Марина Крамер - Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров

Леон взял у нее пакет и заглянул внутрь:

— Ого, даже гущи немного есть. Это отлично. Я разберусь.

— Только, Леон, давай так — результаты ты только мне покажешь, а Ворону пока знать не надо.

— Я понял.

— Ты чего задумала? — спросил Женька, отлично понимавший, что все это говорится и делается неспроста.

— Возьму Вову вашего на понт. Если ему нечего скрывать, то и не будет ничего. А вот если есть… Женя, дай сигарету, мои кончились, — заглянув в пустую пачку, попросила Марина, и Хохол со вздохом вынул из кармана джинсов пачку тонких сигарет с ментолом:

— Мне кажется, ты вообще забыла, что такое покупать себе сигареты самостоятельно. В день, когда я умру, ты бросишь курить.

— Чушь не пори. С чего это я должна бросить курить?

Леон подумал, что ослышался — вертел головой, вглядываясь в лица Хохла и Марины, но оба были совершенно серьезны.

— Так а кто тебе за ними бегать-то будет, если меня не станет?

— Ой, я тебя умоляю! Найдутся желающие, не переживай. — Она прикурила от протянутой мужем зажигалки и со смехом объяснила совершенно ошарашенному Леону: — Не реагируй, это у нас юмор такой. Он прекрасно знает, что без него я не только курить брошу — я жить брошу без него, — и в этой фразе Леон не уловил ни единого намека на юмор…

Хохол безмятежно улыбался, глядя на жену с любовью. Он все про нее знал.

— Только, Леон, попробуй поскорее с экспертизой, если это возможно, — попросила Марина, возвращаясь к тому, с чего начали, — если нужны деньги, скажи.

— Нет, не нужны. У меня есть человек в экспертизе. К вечеру постараюсь все сделать, но только ехать нужно сейчас.

— Так поезжай. А ты — ко мне в машину, я тебя домой завезу и вернусь в «Тишину», — сказала она, обращаясь к мужу.

Хохол заскрипел зубами, но промолчал — если она не берет его с собой, значит, в офисе, скорее всего, генерал, а эта встреча никому не нужна.

— Хорошо. Хоть высплюсь, — буркнул он.

Они пересели в свою машину, Леон выехал со стоянки и свернул налево, скрылся за поворотом, а Марина, сидящая за рулем, все никак не могла повернуть ключ в замке зажигания. Хохол молчал. Он проклинал себя за то, что заставил ее заехать именно сюда, и даже не потому, что этим невольно всколыхнул воспоминания. Он до сих пор не мог смириться с тем, что, даже мертвый, Малыш в две секунды забирал у него Марину. Он понимал, что никого в своей жизни Коваль не любила, кроме Малышева, это было настоящее сильное чувство, над которым оказалось не властно даже время, даже смерть, и от этого было больно.

На его сжатый на колене кулак легла узкая холодная ладонь.

— Не мучайся, мой мальчик. Я же с тобой, — прозвучал чуть хрипловатый голос жены.

— Да. Со мной, — вывернул он, отворачиваясь, — поехали.

— Хочешь, я не буду возвращаться к Мишке? — спросила она, не убирая руки. — Побудем вдвоем.

— Что, на кладбище поедем? — криво усмехнулся Хохол, стараясь скрыть, как недоволен и как ему больно.

Она чуть отпрянула и внимательно посмотрела на мужа, отвернувшегося от нее:

— Ты опять?

Резко развернувшись, он схватил ее за плечи и встряхнул:

— А ты думаешь, что я железный?! Сколько я могу это терпеть, скажи?!

Не сумев совладать с собой, он выскочил из машины, хлопнул дверкой и почти бегом скрылся за ближайшим офисным зданием.

— Истеричка, — процедила Марина, оставшись одна, — как обычно, защемило самолюбие…

Повернув ключ, она решительно вывела машину с парковки и поехала обратно в «Матросскую тишину».

Глава 32

Урал. Хохол

Просить не сомневаться того, кто не сомневается, — все равно что просить сомневаться.

Он шел, не разбирая дороги, даже не понимая, куда идет и зачем. Его преследовала одна и та же картина — Коваль, вытянувшаяся в струнку, с идеально прямой спиной и скорбным выражением на лице. Она всегда переносила страдания только так — выпрямив спину и вздернув подбородок, она даже плакала так, отличаясь этим от всех остальных женщин. Сворачиваться в клубок, горбиться — это было не в ее правилах, любые невзгоды и трудности она встречала, распрямив плечи и подняв голову. И Женька знал — этому она научилась в первый год своей жизни в доме Мастифа, в тот самый день, когда на ее глазах старик с подручными заживо сожгли в костре Олега Черепа. Именно в тот момент она поняла — если согнется, то всю жизнь проведет в этом положении, а Коваль была не из тех, кто сгибается. Много раз это умение ставило ее на самый край, но изменять привычке она не умела. Сколько их было, желающих поставить несгибаемую Коваль на колени… Но никому не удалось. И только с ним, Женькой, она позволяла себе такое, во что мало кто поверил бы. Только он знал, какое это ощущение, когда сама Наковальня стоит перед ним на коленях и смотрит снизу вверх. Увы, это было возможно только в постели.

