Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина
– А мама ваша… она жива?
– Умерла от ковида полгода назад, – коротко ответил Садков и помрачнел. – Я тоже чуть ласты не склеил, очень тяжело переболел, но выкарабкался. Мы с мамой одновременно заразились, я ее в поликлинику повез кардиограмму снимать, а там… Ну сами, наверное, знаете: толпа, все чихают, кашляют, с температурой. Мы с мамой эту пакость в дом притащили, у меня вся семья слегла: жена, дети. Но они, слава богу, в легкой форме перенесли.
– Вы говорили, у вас сестра есть. Как ее жизнь сложилась?
– Да отлично сложилась! Осталась в Псковской области, жирует на своем фермерском хозяйстве, я ее на попечении своих братанов оставил, они в обиду не дадут, так что у сестренки все тип-топчик.
– В Псковской области? – удивленно переспросил Петр.
– Ну да.
Садков сложил нож и вилку на опустевшую тарелку и поискал глазами официанта, который немедленно возник рядом со столиком, убрал посуду и пообещал, что кофе и десерт будут через минуту.
– И еще один кофе моему гостю! – крикнул Садков ему вслед.
Он деловито проверил сообщения на телефоне, досадливо поморщился, покачал головой и вернулся к рассказу о своей жизни.
– Мама у нас родом из Псковской области. Вот туда она нас и увезла сразу после похорон.
– Неужели не захотела оставаться в столице? Мне говорили, что в те времена все, наоборот, стремились осесть в Москве.
– Ты не понимаешь ни хрена. – Садков внезапно перешел на «ты», видимо, утомившись от собственной напускной вежливости. – Думаешь, мать поверила в эти байки про то, что папаня погиб при исполнении служебного долга? Да ни фига! Его же Галькин бывший любовник грохнул из ревности. Ну, тот, которого она бросила ради нашего папани.
– Чей любовник? – недоуменно переспросил Петр.
– Галька – это та секретарша, с которой отец замутил. Мать отлично знала об этом и мне сказала, и бабушке, а когда сестренка подросла – так и ей тоже. Но в прокуратуре же не могли во всеуслышание признать, что их следователь принял приговор из-за бабы, вот и выдумали для всех красивую сказку, мол, служил делу правопорядка и пал от рук злодеев. Мама и людям так говорила: соседям, подружкам, сослуживцам на работе. Все должны были считать, что она вдова героя, а мы – дети героя. Но в семье-то правду знали. Так что для твоей книги папаня не подходит. Его убийство – чистая бытовуха, никакого героизма. Про него не скажешь, что пал на боевом посту.
– Все равно я не понял, почему вы переехали из Москвы в Псковскую область.
Принесли десерт и кофе. Валентин Евгеньевич немедленно отхватил ложечкой огромный кусок шоколадного торта с шапкой взбитых сливок. Петр наблюдал за ним и с удивлением замечал, как из-под хорошо сшитого темно-серого костюма начинает вылезать малиновый пиджак. Точно так же, как из-под облика вальяжного и успешного бизнесмена выползал хамоватый бандюк разлива 1990-х годов. «Никакой ты не начальник отдела, – думал Петр, глядя на Садкова. – Ты на самом деле хозяин фирмы-отмывашки, через которую прогоняются криминальные деньги и которую записали на кого-то совершенно левого. Может, даже на твою жену или сестру. Мол, я не владелец, я всего лишь наемный управляющий, с меня спроса нет, ничего такого не знаю, не ведаю. Корчишь из себя крутого и делового, носишь дорогой костюмчик, обедаешь в навороченном ресторане, а как был пацаном из подворотни – так им и остался».
Судя по тому, что и как рассказывал Садков, прошлого своего он нимало не стеснялся. Напротив, казалось, даже хотел похвастаться, вот, мол, я какой, из грязи самостоятельно выбился в князи.
– В Москве все материны знакомые знали, что папаня с нами не живет. И соседи знали. Как такое скроешь-то? А в поселке под Псковом легко можно было всем втереть, что у нас была идеальная семья. Ну и насчет героической гибели тоже, само собой. Здесь, в Москве, кто не знал, так в любой момент мог узнать, кто на самом деле папаню убил, в прокуратуре и в милиции тоже люди работают, языками мелют направо и налево. Но до Пскова точно не дошло бы. Вот потому и уехали. В поселке с нами носились как с писаной торбой, маму сразу завучем в местную школу взяли, меня жалели. В общем, житуха была хорошая. – Садков мечтательно улыбнулся. – Лет в четырнадцать у меня приводы начались, я ж нормальный пацан был, не ботан какой-нибудь, так в милиции ко мне с сочувствием относились, в школу не сообщали и мать не дергали попусту.
