Елена Арсеньева - Имидж старой девы
Но вернемся к визиту русского царя.
– Не стану отрицать, Мадам, что его императорское величество весьма заинтригован вашей персоной, – со свойственным ему насмешливым видом сообщил Талейран. – Уверяю вас – он вам понравится.
Моя пылкая госпожа всегда была неравнодушна к красивым мужчинам, а о внешности Александра ходят легенды. Я видела его тогда, около Триумфальной арки, и могу подтвердить, что он и впрямь хорош собой. Тот же тип северного красавца со светлыми волосами и голубыми глазами, который всегда нравился Мадам.
Вижу, как вспыхнули ее щеки… Интересно, что волновало ее в ту минуту больше: возможность прибавить к списку своих побед еще одну – или попытаться с помощью своих женских чар смягчить участь императора, который все еще ждет в Фонтенбло решения своей участи?
Думаю, трудно выбрать какую-то одну причину ее оживления.
И вот уже определен день визита. О, какое было удовольствие – одевать в этот день Мадам! Мы хотели выбрать из ее многочисленных туалетов что-нибудь особенное. И обе вспомнили знаменитое платье, все покрытое тысячами лепестков роз – настоящих, живых, благоухающих! Да, императрица Жозефина воистину затмевала в нем своих придворных дам. Конечно, двигаться в этом платье нужно было с осторожностью, а сидеть и вовсе невозможно, однако выглядела в нем Мадам обворожительно…
– Фиалки! – воскликнула тут Мадам. – Как раньше, как и всегда – фиалки! Белое платье – и гирлянда из фиалок на голову. И, конечно, несколько букетов на груди!
Все-таки вкус Мадам безупречен. И она как никто не просто знает мужчин – она предчувствует их! С помощью этих фиалок она когда-то пленила Наполеона. Аромат этих цветов стал неотделим от ее облика. Весной для нее не было большей радости, чем получить эти цветы в подарок. А как она страдала оттого, что в ее роскошной оранжерее, где распускались самые диковинные, самые экзотические цветы, никак не хотели приживаться фиалки!
Бонапарт знал о ее пристрастии к этим цветам. Он любил осыпать фиалками ее постель, ее тело…
Ах, все это в прошлом. Я же пишу о настоящем.
Итак, Мадам не ошиблась в своем выборе! Надо было лицезреть лицо Александра, когда он увидел эту роскошную фигуру, подчеркнутую легким газовым платьем, окруженную благоуханием фиалок, словно облаком… А ведь и первая, и вторая молодость Мадам уже давно прошли. И иных следов времени не скроет никакой грим… Однако держу пари – ничего этого русский император не замечал. Он видел только великолепную женщину, ради любви к которой Наполеон овладел Францией.
– Прекрасные цветы, мадам! – сказал он, целуя руку госпоже и не позволяя ей сделать перед ним реверанс. Желая удержать от поклона, он поднял ее и несколько мгновений держал в своих объятиях. – Прекрасные цветы и прекрасная дама… Вы и сами похожи на цветок.
– Фиалки – мои любимые цветы, – с ловкостью истинной кокетки ускользнула от комплимента Жозефина.
– Удивительно, насколько они подходят к вашему облику, – с ловкостью истинного кавалера настаивал Александр.
Разговор этот может показаться незначащим, если бы мы, свидетели их встречи, не видели, как пылко переговариваются карие и голубые глаза!
– Фиалки всегда приносили мне удачу, – улыбнулась Жозефина. – Они – мой счастливый талисман. Вы, конечно, этого не знаете, но во время революционного террора я была заключена в тюрьму…
– Я, конечно , это знаю, – мягко перебил ее император. – Вас арестовали весной 1794 года и поместили в тюрьму Ле-Карм.
– О, это было страшное место! – воскликнула Жозефина, и озноб воспоминаний пробежал по ее плечам и груди, заставив их маняще всколыхнуться. – В начале террора в него заключили сто пятьдесят священников – их растерзали заживо. Все там было, чудилось, пропитано кровью! Призрак близкой смерти не отступал от нас. Каждое утро тюремщик выкликал имена тех, кому следовало отправиться в революционный трибунал. Фактически это означало – на эшафот. Иногда рядом с ним, сосредоточенно держась за полу его мундира, стояла маленькая девочка – его дочь. Видеть это ангельское дитя в пристанище отчаяния было страшно – страшнее, быть может, чем услышать свое имя, выкрикнутое ее отцом. Это были два ангела смерти. Нашей смерти! Однажды пришел черед моего мужа, Александра Богарнэ. Я была уверена, что завтра пробьет и мой час. И что же случилось завтра?! Девочка вдруг отошла от отца, подбежала к решетке, за которой толпились мы, несчастные жертвы, и поманила меня рукой. Я подошла. Несколько мгновений она с умилением гладила мое платье, повторяя: «Красивая, какая ты красивая!» – а потом вдруг вынула из-под косыночки букет фиалок и подала мне.
