Полина Дашкова - Образ врага
Он появлялся и исчезал когда хотел. Она не ждала его. Но каждый раз со жгучим стыдом чувствовала, как замирает сердце. Она говорила: хватит, я не люблю тебя. Мы слишком разные люди. Она давно перестала спорить с ним, не повторяла, что расизм – это неприличная болезнь.
Ему все было смешно и жизнь казалась чем-то вроде огромной уморительной хохмы. Люди с Лубянки выглядели шутами гороховыми, жалкими гномами, которых глупо бояться.
– Я просто болтал в пивной, что все вокруг дерьмо и миром правят старые пердуны. Многие со мной соглашались и слушали с удовольствием. Наши придурки из Штази решили, что я сколачиваю оппозиционную партию. У нас ведь нет диссидентов, мы стадо, еще послушней, чем вы. А нашим чекистам тоже хочется иметь своих Солженицыных и Сахаровых. За неимением лучшего на эту почетную должность избрали меня. Я не против. Я польщен. Но это развлечение долго не продлится. Очень скоро рухнет Берлинская стена, и я специально привезу сюда моток колючки, чтобы повесить на нем этого твоего серого майора Харитонова.
Алиса понимала, он морочит ей голову. Если бы его только заподозрили в диссидентских настроениях, ни за что не учился бы он в таком гэбэшном вузе, как МГИМО. Не светила бы ему престижная аспирантура. Когда он исчезал, она почти не вспоминала о нем, но стоило увидеть, и что-то с ней происходило.
Все казалось немножко нереальным, не стоящим внимания и долгих, мучительных размышлений. Рядом с ним было смешно и нелепо о чем-то думать, чего-то опасаться. Он красиво подхватывал на руки, щекотал губы своими светлыми усами.
– Ты скажешь, что в Парке культуры я встретился с лысым молодым человеком в полувоенной форме. Он говорил с украинским акцентом. Ты не слышала, о чем был разговор, только поняла, что я согласился на его предложение. Правда, торговался. Тебе покажут несколько фотографий. Ты выберешь вот этого.
Он держал перед ней черно-белый снимок. Со снимка мрачно глядел бритоголовый парень с совершенно ублюдочным лицом.
На самом деле Карл встречался при ней с пожилым толстым кавказцем, и не в Парке культуры, а на ВДНХ.
– Карл, мне страшно, – говорила она, – ты используешь меня в каких-то своих шпионских целях. Они ведь запросто могут узнать правду, и тогда…
– Хорошо, скажи им правду, – улыбался он, – настучи им на меня. И все будет нормально. Ты подружишься наконец с этой милой организацией и почувствуешь себя честной комсомолкой.
– Я хочу, чтобы ты исчез, – говорила она, зажмурившись, – никогда не звони мне, это последний раз.
– Конечно, последний раз. Ты ведь не любишь бедного Карлушу. Ты только поцелуешь меня на прощанье, вот так. И я отправлюсь на Красную площадь закладывать взрывчатку под мумию Володи Ульянова. Завтра меня уже не будет. Я сгину в застенках Лубянки и, умирая, буду шептать твое имя.
Он исчезал через неделю, потом появлялся месяца через три. Она рассказывала сказки серому майору. То ли майор был недостаточно прозорлив, то ли сказки были слишком похожи на правду, но ничего страшного не происходило. Алисе верили.
За ней ухаживали приличные, надежные молодые люди. Ее звали замуж. Она не хотела. Но не из-за Карла. Она знала, что не сможет бросить папу и никто чужой не выдержит рядом тяжело больного, безнадежно пьющего человека.
Представить совместную жизнь с Карлом было невозможно. Он никогда не заикался об этом, оба заранее знали – ничего не выйдет. Эта тема была у них как бы под запретом по взаимной молчаливой договоренности.
Год назад у Юрия Владиславовича случился второй инфаркт. Ей сказали, что надо готовиться к худшему и надежды нет. Она выхаживала отца, сначала в реанимационном отделении, потом дома. Он выжил. У нее началась обратная реакция – тяжелая, затяжная депрессия.
И тут появился Карл. Впервые ей всерьез, по-настоящему не хотелось его видеть. Совсем не хотелось. Она вешала трубку, когда слышала его голос. Она не открыла дверь, когда увидела его через «глазок» с большим букетом. Она знала он может простить, пропустить мимо ушей любые, самые резкие слова. Но молчание, запертая дверь оскорбят его по-настоящему. Он исчезнет. Все кончится.
– Я барон фон Майнхофф, последний барон. Я имею право судить и делить, по голосу было слышно, что он тоже пьян.
