Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода
Первое: надо прикинуть, как сломать оборону Димы, для чего необходимо найти хотя бы еще одну улику, поэтому на первом месте стоит обыск у него дома и на работе. Второе: на свободе третий преступник, он опасен, потому что нет страшнее зверя, чем человек, выбравший собственный устав, где нет места жалости, сочувствию и раскаянию. Остается всего пара суток на поимку этого третьего, и есть только один способ поймать его – использовать Ладу. Убийца упорно приходил к ней домой, и даже если допустить мысль, что он приходил не убивать ее, было ясно: ему что-то было нужно от нее, следовательно, он придет еще. Он найдет Ладу, где бы та ни пряталась. Ее следует выпустить на волю, но честно предупредить, какая опасность ей грозит. Итак, выбор сделан.
Архип Лукич махнул рукой ребятам, приглашая за собой. Получение разрешения на обыск и сам обыск в доме Орлова заняли немыслимое количество времени. Дом, гараж, подсобные постройки – все это следовало перевернуть вверх дном, перебрать каждую вещь. Во время обыска Архип Лукич наблюдал за женой Дмитрия Эллой. А та забралась с ногами на диван, закуталась в шаль и уставилась в телевизор, игнорируя присутствующих. Щукин несколько раз пытался заговорить с ней, но она лишь брезгливо кривила губы и гордо вздергивала тонкий носик. Элла в отличие от Лады держалась с гордой отстраненностью, веяло от нее царственной неприступностью, которая обычно отталкивает. Обыск не принес ожидаемых результатов, несмотря на то, что картину искали даже под крышей дома. Щукин последним покинул жилище Орлова, намеренно задержавшись.
– Может, вам известны дела вашего мужа, помимо его работы? – старался быть тактичным он. – Вы ему поможете, если расскажете, поверьте…
– Я могу навестить его в тюрьме? – спросила Элла, не повернув головы к Щукину.
– К сожалению, нет, – твердо сказал он.
– В таком случае, до свидания.
«Не любит народ органы правопорядка. Ох, не любит, – покачал головой следователь. – Но до той поры, когда лично не прижмет и когда никто не поможет, кроме как все те же органы».
На улице Архип Лукич посмотрел на часы и с сожалением покачал головой: к Ладе ехать поздно. Ладно, пусть спит спокойно.
1819 год. Янина
Анисья завизжала, захлопала в ладоши и подпрыгнула вверх, когда Иона разрешил ей остаться на постоялом дворе. А он отправился с раннего утра к особняку господина Хвастовского. Остановив коляску напротив особняка, Иона дал лошади овса, повесив торбу ей на морду, сам же смотрел, кто выходит, кто заходит, запоминал людей. Он внимательно изучал каждого человека, прикидывая, можно ли будет его подкупить. Ведь сначала необходимо было получить подтверждение, что Наташа здесь. Если она в доме, он проникнет туда, чего бы это ни стоило. Дом-то ему знаком, внутри Иона не раз бывал, помнил все переходы, комнаты и закоулки. На этот особняк Владимир Гордеев выменял Янину. О, Янина…
Иона, будто проверяя подпруги и хомут, ходил вокруг лошади, якобы осматривал коляску, а сам то и дело поглядывал на особняк. И думы его были одна тяжелее другой. Трудно ему придется, к тому ж немолодому, но у Наташи никого теперь нет, кто позаботится о ней, а Иона слово дал Агриппине Юрьевне – не бросать дочь. Не послушалась помещица Гордеева его, а вот если бы последовала советам Ионы… Старый управляющий снова погрузился в воспоминания.
Поездка заняла две недели. Вернувшись из Москвы, Агриппина Юрьевна не в дом сына поехала, а на новую квартиру, которую Иона снял перед отъездом. Не дав никому отдохнуть с дороги, она отправила Фомку с Ионой за соглядатаями. Вскоре те приехали с положительными вестями, но историю поведали весьма занимательную.
– Перво-наперво, сударыня, вот он, – указал рябой на своего напарника, – узнал у той бабенки, что ключами заведует в доме графа Гордеева, есть ли приметы у конюха Трифона. Чтоб искать человека, надобно приметы знать, которые отличают его от других людей. Оказалось, есть таковые: над бровью шрам пересекает лоб, но давнишний, почти сгладился, – когда-то его конь копытом огрел. Вторая примета – в драке поранили конюха, и тоже шрам остался, на левой руке выше локтя. Остальные приметы через раз у других людей встречаются, но эти две нам подходили. Мы так решили: коль он жив, то три пути есть у него. Первый – убежал от хозяев, тогда не скоро его найдешь, в полицию обращаться следует. Второй – прячется от лиха, а поскольку причин, по каким он прятаться надумал, мы не знаем, то поиски тоже осложнятся. И третий – общедоступная больница, сумасшедший дом аль богадельня. Туда попадает разный люд и по разным причинам, есть даже те, кто себя не помнит. Отправились мы в больницу, и повезло прямо-таки с первого разу…
– Ну-ну! – нетерпеливо заерзала на стуле она.
