не жаркие и все ещё теплые. Воцарился бархатный сезон, нечто вроде нашенского где-нибудь на сочинском взморье.
Выйдя по узенькому переулку Шенлатернгассе на небольшую, вымощенную камнем площадь, Алексей сразу нашел то, что искал. Рядом со старыми зданиями университета и Академии наук перед ним предстала Церковь иезуитов. Он подошел к ней поближе, принялся рассматривать. Вроде ничего особенного, скромная, без всякой вычурности и в то же время внушительная. Его внимание привлек построенный по итальянскому проекту фронтон с огромными волютами по бокам, статуями в нишах, настенным декорумом. В саму Церковь Алексей решил не заходить и, развернувшись на каблуках, неторопливо направился в сторону кафедрального собора святого Стефана.
Совпадение случайное, но все-таки интересное: собор освящен в год основания Москвы, или десять лет спустя после присвоения Вене статуса города, что в масштабах мировой истории достаточно считать две столицы ровесницами. Сама Вена возникла на месте римского лагеря и в момент закладки первого камня в фундамент дома Божиего являлась центром герцогства, входившего в состав Священной Римской империи.
Строительство собора затянулось на века, здание постоянно переделывалось, расширялось, восстанавливалось после пожаров, потому назвать имя главного архитектора просто невозможно. Уже и без того ослабленное старостью сооружение серьезно пострадало в ходе бомбардировок весной сорок пятого, и первую послевоенную мессу смогли отслужить лишь спустя семь лет, ещё десять лет продолжали реставрацию. В итоге, собор святого Стефана дожил до наших дней в том виде, какой приобрел окончательно в ХУ1 веке, или одновременно с завершением строительства собора Василия Блаженного в Москве. Причем, итальянских зодчих и мастеров работало тогда в Вене довольно много, как и в столько граде Великого Княжества Московского. А это уже явно не случайное совпадение...
При входе в храм Алексей почувствовал, как перед ним открылась огромная, веками истертая, покрытая пылью эпох книга. Переворачивая её скрижали каменные, он стал всматриваться и обнаруживать там нечто, не виданное им ни в одном другом уголке Европы. Погружаясь в загадочный, запечатленный искуснейшей работой архитекторов, скульпторов и строителей мир Средневековья, он замечал в хитрющих завитках на капитолиях силуэты пернатых и человеческий лиц, чуть выше - причудливых гномов, неподалеку от них - чудищ с телами животных и головой человека, над фризами - апостолов и поддерживаемого ангелами Иисуса Христа в мандорле. Расставленные хаотично фигурки сливались в единое целое, оберегаемое от распада укрытыми в стенах опорами. Из-за скрытности несущих конструкций соборная каменная летопись с её религиозной символикой не давила своей массой, даже напротив - приносила встревоженной душе успокоение.
Свет в храм из окон и со стороны алтаря попадал рассеянно-дымчатым, разливался повсюду столь чудодейственно, что не создавал теней или полумрака, придавал магическую невесомость всей постройке, а настенным ликам тварей из сатанинского бестиария - незлобный, довольно мирный характер.
Всматриваясь в стершиеся надписи на погребальных плитах, Алексей старался уловить немой разговор резного камня. Главный зал собора обладал для этих целей блестящей акустикой и казался просторным, хотя значительное в нем место отводилось скамеечным рядам.
Под огромной консолью, поддерживаемой пучком причудливо переплетенных нервюр, из окошка выглядывал в зал человек с изможденным лицом. Это Мастер. В руках у него циркуль и угольник, нехитрый инструментарий для того, чтобы заточить Время в камень. Алексей остановился напротив, стал приглядываться к нему и различать едва уловимые движения его губ.
