Искатель, 1995 №6 - Джо Горес
Все равно, что в парке аттракционов сидишь на центрифуге, которая крутится все быстрее и быстрее и, как бы ты ни стремился удержаться на середине, тебя сносит на периферию.
Он должен выбраться отсюда. Хулио остановился перед Риком.
— Ты можешь сидеть, качать ногой и притворяться, что ничего не боишься. Но ты боишься. Ты боишься даже выстрелить, — он повернулся и зашагал к двери, остановился, оглянулся. — Даже в меня. Даже мне в спину.
И двинулся дальше. С побледневшим лицом, посеревшими губами, Рик медленно опустил пистолет на колено. Его левая нога начала непроизвольно подергиваться.
Толстяк потянулся за очередным сандвичем.
Луна опустилась ниже, навстречу клубам сгущающегося предрассветного тумана. Холодный ветер с океана, пробиравший до костей, подбодрил Хулио. Он ожидал получить пулю в спину, но не мог остановить себя. Как это ни странно, Рика он только жалел. С ними все кончено, в этом он уже не сомневался. Они зашли слишком далеко, а ведь могли же остановиться, поставить точку в цепи насилий. Но они переходили от одного этапа к другому, и теперь просто невозможно повернуть вспять. Для них все кончено. Как и для Дебби. Паулы Холстид и Гарольда Рокуэлла. Чемпа.
Чемп закричал вновь. Словно раненое животное в каком-то телефильме о джунглях. Через поляну Хулио зашагал к подножию обрыва, где он ожидал найти бедного изувеченного Чемпа. Но не Холстида. Этот-то давно смылся.
Но в пяти ярдах от кустов он услышал мужской голос. Холстид! Здесь, под обрывом! Хулио присел, в руке у него блеснул нож.
— Мужайся, сынок, — таким тоном наездник успокаивает занервничавшую лошадь. — И мне спуск дался нелегко. Теперь я…
Хулио бросился на него сзади, как хорек на курицу, целя ножом в почку. Но то ли поспешил, то ли в лунном свете неверно оценил дистанцию. Курт откатился в сторону и тут же вскочил, уже лицом к Хулио. А нож просвистел в воздухе.
Но Холстид по-прежнему в западне, на маленькой полянке, подумал Хулио и, оскалившись, двинулся на него.
— Твой друг изувечен, — голос Холстида звучал очень спокойно. — Я думаю, у него сломан позвоночник. Но он, возможно, выживет, если ему окажут квалифицированную помощь. Давай…
Хулио рассмеялся. Испугался стали этот Холстид. Нож превращает человека в гиганта. Чемп, лежащий в двух ярдах, громко застонал. Облако закрыло луну, и без того тусклый свет померк еще больше. Хулио слышал Курта, но едва ли понял смысл его слов. Он видел, что Курт пятится, а для Хулио это означало только одно: страх.
— Я тебя убью, — просипел Хулио.
Выражение лица отступающего от него человека изменилось, но стало не таким, каким ожидал увидеть его Хулио. На нем отразился… не ужас, скорее удовольствие. Правая рука Холстида нырнула за спину, чтобы вернуться с обоюдоострым ножом.
— И не пытайся, сынок. Я забыл об этом, когда столкнулся с твоим приятелем на обрыве, но обращаться с ножом я умел, когда ты еще не появился на свет.
В душу Хулио закрался страх, но он прыгнул вперед, размахивая ножом, как принято в уличной драке, когда противник практически всегда не вооружен. Махнул ножом и Курт, целя в костяшки пальцев, чтобы перерезать сухожилия и обезоружить парня. Но в почти полной темноте не мог сказать, достиг ли его удар цели. Или только оцарапал руку.
Внезапно Хулио замер. Потом повернулся к Курту, лицо его закаменело.
— Что…
— Послушай, — оборвал его Курт, — я могу покончить с тобой в любой момент. Давай прекратим…
Хулио шагнул к нему и рухнул лицом вниз. Курт ждал, подозревая, что это ловушка. Другого и быть не могло. Он же только полоснул его по пальцам. Но Хулио не шевелился. А тут в разрыве между облаков показалась луна, и Курт увидел, что нож Хулио лежит в нескольких дюймах от его руки.
Выругавшись, Курт подошел, упал на колено, перевернул Хулио. Черные безжизненные глаза смотрели в никуда, совсем как глаза Паулы, когда он нашел ее лежащей на туалетном столике, глаза часового из его кошмаров, глаза многих людей во время войны. Курт тяжело вздохнул, встал. Вытер лезвие о свитер, убрал нож.
Вместо костяшек пальцев он попал в запястье, там где лучевая артерия проходит под самой кожей. Тридцать секунд спустя Хулио потерял сознание, через две минуты он умер. И хотя эта бессмысленная смерть вызвала у Курта лишь шок и отвращение, он не мог не подумать: «Холстид, старина, а сноровка у тебя та же, не так ли?»
Мысль эта тут же ушла, оставив во рту привкус тошноты. Он посмотрел на своих жертв: один изувечен, второй мертв. Безумие. И надо прикончить еще двоих? Нет, хватит, хватит. Хищники? Если б он приехал на несколько минут раньше в день нападения на Рокуэлла, если б был в доме, когда они набросились на Паулу, ничего бы этого…
Но, возможно, лишь на долгом, мучительном пути, пройденном им после смерти Паулы, он осознал: угрозе, силе и страху можно противопоставить лишь те же угрозу, силу и страх. Профессор Курт Холстид уговаривал бы, приводил логичные доводы и, скорее всего, был бы уничтожен. Может, только Курт Холстид, закаленный в боях в пустыне, мог…
Он отогнал от себя эти мысли. Все кончено. С двумя оставшимися пусть разбирается Монти Уорден, а с него хватит. Он снял тяжелый свитер, укрыл им Чемпа, пощупал его пульс. Слабый, учащенный, но устойчивый. Возможно, выживет, если быстро связаться с врачами. И лишь в густом тумане добравшись до «фольксвагена», Курт понял, что потерял ключи. Что теперь? Как соединить провода напрямую, он не знал. Где выпали из кармана ключи, не имел ни малейшего понятия. Оставалось только одно.
И он зашагал к Сан-Конрадо, лежащему в десяти милях городку, при каждом вздохе кривясь от боли в треснутых ребрах, дрожа от холода. Он понимал, что туман сводит его шансы поймать попутку до нуля. Следовательно, предстояло пройти пешком все десять миль.
Глава 31
Сидя на жалобно поскрипывающем под его тяжестью старом диване, Толстяк гадал, почему так долго не возвращается Хулио. Да, крики смолкли, но от тишины стало еще страшнее. Доносящиеся снаружи крики означали, что там есть кто-то живой. Живой! Круглую физиономию перекосило. Толстяк громко рыгнул.
— Слушай, Рик, как ты думаешь, когда вернется Хулио?
Рик медленно повернулся к Толстяку. Его левая нога по-прежнему дергалась.
— Ты знаешь не хуже меня, что он мертв.
Толстяк заерзал на диване, вновь рыгнул. Потянулся за сандвичем, но тарелка уже опустела.