И сейчас она снова сломала его, заставила вывернуть наружу то, что он чувствует, снова показать ей свое самое уязвимое место.

«Напиться бы, — думал Хохол, шагая по улице в сторону набережной. — Да, напиться и вжарить ей, чтобы помнила». Но он хорошо знал, что не сделает этого, потому что дальнейший сценарий его тоже не устраивал. Чувство вины и жгучего стыда, охватывавшего Женьку всякий раз после подобных экзекуций, было хуже ножа. Хохол понимал, что слаб против Марины, слаб хотя бы потому, что бьет ее от бессилия, от невозможности изменить что-то, переломить.

— Сууукааа… — простонал он, садясь на лавку у подъезда старенькой пятиэтажки и вцепляясь в волосы.

Подняв голову, Хохол увидел прямо перед собой метрах в ста супермаркет и понял, что это знак. Решительно поднявшись, он направился туда. В отделе алкоголя не глядя побросал в корзинку бутылки с водкой и пошел к кассе, на ходу вынимая из кармана смятые купюры. Встав в небольшую очередь, он оказался за невысокой пожилой женщиной в легких брюках и кофточке в горошек. Внезапно она обернулась и тихо ахнула:

— Женя…

Хохол не сразу понял, что она обращается к нему, даже повернулся посмотреть, не стоит ли кто сзади, однако женщина взяла его за руку и сжала:

— Женечка… да как же ты… — и он, присмотревшись, узнал в этой совершенно седой миловидной тетке Дашу. Дашу, бывшую домработницу Малыша и Марины, прожившую в их доме почти всю жизнь.

— Дашка?! Ты как тут? — обняв ее, спросил Хохол, и в носу у него защипало от навалившихся воспоминаний — родной человек, как ни крути.

— Да я-то живу здесь, а вот ты как? И чего это? — кивнув на корзинку, полную бутылок, спросила Даша.

— Это… а, это так…

— Понятно, — решительно заявила Дарья, вынимая из кошелька банковскую карту и протягивая кассиру. — Значит, так, девушка. Водку мы брать не будем.

Кассир посмотрела на Хохла, и тот развел руками, признавая поражение.

Подхватив Дашины пакеты, он вышел следом за ней из супермаркета и спросил, останавливаясь на крыльце:

— Куда тебя проводить?

— Почему это проводить? Мы ко мне пойдем, посидим, чаю выпьем, ты мне все расскажешь, — все так же решительно заявила Дарья. — Я же вижу, Женечка — больной ты весь, аж глаза потухли. Идем, идем.

И Хохол, удивляясь себе, подчинился и пошел рядом с Дашей к той самой пятиэтажке, у которой сидел несколько минут назад.

Поднявшись на четвертый этаж, они остановились у массивной двери, за которой Хохлу открылась уютная, хорошо отремонтированная трехкомнатная квартира.

— Ты проходи, Женечка, я сейчас…

Даша скрылась в кухне, а Хохол, скинув кроссовки, вошел в большую светлую комнату, обставленную мягкой мебелью песочного цвета. Даша вернулась с подносом, на котором стояли чашки, сахарница и заварочный чайник, а в руке у нее обнаружилась корзинка со свежими плюшками.

— О господи, я уже забыл, как выглядят твои знаменитые творожные шаньги, — захохотал Хохол, помогая женщине расставить все на столе.

Даша принесла из кухни горячий чайник, установила его на подставке и уселась напротив Женьки в мягкое кресло.

— Ну, ты ешь и рассказывай. А… может, борщика, а? Утром варила.

— А давай, — согласился он, — от твоего борща отказываться грех.

Даша засмеялась:

— Ты не скромничай. Варить борщ ты умеешь лучше меня. Идем тогда в кухню, я погрею, а ты покуришь.

Кухонька оказалась маленькой, но уютной и чистой — ну а чего еще можно было ожидать от Даши. Пока в микроволновке грелся борщ, Женька курил, приоткрыв окно, а Даша, примостившись у стола, не сводила с него глаз.

— И не постарел ты совсем, Женечка, все такой же… Как Марина Викторовна-то?

— Как обычно, — процедил он сквозь зубы. — Чего, думаешь, я водярой тарился, как танкер горючим?

Даша печально улыбнулась:

— Опять поссорились? Она здесь, выходит?