– Нашли мы Трифона, сударыня, в той больнице, – продолжил рябой. – Все приметочки совпали. Да только он… не живой и не мертвый.
– Это ж как? – поразилась помещица.
– Его из канала выловили. За доску Тришка уцепился и болтался на воде, покуда его не нашли. Руки стали отдирать, а они точно приросли к доске. Думали, утопленника выловили, а он дышал едва-едва, сердце слабо постукивало. Так с доской в больницу и доставили. Охладился сильно, сударыня, к тому ж ему кто-то череп раскроил. По всем статьям безнадежный, а все никак не помирал. И вот лежит уж который месяц – никого не узнает, не говорит, вроде как в беспамятстве. Думали его в богадельню отвезть, да доктор не разрешил, говорит, случай исключительный попался, присмотреть ему за таким больным охота. В общем, сударыня, с одной стороны, приметы совпали, а с другой, подтверждения не имеем, что Тришка это. К дворне Владимира Ивановича не стали обращаться…
– Едем! – воскликнула помещица.
Они въехали с Фонтанки в корпус мужского отделения общедоступной больницы. В большой палате, где лежало много мужчин изможденного вида, а то и вовсе калек, где стоял дух крови, гноя и спирта, Агриппину Юрьевну повели в дальний от окна угол. Там, потеснив соседей, на импровизированной койке, составленной из досок, ящиков и тюфяка, лежал мужик. Помещица наклонилась к нему, чтобы рассмотреть поближе – признать конюха в исхудалом человеке было затруднительно. Он никак не реагировал на нее, хотя глаза держал открытыми, а она удовлетворенно проговорила:
– Он самый и есть. Тришка. Что с ним?
– Весьма тяжелый случай, – сказал доктор, стоявший у нее за спиной. – У него нет реакций, он будто бы спит без пробуждений и в то же время не спит. Еду протираем и разбавляем до жидкого состояния, затем вливаем ему в рот. Летаргия-с, сударыня, сонная болезнь. Загадочное и необъяснимое состояние человека между жизнью и смертью. Я слышал о живых трупах, а встретиться самому довелось впервой. И случай уникальный по длительности.
– Долго ли так он будет? – тронув Тришку, словно желала убедиться, что он живой, спросила помещица.
– Неизвестно. Каждую минуту может прийти в себя, а может помереть.
– Будет вам! – выпрямилась помещица и оглянулась на доктора.
– Изволите забрать его, сударыня? – спросил он.
– Коль вас не затруднит его присутствие здесь, я б оставила.
– Напротив, сударыня, мне крайне любопытно понаблюдать за ним. Но есть щепетильные вопросы…
– Говорите прямо.
– На содержание вашего холопа денег не выделяется…
– Полноте, эти вопросы – не вопросы, – усмехнулась помещица, суетливо доставая деньги. – Вот, возьмите. И кормите его хорошо, сиделку наймите… Да переложите его на койку, а то он никогда не проснется на таком-то ложе. Мне он, господин доктор, живым нужен. Ой, как нужен! На первое время, надеюсь, хватит?
– С лихвой, сударыня.
– И прошу вас: ни одной душе, кто б ни спрашивал, не говорите о нем. Ну, а как проснется, тотчас за мной пошлите. Я в двух местах бываю…
Войдя в дом сына, помещица остолбенела: поддерживаемый Яниной, вышел навстречу Владимир. На миг забылись обиды, тревоги, сомнения, Агриппина Юрьевна кинулась обнять его, а он склонился низко, целуя руки, пробормотал:
– Матушка! Уж хотел за вами послать… а вы вот!
Она поцеловала его в голову, едва не прослезившись. Когда же он выпрямился и заглянул сыновьими любящими глазами в лицо матери, ясно увидела безмерную радость с его стороны. Екнуло сердце у помещицы: разве может вор и убийца смотреть так прямо в глаза, разве может не брать его смущение из-за постыдных дел своих? Напротив, он искренно рад матери. А выглядел ужасно – зарос щетиной, осунулся, ликом желт, глаз беспокойный и усталый. Без сомнения, силы его истощены, он тяжело болен. Но матери Володька рад, тут сомнений нет. Требовать ответа, как удалось продать земли, ему не принадлежащие, она не сочла возможным по причине его состояния, а взяла под руку и повела к креслам. Зато он засыпал ее вопросами, каждый из которых вносил смятение в душу помещицы:
– Как сестрица поживает? Отчего не приехала вместе с вами? Сколько пробудете в Петербурге, матушка? Погостите подольше, зимой-то в поместьях делать нечего. И Наташу выпишем, пора ей уж в свет выезжать, не в уезде же женихов искать…
