Фридрих Незнанский - Операция "Фауст"
—Всякое может случиться. Вдруг этот Сергей раньше вернется. Или позвонит в Москву откуда-нибудь. Твое внедрение, Женя, все же опасная штука! — резюмировал я. — Возьмут, отвезут за город и шлепнут...
— А что в нашей жизни не опасно? С незнакомой бабой переспать и то опасно, — рассмеялся Жуков.
Грязнов разлил по последней в бумажные стаканчики:
—Кончай трепаться! Надо дело сварганить... И живым остаться. А это зависит от того — связывает ли Троян появление на горизонте Жукова и арест Валета. Вот в чем вопрос!
Он взглянул на Жукова и спросил:
— Ну так что, Евгений Иванович, рискнем, как в старые времена, где наша не пропадала, а?!
Евгений Иванович уверенно тряхнул кудрями и, запрокинув голову, высадил одним махом остатки водки.
Я обратился к Грязнову:
— Слава, в наших интересах иметь завтра разработку на этого Трояна. Ее надо иметь до засылки Жени в стан врага. Сделаешь?
Грязнов молча кивнул головой.
—Ириша, ты еще не спишь? Я просто так звоню.
— Ты успел?
— Куда?
— С деньгами?
— Успел, успел. Что ты делаешь в субботу?
— Мы с Лелей и Лидочкой Меркуловыми идем в Лужники на фестиваль. А потом ничего... — Позвони мне, когда освободишься.
— Только не отключай телефон, — смеется Ирка, — и привет Фаусту...
«Только не отключай телефон»... Ваня пришел утром — «Телефон у тебя не работает». Бунину кто-то позвонил и сказал, что у Турецкого не работает телефон. Но ведь я включил телефон, когда Ирка прибежала, еще ночью... Когда ко мне пришла Лана, я выдернул провод из гнезда. Я всегда так делал, когда у меня была Лана. Лане было известно, что я снова сунул вилку в розетку! Но им было известно, что я отключил телефон! Я сказал тогда Лане: «Завтра в двенадцать мы собираемся в прокуратуре». Значит, это она... Опять она... Неужели она хотела убить меня вместе с Ваней Буниным? Но может быть, она не знала, что они хотели нас уничтожить? Просто выполнила их волю: сказала, что мы едем в прокуратуру к двенадцати часам, и все? Я очень хотел поверить в такую версию, но не мог: я был уверен, что она планировала эту акцию вместе с ними, ведь только она одна знала, что телефон не работает, вернее, думала, что не работает.
А Ирка смешная... «Привет Фаусту». Фауст по-немецки кулак. Женского рода. А мы привыкли думать, что Фауст мужчина. Мы привыкли думать... Люда Корабельникова: «Мне кажется, он гомосексуалист»... Ляля Истомина: «Вроде бы он педик», ...А если он вовсе и не педик, и не... мужчина?! Мы говорили — второй убийца. Утверждали — двое парней в черных куртках позвонили в квартиру Лагиных... В руках у одного был зонтик. «Разве тогда уже шел дождь?» Люда Корабельникова: «Да, шел очень сильный дождь». Я посмотрел тогда на часы — Лана спросила, который час, — было два часа ночи с минутами. Я слышал, как зашуршал дождь по листве и машины на перекрестке начали
взвизгивать тормозами на мокром асфальте. Может быть, на Ленинском проспекте дождь пошел раньше?
Я никогда не ожидал, что метеорологическая служба работает с такой точностью.
— Осадки в районе Большой Москвы наблюдались повсеместно в ночь с 13-го на 14-е июня 1985 года с 23 часов 50 минут до нуля часов 25 минут и затем с семи часов утра — непрекращающийся дождь в течение...
— Вы уверены, что около двух часов ночи или в начале третьего на Фрунзенской набережной не было дождя?
— Повторяю: в интервале с нуля часов 25 минут до семи часов утра осадков в районе Москвы не зафиксировано...
Может быть, они все-таки ошибаются, с тоскливой надеждой подумал я и почувствовал, как липкие щупальца страха обволакивают сердце...
Я погасил свет и сидел неподвижно в кресле, закрыв глаза. Я должен вспомнить. Я должен вспомнить все, как было... Я не хотел вспоминать, я боялся вспомнить то, с чем невыносимо будет жить. Но я должен был это сделать: «Ким, я найду его»... Я должен вспомнить...
..Я проснулся тогда от непонятного звука. И подумал, что звук мне приснился, потому что это был очень знакомый звук, который не мог возникнуть наяву. Лана была рядом, а за окном шумел дождь. Лана спросила шепотом: «Который час?» Нет, нет: «Сколько времени?» Я думал, что было часов двенадцать, мне казалось, что я спал очень недолго. И когда зажегся свет, то удивился: на стенных часах было больше двух часов.
