Елена Михалкова - Знак Истинного Пути

– Ничего милиция не увидит, – не оборачиваясь, отозвалась Наташина мать. Она содрала уже с себя майку и заворачивала новорожденного. – Мы эту несчастную похороним. Наверняка женщина – пьянчужка какая-нибудь подзаборная. Посмотри на нее… Искать ее никто не будет. А из дома ребенка ты малыша никогда в жизни не заберешь. Никто тебе его не отдаст – ты же не работаешь! Возьми, Наташ… – И она протянула дочери сверток, в котором попискивал младенец.

– Нет, мать, как хочешь, а я в милицию иду, – заявил Иван Семенович, поднимаясь с коленей. – Ты, матушка моя, что-то не то говоришь.

– Хочешь дочери жизнь загубить? – повернулась к мужу Лидия Петровна, и тот остановился. – Свои детки у нее вряд ли будут. Из детдома большого брать – какого-то еще возьмешь? А здесь – сам бог дитя посылает, и ты его хочешь чужим людям! С ума ты сошел на старости лет или как?

– А мы-то ему кто? – не выдержал Олег. – Мы такие же чужие!

– Тебе что покойница перед смертью сказала? – негромко спросила Лидия Петровна. – Сказала – никому ребенка не отдавать. Значит, нет у нее никого.

– Наташа, да скажи ты ей! – воззвал Олег к жене.

Наташа даже не подняла голову. Перед глазами у нее промелькнуло странное видение – луна, но не желтая, а темно-серая, покачивающаяся над верхушками сосен. «Это хороший знак», – подумала Наташа, долгие годы носившая кулон – лунный камень, подаренный матерью. Она пристально рассматривала длинные рыжие волосики, пробивавшиеся на красной макушке. Глазок совсем не было видно, а вот ротик был – и жадно разевался, открывая две розовые полоски крохотных десен.

– Как котенок, – тихо проговорила она. – Его покормить скорее надо. Маленький мой… Тимоша…

Что отец и мать сделали с телом, Наташа долгое время не знала. И не интересовалась. Только потом мать рассказала ей, что хотели похоронить женщину на кладбище, но побоялись, что их увидят односельчане, – и отец вырыл яму недалеко от того места, где она умерла.

– Побоялись мы, Наташа, крест поставить – увидит кто, разроют могилу, проблем не оберешься, – говорила мать. – Скажут – вы же и убили. Я там рябинку посадила, над могилой, и хожу туда каждый день. В церкви отпевание заказала заочное, все сделала, как надо, и девятый день мы поминали с отцом, и сороковой, так что ты не беспокойся. Я одежду-то несчастной той осмотрела – отец твой не смог. Ничего у нее не было. Как с неба свалилась.

Мать не стала говорить Наташе, что еще долгое время она со страхом выискивала в новостях объявления о пропавшей женщине. Но так ничего и не услышала. Ни в Рязани, ни в окрестных селах не пропадала беременная женщина. «Бродяжка», – решила Лидия Петровна и успокоилась. Поначалу старалась каждый день выбирать часок, чтобы сходить помолиться на могиле, но постепенно ее визиты становились все реже и реже.

Наташа вернулась в город. Позвонила в детскую поликлинику. Позвонила в свою школу. К ее изумлению, никто особо не удивился – в школе все решили, что она до последнего скрывала беременность, а в поликлинике ее сначала грубо обругали за роды дома, а потом объяснили, где молочная кухня. Следующие полгода Наташа провела, как во сне, – между пеленками, кормлениями, убаюкиваниями ночью и снова пеленками. Мальчик был на редкость спокойный, но она все равно уставала неимоверно. Олег существовал параллельно, сам по себе, – в виде хмурого невыспавшегося мужчины, уходящего куда-то утром, и хмурого уставшего мужчины, появляющегося откуда-то вечером. Откуда брались деньги, Наташа не спрашивала – ей было неинтересно. Ей все было неинтересно, кроме Тимоши. Тимофея. Тимки. Она не замечала, что Олег становится все более молчаливым, что он не заглядывает по вечерам в детскую кроватку, не смеется над глупостями растущего малыша и никогда не берет Тима на руки. Она делала все за двоих и была совершенно счастлива. Иногда по ночам ей снилась та женщина – она смотрела, не щурясь, на солнце синими глазами, и лицо у нее было такое же спокойное, как после смерти. Но эти сны Наташу не волновали.

