Руслан Белов - Хирург и она; Матрица
Ведь Чихай, пусть даже вселившийся в битого повара - это Чихай.
95. Раздвоение - это от нервов.
Все воскресение Борис Михайлович провел дома, и Гортензия Павловна была счастлива. Они были вдвоем, и едва единение готовилось себя исчерпать, как кто-то появлялся. Просоленный капитан барка, пересекшего Тихий океан, или В. известная опереточная актриса, или повар с павлином, фаршированным живыми белыми воробьями, или Ж., одиозный думский деятель. Временами они все исчезали, и Гортензия Павловна, могла побыть одна, полежать на диване, полежать ровно столько, чтобы соскучится по своему волшебнику и по жизни, им создаваемой.
Она его так и называла, "мой волшебник". "Мой волшебник Мишенька"
В спальню или в будуар иногда уходила не она. В спальню или в будуар иногда ускользала Даша. Ускользала, чтобы мысленно постоять среди своих цветов - гортензий, красных и белых флоксов, розовых ромашек, - ускользала, чтобы оказаться в своей пустынной квартире и стать собой, некрасивой и никому не нужной, ускользала, чтобы поплакать, уронив голову на пустые коробочки и флакончики, обретавшие у подножья безжалостно правдивого зеркала.
Теперь у Даши было все, все кроме безысходности, наполняющей душу кровью, все, кроме, надежды, дающей силы жить. А человек - это надежда. Она начала понимать, почему богатые исчезают в джунглях или стреляются - они исчезают в джунглях или стреляются, чтобы появилась надежда, надежда на спасение. Они стреляются в надежде, что пуля не вылетит, а когда она все же вылетает, они радуются, что надеялись.
Но так думала Даша, не Гортензия. Нескольких минут лежанья на диване, нескольких минут единения с прошлым хватало, чтобы звуки и запахи большого дома вновь начинали трогать чувства и будить вкус к жизни. И Даша, мгновенно став Гортензией, улыбалась и шла к своему волшебнику, который делал все, чтобы она не думала, а наслаждалась.
***
Уже вечером, после того как Михаил Иосифович шепнул ей, что к ужину придет известный детский врач, недавно получивший видную государственную награду, Гортензия, нет, Даша вспомнила, что кончается четырнадцатое декабря, то есть пришло время показаться Лихоносову.
И она испугалась.
Нет, она испугалась не возможности потерять способность рожать детей. Когда ты мчишься к вершине искрящейся радостью радуги, когда почти каждая новая минута открывается сказочно, когда ты еще не исчерпала и сотой доли удовольствий, писающее, какающее, орущее и требующее ежесекундного внимания создание не может быть устойчивой целью. И эти долгие месяцы вынашивания... Эти груди, которые никогда не станут прежними, эти растяжки, эти зубы, которые могут раствориться, чтобы стать скелетом этого писающего, какающего, орущего и требующего ежесекундного внимания создания. Нет, пусть это подождет, до сорока еще далеко...
Гортензия испугалась не бесплодия, она испугалась, что у нее могли появиться эти новообразования, которые сожрут все то, что она имеет. Она испугалась и вспомнила Хирурга. У нее и мысли не было показаться врачам, лучшим врачам, которых, без сомнения нашел бы Михаил Иосифович, она была твердо уверена, что врачей кроме Хирурга не существует, так уверена, что даже насморк обратил бы ее мысли к нему
"Что делать? - задумалась Даша, удалившись в свои покои. - Сказать Мише? И пусть он доставит его сюда? Нет. В Мишином сценарии Хирурга нет. И он не захочет переписывать его. Он приведет лучших, по его мнению, врачей. А смотреть должен врач, который делал операцию. Это ясно, как божий день.
- А может, пусть действительно посмотрят профессоры из института гинекологии? - подумала уже Гортензия.
- Конечно, пусть посмотрят, - отвечала ей Даша. - Отчего им не показаться? Но уверена в своем здоровье я буду только тогда, когда Хирург, и только Хирург, скажет, что я здорова. Ты же знаешь, он видит руками и чувствует сердцем.
- Ты просто хочешь его увидеть, - усмехнулась Гортензия. - Хочешь его увидеть и показать себя, то есть меня, стоящей на вершине благополучия..
- И не только увидеть и показать, - засмеялась Даша. - Я соскучилась по его взгляду, по его рукам, по его мальчику.
- А что в нем такого? - Гортензия была убеждена, что любовника лучше, чем Андрей, найти трудно.
- Андрей действует как актер, по сценарию. Он говорит, трогает, целует, сверкает глазами, как механический. Да, так "надраить", как он, никто не сможет, но, согласись...
- Может звякнуть ему? Пусть приедет часам к двум? - перебила Гортензия, вспомнив последнее посещение Андрея. Вспомнила влагалищем, маткой, кожей бедер и губами.