– Красивая, какая ты красивая… – повторил император, словно в забытьи, не в силах оторвать глаз от Мадам. Потом, точно спохватившись, воскликнул: – Какая невероятная история! И что же было дальше?
– Я восприняла этот невинный дар как знак свыше. В моем сердце ожила надежда. И не зря – мое имя так и не было произнесено ангелом смерти. А вскоре произошел и переворот 9 термидора, когда якобинцы поднялись против своих же сообщников и казнили их на тех же эшафотах, где по воле безумного, кровавого Робеспьера летели в корзины отрубленные головы невинных.
– И тогда фиалка стала вашим любимым цветком? – ласково улыбнулся император.
– Да, это так. И с тех пор, если мне хотелось подать какому-нибудь отчаявшемуся знак надежды, я посылала ему фиалки, – ответила Мадам.
– Расскажите же какой-нибудь случай, – произнес император, которому, по всему было видно, доставляло несказанное удовольствие не только смотреть на Мадам, но и слушать ее чувственный, обворожительный голос.
– Вы, конечно, знаете, ваше величество, что несчастный дофин [15] томился в заключении в Тампле… – начала Жозефина, и в ту минуту князь Беневентский…
Кстати, я, кажется, забыла упомянуть, что в составе свиты Александра к нам явился и Талейран. А впрочем, нет, это я неточно выразилась. Он находился не в составе свиты – он изображал как бы друга дома, который рекомендует хозяйке своего ближайшего приятеля. В данном случае русского императора. Этак запросто…
Настолько запросто, что позволил себе перебить хозяйку дома, когда она беседовала с гостем!
Впрочем, причина выглядела совершенно невинной: вдали на аллее показалась принцесса Гортензия с детьми, и Талейран обратил на них всеобщее внимание.
Но как обратил!
– Мадам, я вижу вашу дочь и внуков! – провозгласил он радостно.
Только та школа, которую прошла Мадам в течение последних лет, научившись скрывать боль своего надорванного сердца от досужих глаз, помогла ей не побледнеть от испытанного унижения.
О, я не хочу сказать ничего дурного. Мадам обожает Гортензию и ее малышей, но услышать такой грубый намек на ее возраст в ту минуту, когда она чувствует себя всего лишь красивой женщиной, которая общается с обворожительным мужчиной…
Это было бестактно. Это было жестоко. Более того – это было рассчитанно бестактно и жестоко!
Взоры всех устремились на прекрасную группу – молодую женщину с прелестными детьми. Одна я, кажется, уловила мгновенный обмен взглядами между Жозефиной и князем Беневентским. В его глазах крылась угроза. Она же смотрела с ненавистью и вызовом.
О боже мой! Внезапно мне стало понятно все-все. Талейран ждет не дождется прибытия в Париж графа Прованского – будущего Людовика Восемнадцатого. И заручился поддержкой русского царя, который считает, что во Франции необходимо восстановить рухнувший трон Бурбонов. Жозефина тоже за восстановление королевской власти. Я помню, немедленно после переворота, сделавшего Наполеона первым консулом, когда стало известно о ее сочувствии жертвам террора – роялистам, она и ее супруг получили письма от графа Прованского, который в то время нашел убежище в Польше. У Жозефины он просил сочувствия к его замыслу: уговорить Наполеона использовать «свою победоносную шпагу» для возвращения Бурбонов на трон. Бонапарт, как я отлично помню, только рассмеялся, а графу Прованскому написал, что совершил переворот в своих, а ничьих иных интересах. Также он писал, что народ не готов к реставрации монархии, и, чтобы вернуться на трон, графу Прованскому снова придется залить Францию кровью. Однако Жозефина и Гортензия не унимались, снова и снова просили его подумать о восстановлении на троне Бурбона. У нее были свои причины настаивать. Бедняжка не хотела, чтобы ее муж сделался императором: ведь ему пришлось бы позаботиться о продолжении династии. А Мадам не способна была родить ему ребенка. Значит, предстоял бы развод… Она точно провидела свое будущее!
Но речь сейчас не об этом. А только лишь о том, что Мадам, убежденная роялистка, как и Талейран, желала бы видеть на престоле Франции Бурбона. Но только не графа Прованского, а…
Умолкаю. Умолкаю!
