Елена Михалкова - Манускрипт дьявола
– Вот именно. Возможно, я что-то пропустил, поэтому и нужно составить алфавит и сравнить его с теми буквами, которые использовала Наташа. Но, боюсь, самое простое объяснение – то, которое ты предложил, – не подходит. Шифр сложнее.
– Эх, а как отлично бы все получалось!
– А самое главное – никакой тебе решетки Кардано, – вздохнул Илюшин. – Честно говоря, я надеюсь на то, что буквы, которых нет в манускрипте, нужно будет просто поменять местами, и тогда получится осмысленный текст. То есть Куликова использовала две ступени шифровки. Но для этого нужно точно знать, какие именно буквы не совпадают с записанными в манускрипте. С ними и будем работать.
– А откуда ты возьмешь алгоритм перестановки?
– Буду изобретать на ходу. Может быть, окажется достаточным прочитать слова справа налево… Или через одну букву.
Сергей скептически хмыкнул, но присоединился к напарнику.
Тщетность их усилий стала очевидна довольно скоро, и Бабкин рассерженно скомкал и отбросил в сторону лист, на котором до этого старательно выводил иероглифического вида значки.
– Макар, их слишком мало! Из этих букв ничего не составишь.
Илюшин взъерошил волосы:
– М-да… Подобие русской «тэ», она же, может быть, «эм», английская «эн» с хвостиком, и еще «ви», русская «у»… Или это не «у»?
– Да в этих закорючках сам черт ногу сломит! Вот эта, седьмая во второй строке, – это что, перекрученная «эс» или недоделанная «е»? Если «эс», то ее нет в манускрипте. А если «е», то есть. И как быть?
Макар вскочил, потянулся, сделал два круга по комнате и остановился посередине, озирая сверху рассыпанные листы.
– Что-то не то мы делаем, – констатировал он. – Все должно быть гораздо проще.
– Проще?! – поразился Бабкин. – А кто утверждал, что шифр Куликовой повторяет шифр манускрипта? И ты по-прежнему думаешь, что этот простой шифр целая толпа ученых не может разобрать последние… сколько? Лет сорок?
– Сто, – уточнил Илюшин. – Чуть меньше ста лет.
– Замечательно! Значит, именно над простым шифром они бьются сто лет. И, кроме ученых, еще разнообразные энтузиасты, жаждущие славы. Нет, мой самонадеянный друг, – передразнил он Макара, – можешь приводить сколько угодно примеров из научной фантастики, но скажу тебе вот что: даже твоего бодрого наскока вместе с уверенностью в своих силах не хватит, чтобы прочесть манускрипт. Иначе он давно бы уже был прочтен. Если Куликова действительно расшифровала его, а затем использовала тот же способ, чтобы закодировать свое собственное послание, то мы с тобой проиграли.
Макар озабоченно взглянул на Сергея и вдруг щелкнул пальцами:
– Слушай, а ведь ты совершенно прав!
– Даже не знаю, стоит ли этому радоваться, – проворчал Бабкин.
– Нет, ты не понял! Даже если Куликова разобралась с манускриптом, для послания она, конечно же, использовала другой шифр. А одуванчик – для отвода глаз, как мы и предполагали.
– Что-то я не помню, чтобы мы такое предполагали, – с сомнением отозвался Сергей. – Слишком тщательная прорисовка деталей, ты не находишь?
– Если она подражала рисункам рукописи Войнича, то это как раз объяснимо. Нет, Серега, мы возвращаемся к тому, что ее шифр должен быть довольно простым…
– Или мы возвращаемся к тому, что он адресный, а значит, у получателя есть решетка.
Макар задумался.
– Адресный, адресный… – пробормотал он. – Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз… Серега, ты навел меня на мысль.
Сергей изобразил на лице недоверие, переходящее в восторг.
– Я только сейчас сообразил, что мы с тобой забыли выяснить одну небольшую деталь, – продолжал Илюшин, не обращая внимания на пантомиму Бабкина. – Мне нужно поговорить с отчимом Арефьева!
Он вышел в другую комнату, оставив Сергея сидеть над разбросанными листами.
– Китайская грамота какая-то… – пробормотал тот. – Так, минуточку!
Он встал и наклонился над рабочим столом Макара, выискивая оригинал послания Наташи Куликовой. Нашел – и направился к окну, изучая страницу на просвет, как поддельную купюру.
За этим занятием и застал его возвратившийся Илюшин.
– А ты знаешь, что Арефьев был вполне удачливым кладоискателем? – огорошил он с порога Сергея. – Его отчим говорит, что едва ли не каждая вторая поездка Максима оканчивалась успешно.
Бабкин оторвался от листа, нахмурился:
– Подожди-ка… А что же нам его дядя Пушкин пудрил мозги, говорил о бесполезности хождения по лесам-полям? Призывал к упорному труду вместо надежд на быстрое обогащение?