– А я князь, если хочешь знать. Я Воротынцев, мать твою! – орал отец. Мой род древнее твоего варварского баронства. Когда мой прадед женился на немке, урожденной фон Раушенберг, курляндской баронессе, это было почти мезальянсом. Вообще, вся история России – это сплошной мезальянс, неметчина. Вы нами правили триста лет, а все мало вам! Революцию нашу вы оплатили. Кто давал деньги большевикам? Кто пропустил Ленина в Петроград и оплатил ему проезд в мягком вагоне? – Юрий Владиславович шарахнул кулаком по столу. – Барон! Ты, Карлуша, сопляк из гитлерюгенда, а не барон! Спесь – первый признак плебейства! Спесь и снобизм! Это свойственно лакеям, нуворишам и партийным работникам!
Повисла тишина. Было слышно, как льется водка в стаканы.
– Значит, в тебе, Юра, княжеская кровь? – тихим, совершенно трезвым голосом спросил Карл. – А прабабка была курляндской баронессой? Ты не шутишь?
– Ничего ты не понял, Карл. – Юрий Владиславович печально покачал головой. – Для меня нет разницы, какая кровь. Третья группа, отрицательный резус. Остальное не важно. Дед был белым полковником, отец – красным рядовым, потом стал врагом народа, сгнил на Колыме как честный зек сталинского призыва. Все. Хватит об этом. Лисенок, свари нам картошечки.
Алиса стояла в дверном проеме, прислонившись к косяку.
– Папа, ложись спать. Поздно уже. Тебе, Карл, пора уходить.
– Я у вас ночую, – сообщил Карл.
– Нет, – она покачала головой, – ты ночуешь в гостинице.
– Доченька, мы уже договорились, он поживет у нас дней пять. Я раскладушку поставлю в своей комнате, – Юрий Владиславович слил последние капли водки к себе в стакан, – у него неприятности.
– Папа, ну какое тебе дело до его неприятностей?
– Не смей! Человек пришел к нам в дом! – Отец опять шарахнул кулаком по столу, но не сильно, и тут же поморщился, схватился за сердце. – Мне дела нет, что там у вас с ним было. Он мой гость, у него проблемы…
Последние слова он проговорил отрывисто, тихо. Губы побелели, на лбу выступили крупные капли пота.
Он покачнулся на табуретке. Карл вскочил, успел подхватить его.
– Ничего, доченька, не пугайся… немножко совсем заныло, сейчас пройдет. Карлуша, помоги мне до койки дойти.
Приступ был не сильный. Нитроглицерин снял боль. Алиса не стала вызывать «Скорую». Через двадцать минут Юрий Владиславович мирно похрапывал. Карл курил на кухне.
– Ты серьезно собираешься жить у нас пять дней? – спросила Алиса, усаживаясь напротив.
– Да. Ты ведь не выгонишь бедного Карлушу на улицу, в лапы КГБ? А, Лисенок, не выгонишь?
– Не называй меня так, – она поморщилась, – ты пока еще не член семьи. А что касается КГБ, то именно здесь они тебя и будут искать в первую очередь. Она поднялась и стала убирать со стола. – Карл, я устала играть в эти игры. Хватит с меня.
– Потерпи еще немножко. Мы скоро уедем отсюда.
– Мы?
– Да. Я приехал за тобой. Мне надо решить здесь кое-какие проблемы, сделать тебе загранпаспорт. Я забираю тебя в Германию. Я на тебе женюсь, Алиса.
Она застыла у раковины с грязной тарелкой в руках.
– Нет, Карл. Я не могу… не хочу.
– Можешь и хочешь! – Он засмеялся, подошел сзади, обнял ее. – Бросьте эти глупости, фрау фон Майнхофф. Я уже все решил, и вам, милая фрау, ничего не остается, как сказать свое нежное «да».
– Нет, Карл, – она передернула плечами, – я слишком устала и перенервничала сейчас, чтобы обсуждать такие серьезные вещи, но, в общем, и не надо ничего обсуждать. Я не выйду за тебя замуж. Ты темная неопределенная личность, шпион, бандит, неизвестно кто. Ты немец, наконец, а я русская. У меня папа больной, никому, кроме меня, он не нужен. Мы с тобой совершенно не подходим друг другу.
Она говорила и ожесточенно терла губкой тарелки, с грохотом ставила их в сушилку.
– Да! О, да, фрау Майнхофф, я не сомневался, что вы ответите мне согласием! Их либе дих, и вы меня тоже! У нас родятся чудесные красивые киндеры, о, я, натюрлих, майне либе. Мы будем жить долго и счастливо. – Он держал ее за плечи, зарывался лицом в ее волосы, скользил губами по шее, по затылку, смеялся в ухо и мешал мыть посуду.
– Перестань, Карл. Я серьезно… Перестань, не придуривайся…
– Лисенок, я тебя люблю, – он протянул руку, выключил воду, схватил Алису в охапку, – не возражай мне, Лисенок. Никогда мне не возражай. Я все равно умней и сильней, – он зажал ей рот своими горячими губами.
Из КГБ не звонили. Утром, по дороге на работу Алиса тревожно оглядывалась по сторонам, все время ждала, что рядом остановится машина. Но ничего не происходило. С девяти до шести она стояла за чертежной доской в своем конструкторском бюро.
