Мария Жукова-Гладкова - Черное золото королей
– Да тебя не в хирургию, а в сумасшедший дом надо было везти, – только и сказал он.
Потом он попытался меня обнять, я отшатнулась.
– Оля! – взвыл Хабибуллин. – Ты что, в самом деле подумала, что я тебя убить решил?
Я молчала.
– Я такой дуры в жизни не видел! – завопил Хабибуллин. И еще осыпал меня парочкой похожих комплиментов. – Да пошутил я, вспомнив наши вчерашние разговоры! Ну не знал я, что с тобой шутить нельзя! Что у тебя полностью отсутствует чувство юмора!
– А почему ты повел меня не к машине, а…
– Смотри. – Камиль ткнул пальцем в следующий дом, снова тронулся с места и затормозил уже перед огромной витриной, за которой стояли манекены в шубах. У входа красовалась надпись по-русски, сделанная расположенными одна под другой буквами: «Норки».
– И что? – спросила я.
– Шубу тебе купить хочу! – взревел Хабибуллин, выпрыгнул из джипа, обошел машину кругом, отрыл мою дверцу, почти силой вытащил меня и поставил на асфальт.
У меня слегка закружилась голова.
– Плохо? – спросил он с беспокойством. И опять оно показалось мне искренним. А в его глазах мелькнула забота. – Оля, голова?
Но уже все прошло. Плохо было только в первый момент. Обнимая за талию, Камиль повел меня в магазин, где к нам тут же подскочили две русскоговорящие девушки, наши соотечественницы, подрабатывающие на Кипре.
– Норку. Сапфировую, – сказал Хабибуллин приказным тоном.
И мне стали выносить шубы. Никого не волновало, что запачкано платье, что вид у меня какой-то взъерошенный. Сам хозяин магазина крутился вокруг, сдувая невидимые пылинки, а я чувствовала себя королевой…
Четвертая шуба села так, словно была сшита на меня. И это поняли все.
– Мы берем, – сказал Камиль.
Шуба стоила шесть тысяч евро. И я еще получила подарок от магазина: норковую шапочку-котелок как раз моего размера. Шубу упаковали в специальный пакет, донесли его до машины, поставили там на заднее сиденье, и мы отбыли в направлении виллы. Правда, по пути остановились у небольшого открытого кафе. Камиль сказал, что там продают обалденные пирожные. Он сам, по его словам, всегда там останавливается выпить кофе и съесть пирожное. Но тут он взял коробку домой.
Дети уже волновались.
Услышав шум машины, выбежали на улицу.
– Мама, что с тобой? – Витька первым заметил грязное и даже порванное в одном месте платье. Ссадины мне обработали в больнице. Но скрыть-то их было нельзя.
– Дядя Камиль, что у вас с лицом? – спросила Катька.
И тут я впервые внимательно посмотрела на Хабибуллина. По всей вероятности, это я постаралась своей сумочкой. У Камиля была разбита губа и порезана щека. Когда он сидел в профиль в машине, я на них не смотрела – сидела с другой стороны, потом в магазине… была занята собой. В больнице… Я совсем не думала о нем. Думала о себе. Но ведь ему тоже больно.
– Мы попали в небольшую аварию, – ответил за нас двоих Камиль. – Так что сами приготовьте ужин, а то мама плохо себя чувствует.
Дети вошли в дом вместе с нами, расспрашивая об аварии. Камиль что-то отвечал, придумывая на ходу.
– А что вы купили? – Катька повисла на руке Камиля, который нес пакет. – Это нам подарок?
– Нет, это маме, – сказал Хабибуллин и повернулся ко мне. Примерь-ка еще разок. Пусть дети посмотрят. А после ужина съедим пирожные.
Я примерила. Катька с Витькой раскрыли рты. Камиль расположился в кресле. Я встретилась с ним взглядом. Сейчас его темные глаза ничего не выражали. Я подошла к нему, нагнулась и поцеловала в раненую щеку.
– Больно? – прошептала одними губами.
– Щекотно, – сказал он громко, потом предложил сходить искупаться. – Для твоей головы хорошо будет, – добавил с усмешкой. – Правда, холодная прорубь тебе бы лучше подошла.
– И мы пойдем! И мы! – завопила Катька.
– А потом вы приготовите ужин. – Камиль ткнул в нее указательным пальцем.
– Посмотрим, – кокетничала с ним Катька, строя глазки.
Я отправилась наверх переодеваться. Шубу мы снова упаковали в пакет, и Витька вызвался помочь отнести ее наверх.
Зайдя в комнату, сын плотно притворил за собой дверь и приложил палец к губам. У меня тут же упало сердце.
Сын извлек из кармана шорт небольшую записку и протянул мне.
Я раскрыла ее. Витька наблюдал за мной без тени улыбки.
Этот почерк я знала прекрасно, несмотря на то что не видела уже много лет, но я помнила, как бывший муж переписывал у меня конспекты и как оставлял мне записки на кухонном столе. В них всегда было по несколько ошибок.
