Екатерина Барсова - Проклятие Титаника
– Да. Я тогда работал в журналистике, но иногда переключался на другие проекты. Я ушел от Мачелли, когда понял, что наши пути расходятся.
– И когда же ты понял, что они расходятся, эти самые пути? Почему я должна тебе верить? Может быть, ты и сейчас работаешь на Мачелли и всю эту компанию. Или на противоположную сторону… журналисты всегда готовы переметнуться к тем, кто больше заплатит.
Он вздрогнул от ее слов, как будто ему дали пощечину.
– О чем ты?
И она взвилась.
– О т-о-о-о-о-ом!!!! – заорала Ульяна. – Ты убивал людей, занимался рэкетом, шантажом, как эти типы.
Андреа резко выдохнул и выставил вперед ладони, словно защищаясь от нее.
– Я никак с этим не связан, поверь мне.
– А мой отец… – Голос ее осекся.
– Я ничего об этом не знал, клянусь, я ушел от них к тому времени.
– Ушел… – презрительно сказала Ульяна. – Почему я должна тебе верить? Я уже никому не верю. И не поверю никогда.
Они стояли в малюсеньком скверике, выходящем на тротуар, по которому шли прохожие.
– Ульяна! Я хотел сказать… не знаю, как это все… преподнести… сядь, пожалуйста.
Ульяна опустилась на скамейку.
– Короче… сегодня в криминальной хронике было напечатано, что недалеко от Савоны вблизи Генуи нашли тело молодого человека, судя по всему, это Дмитрий. Он был мертв уже несколько дней. Показать?
– Да, – безжизненным голосом попросила Ульяна. – Покажи.
Андреа раскрыл планшетник и вывел на экран крупным планом снимок.
На нем был Дмитрий. Ульяну качнуло, и она вцепилась в край скамейки.
– Это он…
– Местная полиция связалась с российским посольством и сообщила родным в Рязань.
«Димка, – резануло ее. – Значит, все… надежды нет».
Ей казалось, что она предвидела такой конец или подспудно ждала его – как самого худшего. И неотвратимого.
Дима, Димка, наивный дурачок, захотевший внезапно разбогатеть и связавшийся с теми, для кого жизнь пустой звук. Особенно – чужая. И своя-то не очень ценилась, прожигалась в погоне за деньгами, молодыми любовницами, вечным кайфом, которого требовалось все больше и больше. Зачем он только влез в эти крутые разборки. Ульяна вспомнила его уверенный тон во время их последнего разговора, заверения в том, что скоро все будет по-другому и они поедут на Сейшелы или Маврикий. Теперь все уже будет без него. Она подумала, что в смерти самое страшное – ее будничность, миру смерть отдельного человека вообще незаметна. Один миг – и все. Жизнь будет идти дальше своим чередом.
Андреа молчал. Наверное, он ожидал от нее рыданий, восклицаний. Но внутри у нее была пустота. «А ведь я год прожила с Димкой. И теперь его нет». Эта мысль не доходила до ее сознания. Нужно время, чтобы к этому привыкнуть…
Андреа сел рядом, потом взял ее за плечи и притянул к себе. И этот простой жест словно что-то растопил в ее душе. Она заплакала, не вытирая слез. А потом уткнулась ему в грудь.
– Господи! – выдохнула Ульяна. – Боже мой! Он так хотел другой жизни… И теперь для него все кончилось.
И она резко отстранилась от Андреа.
– Ох, – выдохнула Ульяна. – А теперь уходи, пожалуйста. Уходи… Мне нужно остаться одной.
– Ты не права… – Он коснулся ее руки, и ее словно обожгло.
– Не надо.
Он ушел, а Ульяна сидела, не поднимая глаз, боясь посмотреть ему вслед, потому что иначе – окликнет его, попросит вернуться и остаться.
Он удалялся, и как будто невидимые нити, протянутые из ее сердца к нему, рвались, причиняя невыносимую боль.
Не было даже слез. Она столько пережила за это время, что ощущала только спасительное омертвение, когда не хочется ни о чем думать, ни о чем вспоминать…
Сколько она так сидела – не знала. Но все равно в памяти без конца прокручивались события последних дней.
А потом Ульяна поднялась и поехала в отель.
Нужно было собираться в Москву.
* * *Москва встретила ее дождем под стать настроению. Яркое солнце было бы совсем некстати.
Приехав на вокзал, Ульяна взяла такси. Толкаться в метро, плыть в людском потоке, видеть лица пассажиров было невыносимо. Лучше в такси отгородиться от всего мира и смотреть в окно. Торопливые струйки дождя стекали по стеклу, превращая городской пейзаж в неразличимый набор пятен. И это было правильно, потому что все виделось, как в тумане. Реальность становилась фантомом – словно ничего и нет…
В квартире она поставила чемодан на пол и открыла все окна. Хотелось свежего воздуха. Дождь хлестал косыми струями прямо на ламинат. Ну и пусть… лужицы она потом вытрет. Воздух стал свежим, острым…
Проснулась она под утро и сперва лежала, прислушиваясь к собственному дыханию.