- Ты что?! Миша же в доме! Представь рядом с Зевсом Феликса Круля!
- Да, ты права... Господи, как я люблю Мишеньку! Знаешь, по его виду, я чувствую, что он готовит к Новому году что-то незабываемое.
- Так как нам встретится с Хирургом?
- А что, хороший он мужчина? - не ответила на вопрос Гортензия - Ты что-то говорила о его необыкновенных способностях.
- Понимаешь, он любит. Я до сих пор помню, с каким восторгом и как долго он однажды рассматривал мизинец на моей правой ножке. А как трепетно он целует! Как упоительно входит! И понимаешь, - это важно, - он полюбил меня до того, как я стала красивой. Понимаешь, мне кажется, что у него рядом с сердцем есть какой-то орган, который вырабатывает трепетную любовь. И эта любовь аурой охватывает и пропитывает тебя.
- Если у человека есть орган, вырабатывающий трепетную любовь, то этот человек может полюбить и козу, - выдала Гортензия сентенцию.
- Не цепляйся к словам. Ты ведь все поняла, я чувствую. Так что будем делать?
- А почему бы нам не организовать маленькое приключение? Исчезнем на несколько часов, пусть понервничает? Мужьям полезно нервничать. Нервничая, они понимают, что жены - вовсе не частная их собственность. Где-нибудь в старой Москве снимем номер в уютной гостинице, пригласим его с инструментами...
- Он всегда с ними ходит...
- Ну и замечательно. Посмотрит обстоятельно, потом мы его отблагодарим.
- Было бы здорово. А как с ним связаться?
- Как, как? По мобильному телефону. Был у него мобильный телефон?
- Да... Но вряд ли он цел сейчас... А если цел, то пуст.
- Давай звонить. Там, в ящике, есть мобила...
- А почему не по обычному телефону?
- Я думаю, он прослушивается. Ну, если и не прослушивается, то разговоры точно записываются на ленту.
Даша вытащила из ящика трюмо мобильный телефон и набрала номер.
96. Клюнуло.
- Да? - ответил ей знакомый голос.
- Владимир Константинович? - вспомнив, кому он принадлежит, удивилась Даша.
- Да, я рад вас слышать. К сожалению, я не могу передать трубку Виктору Васильевичу. Вы, наверное, догадываетесь, по какой причине...
- Он пьян?
- Да, немножко, но на звук и свет не реагирует.
- А извините, вы у него в гостях, или он у вас?
- Он у меня, - понизил голос Владимир Константинович. - Похоже, он просыпается. Поговорите с ним?
- Да, конечно.
В трубке некоторое время радовалось сонно-пьяное бормотание и отдаленный голос Владимира Константиновича "Вить, это Даша, будешь говорить?" Вить, это тебя", "Черт, пьянь болотная, ты же в глаз мне попал!"
- Извините, он еще не оклемался, - продолжил разговор бывший повар через минуту. - Что ему передать?
- А как он у вас оказался? - ответила вопросом Даша.
- Догадайтесь с трех раз.
- Решил меня разыскать?
- Да... С помощью Чихая.
- Чихая?.. - испугалась Даша, - И что? Он согласился?..
- Его нет, он уехал...
- Далеко?
- Догадайтесь с трех раз.
- В Воронеж!? - прыснула Даша.
- Совершенно верно, - ответил Владимир Константинович и продолжил, уже серьезно:
- Виктор Васильевич говорил мне, что вы ему должны срочно показаться, иначе у вас могут быть проблемы вплоть до онко... Ну, в общем, как хотите, врачей у вас, видимо, море.
- Я хочу, очень хочу, - закричала Даша в трубку. - Но я пока не знаю, как мне уйти. Знаете что, к завтрашнему вечеру, я что-нибудь придумаю. После обеда пусть он ждет меня, до вечера ждет у метро ВДНХ, нет, на Ярославском шоссе, скажем на остановке "Новый театр" в сторону МКАД. До свидания, я больше не могу говорить".
97. Ее хотят все.
- I do it! - положив трубку, воскликнул Владимир Константинович, последнее время активно учивший английский язык.
Конечно же, никакого Виктора Васильевича, то есть Лихоносова, рядом с ним не было - пьяно-сонное бормотанье последнего изображал он сам.
Подумав, бывший повар и шофер Бормана посерьезнел: даже половины дела не было сделано. И никаких гарантий на успех - выбраться из дворца Бориса Михайловича, без сомнения, так же сложно, как в него попасть.
"И зря я поспешил... - вовсе помрачнел Владимир Константинович, подумав еще. - Надо было говорить не своим голосом. А если она скажет служанке, что говорила с бывшим поваром известного гангстера? И все, понеслось, поехало вытащит служба безопасности за ушко на солнышко. Нет, далеко мне еще до Чихая. Но я постараюсь стать таким, каким он был. Постараюсь, если на первом же своем деле не сломаю себе шею".