Лешкина грамотность и теперь оставляла желать лучшего.
«Буть остарожна с Камилем. В Питере позвани по телефону…»
– Он просил сразу же уничтожить, как прочитаешь, – прошептал сын. – А телефон перепиши в книжку.
Я быстро извлекла записную книжку из сумочки, номер записала на последней странице без каких-либо пояснений. Правда, поняла, что это сотовый. Затем записку разорвала, а мелкие кусочки бросила в мусорную корзину.
– Откуда она у тебя? – спросила я одними губами, доставая купальник.
– Папа приходил, – так же, одними губами, прошептал Витька. – С бородой. Мы на пляж вышли искупаться, когда проснулись, а там он. Катька его не узнала. Она, наоборот, мне кричала, что ты говорила: не разговаривайте с незнакомыми. Но он вроде как дорогу спрашивал к вилле Ивановых. А потом мне эту записку вручил и подмигнул. Катька не видела. И сказал, чтобы я тебе отдал ее без Хабибуллина и чтобы мы скорее отсюда уезжали.
Я без сил опустилась на кровать. Витька сел рядом, обнимая меня за плечи.
– Мама, неужели дядя Камиль плохой? – спросил сын.
Я не знала, что и думать. Теперь я вообще ничего не понимала.
Но, значит, бывший мне не померещился? С бородой? И что он там делал?!
Я закрыла лицо руками.
– Мама! Мама! Не плачь! – стал теребить меня Витька, а потом выдал: – Мне дядя Камиль нравится больше, чем папа.
Я молчала.
– Мама, а мы тут долго жить будем? – не отставал Витька.
– Не знаю. Спроси у дяди Камиля.
В дверь постучали, и послышался голос Хабибуллина:
– Эй, вы там что, заснули?
– Иди, Витя, мне надо переодеться, – шепнула я сыну и добавила: – Ты – молодец. Сделал все правильно. Никому не говори про папу. Я… сама еще не разобралась.
Витька кивнул многозначительно и вышел из комнаты. Вместо него зашел Камиль. Сразу же заметил, что у меня глаза опять на мокром месте.
– Да успокойся ты наконец. – Он крепко обнял меня и прижал к себе. – Все будет хорошо.
– Камиль, что это были за деньги? – спросила я.
– О, Аллах! Нефтяные, конечно. Какие у меня еще могут быть деньги?
– А при чем тут я?
– Долго объяснять, – ушел от ответа Камиль. – И вообще, это не женское дело!
Я опять хотела открыть рот, но Камиль не дал мне ничего сказать, уверяя, что со мной и с детьми все будет в порядке, если я буду делать то, что он говорит. После этого бросил через плечо:
– Одевайся! И поторопись! Жду тебя внизу!
Я бросила взгляд на мешок с шубой за шесть тысяч евро и надела купальник.
* * *Мы великолепно поплавали, мне стало лучше, голова совсем прошла. На вилле, пока Витька с Катькой что-то мудрили на кухне, я приняла еще таблетку анальгина. Слабое сотрясение, наверное, все-таки было, несмотря на то, что сказал врач. Камиль внизу смотрел местные новости. Я вспомнила, что обещала каждый вечер звонить Сергею Сергеевичу. Но как я позвоню при Камиле? Или, наоборот, стоит сказать, что у меня в Питере есть человек, который примет меры, если я вдруг не прорежусь в оговоренное время? Вдруг Хабибуллин оставит свои дурацкие шуточки? Если это, конечно, шуточки.
Я спустилась вниз, подумывая, что часть денег стоит потратить на обновление гардероба, но, глядя на Камиля в шортах и майке, решила, что я в шортах тоже смотрюсь прекрасно и для Хабибуллина не надо надевать вечернее платье.
– Мне нужно позвонить, – сказала я Камилю.
– Кому? – спросил он, не отрывая взгляд от экрана. Текст шел на английском. Ну почему я как следует не учила язык в школе? Кстати, а как бывший обходится? Он ведь знал его еще хуже меня. Выучил один глагол, чаще всего употребляемый героями американских фильмов. Помню, как Надежда Георгиевна жаловалась. Хотя зачем было отдавать его во французскую школу? Лешенька, кстати, из французского знал только одну фразу: шерше ля фам.
– Знакомому следователю, – спокойно сказала я.
Камиль наконец оторвал взгляд от экрана и опять посмотрел на меня как на умалишенную.
– А что ему говорить собираешься, если не секрет?
– Что я жива. У нас с ним договоренность. Поэтому, если соберешься меня убить, он начнет действовать.
У Хабибуллина началась форменная истерика. Он хохотал так, что мне тоже стало смешно, хотя, возможно, следовало бы плакать. Дети высунулись из кухни, откуда долетали восхитительные запахи, и поинтересовались, что это нам так весело.
– Ваша мама анекдот рассказала, – ответил Камиль и снова уставился в экран.