– Насчет быстрого обогащения не скажу, но Борис Осипович утверждает, что хобби сына вполне окупалось. Из одной из своих поездок Арефьев привез несколько антикварных серебряных подносов, которые у него с руками оторвали на интернет-аукционе. А тремя месяцами позже в старом доме, который готовили под снос, нашел под подоконником тайник, в котором были припрятаны золотые украшения. Правда, по словам отчима, дешевые и низкой пробы, но дело не в этом. Выходит, у парня нюх на клады.
– И его дядя не мог об этом не знать, – закончил Бабкин. – Тогда зачем он нам соврал?
* * *Борис Осипович выключил телефон и потер воспаленные глаза. «Какое-то сумасшествие. Снова этот частный сыщик… Что же такое происходит? Сперва Наташа, потом Максим… Не дай бог, с Лешкой что-нибудь случится!»
Он набрал номер Баренцева и почувствовал облегчение, когда ему ответили.
– Да, дядьБорь! – взволнованно крикнул Лешка. – Что случилось, дядьБорь?!
– Здравствуй, Алеш. Ничего пока не случилось. А звоню я предупредить, чтобы ты был осторожен. Видишь, какие дела у нас творятся…
Баренцев выдохнул:
– Фу-у-ух! Я уж думал, с Максом чего… Перепугался! Ну как он, дядь Борь?
– К операции его готовят, Алеш. Будут делать трепанацию черепа. Нашли у него гематому, ее нужно удалять.
Он вкратце повторил то, что часом ранее объяснял ему нейрохирург, показывая на томограмме, где находится гематома. Лешка выслушал объяснение, помолчал, потом напряженно спросил:
– Дядь Борь, вы меня извините, конечно, за бестактный вопрос… Операция рискованная?
Мимо Бориса Осиповича просеменила толстая уборщица с ведром в руке. На ведре красной краской было намалевано: «Чистое».
– Чистое, – повторил он вслух, стараясь отогнать слово «трепанация», которое не выходило у него из головы с той самой секунды, когда его совершенно обыденным тоном произнес нейрохирург.
– Не понял… – озадаченно сказал в трубке Баренцев, и Борис Осипович спохватился: – Прости, Леш, заговорился! Операция рискованная, но врач говорит, что все обойдется. Он мужик такой, уверенный. Конечно, опасно, что тут говорить, но гематому оставлять нельзя.
– Макс в сознание так и не приходил?
– Нет. Если все будет хорошо, то должен очнуться после операции. Часов через пять, как только отойдет от наркоза.
– А когда операция?
– Скоро. Пока что Максимке голову бреют и готовят операционную.
– Ох ты ж елки… – всполошился Баренцев. – Дядя Боря! Вот чего – давайте я к вам приеду! Или у вас уже тетя Таня прилетела?
– Нет, не прилетела она. Из аэропорта звонила, что рейс задерживают – чуть не плакала.
– Ну так я сейчас на машине до вас долечу мигом! Здесь от меня толку никакого. Хотел помочь Тошку искать – так, говорят, не нужен я им со своей помощью, сами справятся… Вижу я, как они справляются! А вам я реально помочь могу.
– Реально… – улыбнулся Борис Осипович. – И конкретно. Нет, Алеш, спасибо тебе большое, но только тебя в реанимационную палату не пустят. Меня-то еле пустили, а уж с тобой и подавно церемониться не будут. И потом, нечего двоим мужикам здесь делать.
– Я моральную поддержку стану оказывать, – умоляюще сказал Баренцев. – Честное слово, вам со мной легче будет!
– Не сомневаюсь. Только я буду в реанимации возле Максима сидеть, а ты снаружи возле госпиталя бродить. Вот и вся моральная поддержка. Так что не выдумывай! Я тебе буду звонить, держать в курсе.
– Ладно, – неохотно согласился Лешка. – А точно меня в реанимацию не пустят? Я денег дам!
– Точно-точно. Тут порядки суровые, не зря военным госпиталем называются.
Борис Осипович поколебался и добавил:
– Вот я о чем попрошу тебя: позвони Александру, расскажи ему, что мы к операции готовимся. Он, должно быть, тоже за Максима переживает, а меня спросить о состоянии племянника ему гордость не позволяет. Сделаешь?
– Сделаю, дядьБорь. Держитесь там, типа хвост пистолетом и все такое…
– Хорошо. Я позвоню, Алеш. Береги себя!
«Берегу, берегу, – мрачно подумал Лешка, закончив разговор. – Пушкину позвонить, значит… Беспокоится он, как же! Гордость ему чего-то там не позволяет!»
Он вышел из машины и поднял воротник – холодный майский дождь постепенно расходился, пара капель упала за шиворот, заставив поежиться. Лешка подошел к арендованному складу и прикинул, пойти ли ему к Арефьеву-старшему или достаточно будет позвонить. «Не надо бы так часто перед Пушкиным мелькать…»