Человек с циркулем как бы давал понять, что ему приходилось тщательно присматриваться к строителям собора, особенно к новичкам, дабы избежать повода для доноса на него. Упаси Боже сказать ему что-нибудь о своих близких отношениях с осужденными еретиками или о неправомерности наказания их судом Инквизиции, тайно встречаться с вероотступниками, допустить дурной отзыв об их обличителях, прочитать книгу, в которой еретики находили себе опору. Мастер знал, что перед тем как схватят его "папские псы", кто-нибудь обязательно на него донесет, на допросах его будут пытать, измываться, и, наверное, он не выдержит мук, наговорит на себя и других - только бы перестали ломать кости, а конце концов пошлет весь этот опостылевший ему мир ко всем чертям собачьим. Конечно, предотвратить или оттянуть столь печальный исход могла бы его добровольная работа на Инквизицию негласным её помощником. Даже известный драматург Лопе де Вега, как ходили слухи, служил следователем Святейшей, участвовал в допросах и пытках. Да и чего остерегаться, если соблюдалась анонимность свидетельских показаний, двое слухарей-доносчиков приравнивались к одному очевидцу, а обвиняемого вообще лишали прав опровергать показания осведомителей, если те предварительно признали отсутствие вражды между ними и арестованным. Последнему редко когда оставляли шанс выжить: вслед за угрозой пыткой, или "кротким увещеванием" сразу следовала сама пытка, или "умаление членов". Большинство допрашиваемых признавались в содеянном после первого "умаления", остальные же, если не лишались полностью сил и рассудка, после второго подробно описывали свое сознательное или невольное участие в преступлениях против веры.
Мастер откровенно рассказывал, как ведатели и судьи из монашеского ордена святого Доминика для очистки совести пытались оправдывать свою ярость. Прежде всего тем, что первым якобы взял на себя миссию инквизитора сам Иегова, свершив суд над Адамом и Евой после их согрешения в саду Эдема. Увы, при выполнении ими священного долга всех правоверных католиков они не вспоминали апостола Иоанна Златоуста, запретившего христианам искоренять заблуждения веры силою и призывавшего вести людей к спасению только убеждением, разумом и любовью. Вместо этого монахи говорили, будто умеют беседовать с Богом и приводили цитаты из Библии в пользу своей нетерпимости. Братьев-доминиканцев с пути истинного не собьешь! Совесть не напоминала им золото, чья продажная стоимость возрастает по мере уменьшения примесей, - даже в самых благочестивых гражданах отыскивали они следы Сатаны. Инквизиторы даже знать не хотели о том, что главная причина болезни греха кроется в заблуждении и недуг сей излечивается разумными действиями самих врачевателей духовных. Опасливо присматривались они и к другому предлагаемому пути исцеления - отойти от подстрекателей согрешения. Опасливо, ибо когда без свидетелей пороки утихают сами собой, мало отыщется доносчиков, без которых доминиканцы как без рук.
По секрету Мастер поведал, что назло обличителям тайных и явных врагов Римской Церкви сам он старался разыгрывать из себя благоверного и при людях всегда подчеркивал, будто неверие в Бога есть величайшее преступление, намерение же нанести удар по Его слугам земным - самое дикое из всех, заслуживающее сурового наказания. Он видел, как люди чаще подчинялись законам природным, нежели Божиим, но приучил себя неустанно твердить о предназначении жизни человеческой для покаяния, об обреченности людей на жалкое существование в силу порочности своей натуры. Похотливые и завистливые создания извратили заповеди Господни и тем самым уже заслужили проклятия! Он же, в душе своей сокрытой, лучше будет странствовать в одиночку. Ибо очень хочется в тайне от инквизиторов узнать, почему ему, создателю соборной церкви самой дерзкой конструкции, не достает воли побороть в себе страх перед Святейшей и карающей...
Чуть склонив голову, словно в знак благодарности за откровенный рассказ, Алексей пересек главный зал и вышел из собора на улицу. Там он повернулся лицом к "Исполинским Вратам", посмотрел вверх на восьмигранный шпиль, устремленный в небесную даль. Охватить взором весь храм целиком можно было, лишь отойдя на приличной расстояние, но даже у самого основания собора эта каменная глыба не подавляла его и как бы отдавала ему часть своей подъемной силы. По сравнению с только что увиденным, разбросанные вокруг деловые и торговые кварталы, витрины модных магазинов, весь этот "немецкий Париж" казались потерявшими свою значимость.
Дальше ему предстояло следовать по указанному Джулией маршруту. Он вышел на Ротентурмштрассе и направился в сторону Дунайского канала, затем повернул на Хоэр-Маркт, проследовал мимо Старой ратуши к самому, пожалуй, красивому в городе храму Марии ам-Гештаде и от стрельчатой арки церковного портала спустился по лестнице. Ну а там, в сердцевине венского "яблока", даже слепой найдет старый бюргерский дом за номером десять...
Поднявшись на второй этаж, Алексей увидел массивную резную дверь с бронзовой табличкой "Отто фон Штюбинг, профессор" и постучал. Никто не откликался. Он хотел было постучать ещё раз, как вдруг послышались шорохи, лязгнули затворы и огромная дверь отворилась.