Теперь я знал, что это был за звук — трак-трак-трак... трак-трак-трак. Если пальцем повернуть стрелки часов... Она готовила себе алиби: «Я вернулась домой около трех часов ночи. При необходимости этот факт может быть подтвержден». Потом она оделась, а я снова уснул и не слышал, как она ушла. Во сне я с кем-то спорил, я понимал, что это сон, но никак не мог проснуться...
В тот день, когда я вернулся из Кабула, она ушла от меня, и я слышал через стенку соседней квартиры звуки полночного гимна по радио. Я тогда пытался вспомнить, когда уже так было — Лана ушла, и играли гимн. Теперь я знал, что это было в ночь убийства Ким...
Я зажег свет и достал из портфеля фоторобот второго убийцы. Взял желтый фломастер, каким отмечают в учебниках нужный текст, и неумелой рукой сделал набросок женской прически: пышная челка — на лоб до бровей, закрыть уши, длинные пряди почти до плеч... «Мы привыкли думать, что это мужчина». Я нашел зеленый карандаш, чуть-чуть подзеленил глаза и посадил у затылка маленький зеленый бантик...
17
Утром ко мне зашел Меркулов:
— Саша, вчера без тебя привезли перевод с литовского этого дневника. Я пробежался, по-моему, полная абракадабра! Мысли безумца утомительны для нормального ума. Впрочем, возьми и просмотри сам, может, что-то узришь, а я пойду — у меня сегодня «утро помещика»: жалобщиков записалось на прием уйма!
Он сжал мне плечо сильными пальцами и удалился. А я сделал попытку остановить его, чтобы доложить начальству — к каким выводам пришла «моя инспекция по личному составу» в расследовании дела Араловой-Беловой-Aларкиной. В моей голове сейчас бродили мысли, которые вполне могли родиться у Ивонина или Гудинаса: мне хотелось смести с лица земли половину окружающего меня человечества. И мне не хотелось, чтобы Костя сказал: «Саша, у тебя все признаки паранойи»...
Я отложил дневник — все равно ничего не пойму, он писан по-литовски, и развязал серые тесемки папки, в которой находились листы с переводом. Чем дальше я пробегал его глазами, тем яснее становилось: это не дневник в полном понимании слова — это был безумный монолог безумного человека...
«...Мир ждет новый Потоп, мощный, звериный,во сто крат очистительней, чем первый! Новый Потоп придет скоро — со дня на день! Мы — новые центурионы этого Потопа, мы осуществим его! Мы не только братья, мы — сыновья Нового Потопа
Новой Эры! Мы зажжем факел, и огонь поглотит старый мир. Для чего мы возводим наш новый чертог? Старое здание несовершенно — оно заполнено крысами, змеями, муравьями. Нет смысла жить в этом хаосе нужды, вражды, обмана... Мы — братья, мы — герои, мы — личности, мы... изведем рабство в одни сутки, в один час, в одну секунду... А рабство на земле впиталось в поры, в пот и кровь человечества, оно позволяет в сто раз скорее делать зло, оно не оставляет времени для размышлений: или ты выполнишь приказ, или отправишься в преисподнюю! И после революции, когда мы уничтожим быдло и мыслителей, мы скажем оставшимся правду: мракобесие ушло, мы победили, мир прекрасен!..»
Дальше вроде бы шли стихи:
Где горы мусора, плевелы рабства, Там мы зажжем свой факел смерти
И главный изверг дал этой чаше Свое имя, опозоренное в веках.
Дрожите, Цепные псы мракобесия, Пусть погибнем мы, братья во братстве,
Но наш гений спасет мир!
В таком духе было написано тридцать страниц текста...
Но я не был согласен с Меркуловым, что это белиберда... Я уловил какую - то последовательность в этом тексте. В этом безумии была своя логика, хотя и логика безумца. Меркулов был далек от безумия, а я сам в это утро находился на его грани.
Он, этот Гудинас, знал что-то: не мог не знать. Он был не рядовым в этом братстве. Значит, он мог «знать» способ уничтожения человечества... Недаром писал сокровенное: «Мы — братья, мы — герои, мы — личности, мы... изведем рабство в одни сутки, в один час, в одну секунду». Думаю я, что он имел в виду взрыв, и взрыв огромной силы... Собственно, это не открытие, для этого и накапливается взрывчатка, и нужен транспорт этим типам — Тамерлану и Малюте... Вопрос в другом: где и когда намечают они произвести этот взрыв?
Дневник на этот вопрос ответа не давал. Но я все-таки дочитал этот бред до конца и собрался проанализировать его внимательней, когда в кабинет заявился Грязнов.
Слава всегда начинает разговор с вопроса — то ли он привык к «допросной» форме, то ли старается передать часть своей фантазии другим — у самого она в избытке. Сейчас, заявившись в прокуратуру, он начал задумчиво:
