Алан Брэдли - Я вещаю из гробницы
— Да, — отозвалась Даффи. — Священную. Библию.
С этими словами она захлопнула «Незнакомку из Уайдфелл-холла» и величаво покинула комнату.
Вот тебе и родная кровь.
25
Ужин был шарадой.
Отец не почтил нас своим присутствием.
Фели, Даффи и я сидели за едой, ведя себя до отвращения прилично: передавали соль и перец, подавали холодный горох, сопровождая все это изысканными просьбами и благодарностями.
Ужасно.
Никто из нас не знал, что происходит с Букшоу и с отцом, и никто не хотел быть первым, кто об этом спросит, — тем, кто бросит последний камень, тот самый камень, который навеки разрушит наш хрупкий стеклянный дом.
Как будто слова могут вызвать его окончательное падение.
— Прошу прощения, могу я вас покинуть? — спросила Даффи.
— Разумеется, — слишком быстро ответили мы с Фели в унисон.
Мне хотелось заплакать.
Еще мне хотелось уйти в лабораторию и приготовить огромную партию йодистого азота и взорвать весь мир и всех в нем, превратив их в огромный гриб багрового дыма.
Люди подумают, что настал конец света.
Море стеклянное, подобное кристаллу… звезда Полынь, семь светильников, радуга вокруг престола, и второй ангел проливает свой сосуд на море, которое превращается в кровь мертвеца.
Я им покажу!
Им придется задуматься.
Кровь мертвеца.
Все началось с крови, не так ли?
Вот что вертелось в моем мозгу, когда я поднималась по ступенькам.
В начале были кровь раздавленной лягушки и кровь моей семьи, отливающая красным под микроскопом. Витраж с кровью Иоанна Крестителя и кровь, капавшая с деревянного чела святого Танкреда. Мне до сих пор не представилась возможность рассказать викарию о результатах моего анализа.
Потом кровавое пятно на полу внутреннего помещения органа, где убили мистера Колликута, но, конечно, это была не кровь. Это окрашенный красным цветом спирт из сломанного манометра органа.
Крови мистера Колликута там не было.
Конечно же!
Ни капли.
Ни в помещении, где его убили, ни в могиле, где оставили его тело, нигде между этими двумя точками, насколько я знала.
В деле мистера Колликута стоял вопрос не столько о кровавых пятнах, сколько об их отсутствии.
Очевидный вывод: его не зарезали и не застрелили, а отравление, к моему превеликому сожалению, даже не обсуждалось.
Несмотря на то что гробовщик Уилфрид Сауэрби сказал Адаму о внутренних разрывах, очевидно, что эти повреждения были нанесены уже после смерти.
Никакой крови.
Что и требовалось доказать.
Не надо быть профессором Эйнштейном, чтобы понять, что мистер Колликут, вероятнее всего, умер от удушья. На самом деле я поняла это, как только его увидела.
Один противогаз уже о многом говорил.
И тут я вспомнила, что были еще белые рюши под подбородком. Как у разбойника.
Носовой платок. Засунутый под противогаз.
Но зачем?
Ответ стукнул меня словно упавший на голову кирпич.
Эфир! Диэтиловый эфир!
Старый добрый (C2H5)2O.
Это вещество открыли в VIII веке персидский алхимик Абу Абдалла Джабер бен Хайям бен Абдалла аль-Куфи, иногда именуемый Гебером, а в XIII веке Раймунд Луллий, иногда называемый Доктор Иллюминатус, и его в мгновение ока можно состряпать дома из серной кислоты и нагретого винного камня. Его также можно утащить из больницы или приемной врача.
Легко было представить последние секунды мистера Колликута: влажный платок, прижатый к носу, сначала холод, а потом сильное жжение, сменившееся онемением. Горячий сладковатый привкус, когда он пытался вдохнуть, тепло в желудке, притупление всех чувств, кружащаяся темнота, а потом… что?
Что ж, разумеется, смерть, если эфир держали слишком долго или его было слишком много. Вполне могли случиться паралич центральной нервной системы и отказ дыхательного аппарата, если не оказать необходимую помощь. Я прочитала эти скверные подробности в классическом труде Генриха Брауна «Местная анестезия», зачитанный экземпляр которого дядюшка Тар держал на полке над письменным столом. Его собственные эксперименты с новокаином и стоваином (названным в честь француза Эрнеста Фурно,[52] фамилия которого по-французски означала «печка»)[53] были хорошо задокументированы на полях дневников дядюшки Тара микроскопическими заметками.
Но кто в наши дни в Бишоп-Лейси может раздобыть эфир? Очень немногие.
На самом деле, если задуматься, врач — это единственный человек на земле, который регулярно носит с собой в чемоданчике это вещество.
Мне надо поговорить с доктором Дарби.
Завтра пасхальное воскресенье. Он почти наверняка будет дежурить в церкви на случай медицинской необходимости, как обычно, организуя игры с пасхальными яйцами. Можно поймать его у покойницкой и мимоходом поинтересоваться, не пропадало ли у него что-либо из его чемоданчика в последнее время.
Но сначала мне надо поспать.
Должно быть, это Доггер принес Эсмеральду из оранжереи, потому что я обнаружила, что она с довольным видом взгромоздилась на железное кольцо лабораторного стенда, снеся свежее яйцо мне в кровать.
Сохраню его на утро, решила я. Завтра предстоит долгий день. Отец разбудит нас в пять утра, чтобы мы могли легко позавтракать перед трехчасовой службой.
Будучи католиками, мы обязаны поститься как минимум с полуночи, перед тем как получить святое причастие. Только те, кто был очень болен или находился при смерти, могли съесть тост с мармеладом.
Однако отец был с этим не согласен.
«Горячий завтрак необходим, если не обязателен, — говаривал он нам. — Никогда не знаешь, когда ты поешь в следующий раз и поешь ли ты вообще».
Это мудрость, которую он, по-видимому, сформулировал во время военной службы, но мы были достаточно умны, чтобы не задавать вопросы. В дискуссии с викарием он установил срок в три часа, достаточный, чтобы удовлетворить и желудок, и дух закона.
Должна сказать, что отец намного опережает время. Он не видит ничего плохого в том, чтобы принимать святое причастие у алтаря англиканской церкви, вместо того чтобы ездить за этим в Хинли в Деву Марию Семи Скорбей.
«Это наш непременный долг, — вечно твердит он нам, — поддерживать местного производителя».
Что ж, да будет так.
В восемь утра мы будем присутствовать на утрене, а в одиннадцать примем участие в литургии, где будут задействованы все: хор, орган, псалмы с традиционными ответами, первоклассная проповедь — в общем, весь парад.
Я откопала под кроватью коллекцию пластинок, позаимствованных из спальни Фели: «Концерт для фортепиано ля минор» Грига, который, по словам Фели, изображал солнечный свет и тени в ледяных фьордах, где в море падают блестящие, как бриллианты, куски льда размером с Букшоу.
Я завела граммофон, поставила иголку на бороздки пластинки, нырнула под одеяло и подтянула его к ушам, когда зазвучала музыка.
Под колыбельную в исполнении струнного оркестра Лондонской филармонии я уснула мертвым сном еще до начала весны.
Мне снилось, что я на кладбище Святого Танкреда, где среди могил были расставлены столы, примерно с дюжину. За столами сидели жители Бишоп-Лейси и окрестностей, все одетые в костюмы Арлекина с ромбовидными узорами. Цвета их шелков были настолько роскошными, что люди казались фигурами на витражах.
На столе перед каждым игроком — или участником соревнования, я не уверена, — стояли одинаковые пазлы, запечатанные, и за каждым человеком стоял рефери с пестрым флагом.
О, вот так веселье, — подумала я. — Турнир по сбору пазлов.
Раздался свисток, флаги метнулись вниз, и игроки открыли коробки и начали, как безумные, лихорадочно разбирать части пазла. Один или два человека уже нашли детали, образующие край картинки.
Судья в напудренном парике и пенсне прогуливался между столами, останавливаясь за спиной каждого игрока на пару секунд, чтобы сделать какие-то заметки в огромной старой папке.
Когда я приблизилась, чтобы рассмотреть пазлы получше (похоже, они изображали либо святого с золотым свечением вокруг головы, либо залитую лунным светом скалу, выступающую из полуночного моря), темная фигура в церковном облачении (это викарий?) жестами дала понять, что мое вмешательство тут же будет пресечено человеком с лопатой.
Я резко повернулась и оказалась лицом к лицу с надсмотрщиком — человеком с лопатой. Мисс Танти.
Тут я проснулась и села в кровати с колотящимся сердцем.
Если до этого момента я не понимала до конца, как и почему был убит мистер Колликут, теперь я это знала точно.
Часы показывали без десяти пять. Слишком поздно, чтобы еще вздремнуть.
Я выпрыгнула из кровати на холодный пол, облила холодной водой из кувшина руки и лицо и влезла в накрахмаленное белое платье, отделанное оборками, которое приготовила для меня миссис Мюллет.