Нужно позвонить на работу. Но прежде еще одно дело. Еще одна встреча, из тех, что отменить нельзя. Только кое-что надо проверить…
Через три дня она позвонила по одному телефону и попросила абонента приехать в Москву для срочной встречи. Человек молчал в недоумении, и тогда она назвала «кодовое» слово…
* * *Владислава Егошина прилетела на следующий день. Она позвонила Ульяне, и та назначила ей встречу в кафе «Японский дед».
– Это где такое находится? – В голосе Егошиной звучало недоумение.
Ульяна назвала адрес.
Кафе «Японский дед» находилось недалеко от ее места работы. Она любила иногда заходить в это кафе и сидеть там, потягивая коктейль или зеленый чай со взбитым горячим молоком. Ей нравился интерьер, казалось, дизайнер придумал его в припадке безумного вдохновения: здесь кроме названия не было практически ничего «японского», ну если только пара гравюр, стилизованных под «японские». Тут стояли ярко-оранжевые кресла и пуфики, с потолка на ниточках свисали разные фигурки, фотографии и даже надписи, боксерские груши и игрушечные пистолетики… А в углу высилась фигура одной популярной западной рок-певицы, чьи волосы были сделаны из сахарной ваты. Один раз Ульяна привела сюда Димку и пожалела об этом: он моментально скривил губы и сказал, что «атмосфера здесь несколько э… странноватая».
Димка не хотел ее знакомить со своей родней, хотя она пару раз сказала, что ей интересно съездить в Рязань, она там никогда не бывала, наверное, это красивый древнерусский город. Димка сразу насторожился, нахохлился и сказал, что как-нибудь потом, ничего особенного в Рязани нет, город как город… Таких в среднерусской полосе навалом. Это и к лучшему, неожиданно подумала Ульяна, что он не удосужился представить ее своей родне, иначе ей пришлось бы объяснять им слишком многое… Надо будет как-нибудь потом узнать в редакции, где его похоронили, и съездить на могилу. И еще нужно съездить на могилу к родителям. Она была на кладбище весной, но ей захотелось побывать там еще раз…
Егошина остановилась на пороге кафе и окинула взглядом зал, как полководец перед решающей битвой. Потом безошибочно вычислила Ульяну, сидевшую в углу, и направилась к ней. Черные брючки, черная кофточка, черная сумочка и – как единственная вольность – нежно-сиреневая блузка, расстегнутая сверху на две пуговицы.
Конечно, вся эта разношерстная богемная публика, возлежащая на оранжевых пуфиках, не очень-то импонировала этой напряженной как струна сорокалетней блондинке, у которой при более близком рассмотрении обнаружился весомый довесок в виде еще шести-семи лет, старательно спрятанный скальпелем пластического хирурга. Когда Ульяна видела Егошину в Ницце, та была другой, более раскованной, роскошной, уверенной в себе. Сейчас она выглядела как человек, попавший в капкан, откуда не знает, как выбраться.
Ульяна утопала в оранжевом кресле и молча смотрела на Егошину. Та взяла стул и села на него – строгая, с прямой спиной.
– Что вы знаете? – выдохнула она, кладя сумочку на стол.
– Может, для начала познакомимся, – процедила Ульяна.
– Для начала? – усмехнулась Егошина.
«Она меня не узнала, – решила Ульяна. – Конечно, тогда в Ницце все ее внимание было поглощено Андреа».
– Ульяна.
– Очень мило. Егошина Владислава Александровна. Я думаю, вы все сами прекрасно знаете, только почему-то валяете дурака. Набиваете себе цену? Сколько? – И она расстегнула сумочку, готовясь достать оттуда деньги. «Похоже, она привыкла за все платить, – подумала Ульяна, – то, что в мире существуют категории, неподвластные деньгам или к ним деньги имеют лишь косвенное отношение, ей в голову не приходит».
– Уберите сумочку, – сквозь зубы процедила Ульяна. Сейчас ею владела бешеная черная ярость. Хотелось ударить кулаком по этому безупречному лицу, разбить самодовольство и самоуверенность Егошиной.
– Когда вы решили избавиться от своего мужа? В какой момент эта мысль пришла вам в голову?
– Что? – Рот Владиславы округлился, а глаза стали жить отдельной от тела и лица жизнью. Сначала в них заметалась растерянность, потом в глубине вспыхнуло недоумение, вслед за ним пришел страх и, наконец – ужас. Нутряной, животный…