Он помолчал, и на лице проступила искренняя печаль.
– Мама у нас хорошая. Была… Гордая очень. Когда этот козел, папаня в смысле, перестал приходить домой и прочно засел у своей Гальки, мама сказала, что, дескать, у папы опасная и ответственная служба и ему придется какое-то время пожить в другом месте, потому что дома новорожденная малышка и нет покоя. Но папа, конечно же, будет приходить, навещать, приносить подарки. Бабушка из-под Пскова приехала помогать. Я-то мелкий был, всему поверил, да мне и отлично было: мать с бабкой целыми днями вокруг сестренки крутятся, до меня дела нет, можно было на уроки забить и с ребятами тусоваться до позднего вечера. Потом уже, когда немного подрос, стал думать: почему мама к партийному начальству в прокуратуру не пошла? Обратилась бы в партком, потребовала вернуть мужа в семью, разлучницу наказать примерно. А что? Так многие делали. Не от большого ума, конечно, но эффект почти всегда был. За скандальный развод можно было и из партии вылететь, а без партбилета путь ко многим должностям закрыт намертво. Но мама была выше этого, она до последнего надеялась, что отец одумается и вернется. Каждый день ждала, что он зайдет, старалась, чтобы дома была чистота, порядок. Чтобы на плите вкусная еда стояла. И сама делала все, чтобы хорошо выглядеть. Для того и бабку высвистала, как я потом понял: одной-то ей точно было бы не справиться, когда на руках грудной младенец. Все мечтала, как он войдет, увидит жену-красавицу, малышку-куколку, кругом полный ажур, на столе всякая вкуснятина, – обомлеет и поймет, от какого счастья отказывается. Ну и останется навсегда. А он приходил, оставлял деньги, разворачивался и уходил, даже пальто не снимал. За все полгода я его только один раз и видел, он же приходил, пока я еще с пацанами на улице гужевался, так он меня ни разу не подождал. Я страшно обижался на него, а мама всегда этого придурка выгораживала, говорила мне, что надо было дома сидеть, а не шляться где попало, потому что папе ждать некогда, у него – ну и всякое бла-бла-бла про опасную и трудную службу.
Он залпом допил кофе, взглянул на часы и сделал официанту знак, чтобы принес счет.
– Так что, будешь про папаню в книжку писать? Или передумал? – ехидно спросил Садков. – Не годится он в герои-то?
Петр деликатно подождал, пока Валентин Евгеньевич расплатится по счету и положит в книжечку чаевые наличными.
– Скажите, вы точно уверены, что вашего отца убили из ревности?
– Ну а из чего ж еще? – удивился Садков. – Не из мести же. Ты молодой еще, понятий не знаешь. Нормальный криминал никогда ментам и следакам не мстит. У каждого своя работа и свое место в этой жизни. Мама врать не стала бы, для нее же лучше было, если б муж героически погиб, но она не кормила нас сказками. Как все случилось – так сразу и мне, и бабке всю правду выложила. Не веришь?
– Не то чтобы не верю, но привык все перепроверять, – уклончиво ответил Петр. – Очень не хочется налететь на иск о диффамации или клевете, сами понимаете.
– Понимаю, понимаю, – закивал Валентин Евгеньевич. – С судами связываться – дохлое дело. Хочешь перепроверить – поговори с Галькой, уж она-то наверняка на суд притащилась и все своими ушами слышала. Мама с бабушкой на суд принципиально не ходили и вообще конца следствия не дожидались, как разрешение на захоронение получили – так в землю закопали и уехали сразу.
– Не подскажете, как мне найти эту Галину?
– Как найти – не подскажу, ты журналист – ты и ищи, она ж тебе нужна, а не мне. Фамилию только знаю: Перевозник. Галина Перевозник.
* * *
– Этот старый пень развел меня, как лоха последнего! – бушевал Петр. – Сразу заявил, что про убийство Садкова нужно рассказывать начиная с дела Астахова, а я, идиот, уши развесил и потратил на его россказни кучу времени. Там всей связи-то с гулькин нос: Садков составил обвинительное заключение по делу, а через четырнадцать лет разразился скандал, который к убийству следователя не имел никакого отношения. Губанову скучно целыми днями сидеть дома, вот ему подвернулись свободные уши – и он понесся травить байки из прошлой жизни. А я, дурак, слушаю, записываю