Когда Тимоше было около восьми месяцев, Олег предложил отдать ребенка в детский дом.

– Наташенька, милая, – чуть не плакал он, – не люблю я его, понимаешь? Для меня он – чужой ребенок, от какого-то чужого мужика. У него наверняка родители алкаши были! Ну ты хоть о генах его подумай, а?

Наташа не могла думать о генах. Она смотрела на Тимофея и видела любимого малыша со светлым пухом вокруг головки. Она видела носик, ротик, слюнку из уголка рта – все, что угодно, но не гены. И смотрела на Олега с жалостью.

– Я не понимаю, из-за чего так надрываюсь, – сказал ей как-то Олег со злостью. – Ладно бы ради своего, но ради чужого…

– Может, тебе он чужой, – спокойно ответила Наташа, – а мне свой.

– Черт бы побрал твою мамашу, когда она это предложила! – взорвался Олег. – В милицию надо было заявлять, а не приют у нас устраивать! Вся жизнь шиворот-навыворот пошла, все псу под хвост! Вот что, Наташа, или отдавай его в детдом, или давай разводиться-разъезжаться. Я так жить больше не могу. А в детском доме ты его навещать сможешь, сколько хочешь.

Олег прекрасно знал, что предлагает невозможное – жить Наташе одной было негде и не на что, поэтому развестись с ним она не могла. Сейчас сила была на его стороне, поэтому он мог решать, как они будут жить дальше. К тому же она ведь любила его, это Олег точно знал.

– Хорошо, – кивнула Наташа, глядя на него ясными глазами. – Если тебе тяжело, давай разведемся.

Поначалу он думал, что жена просто храбрится. Однако Наташа собрала вещи и уехала к родителям, а через полгода вернулась в город, сняла комнату у какой-то знакомой за сущие гроши и обещание ухаживать за попугаем, Тимошу отдала в ясли, а сама вернулась на работу в школу. Вот тогда Олег окончательно понял, что браку их пришел конец. И случилось так из-за проклятой бабы, которую угораздило родить ребенка и помереть на опушке леса возле села Калядино…

Наташа закончила рассказывать и посмотрела на Макара. Во рту у нее пересохло, очень хотелось пить. Евгения Генриховна сидела напротив и смотрела на невестку ничего не выражающим взглядом.

– Думаю, теперь моя очередь, Евгения Генриховна, – мягко сказал Макар. – Ваша дочь Элина уехала из Москвы с неким Данилой Солонцевым. Ее никто не похищал, она пошла с ним сама – паломницей. У Данилы было свое учение, и он вел людей по святым местам, как он говорил. У Элины не было с собой паспорта, потому что его учение требовало, чтобы все, кто к нему примкнул, отказались на какое-то время от своих имен. Думаю, что она была влюблена в него.

Илюшин прервался и взглянул на госпожу Гольц. Та смотрела прямо на него широко раскрытыми глазами.

– Захотите, я потом покажу вам, как они шли, – продолжил Макар. – Если я правильно понял, каждый из них должен был как-то подтвердить, что он достоин того, чтобы принять имя. В какой-то момент Элина поняла, куда она попала, – по дороге они убили одну из женщин, которые шли с ними, и закопали в лесу. Я не знаю, принимала ли в убийстве участие Элина, но, полагаю, после этого у нее открылись глаза и на Данилу-Учителя, и на людей, которые шли вместе с ней. Убежать она не могла – ее стерегли, и ей пришлось идти вместе со всеми. А она была беременна.

– Что?! – выкрикнула, вскочив, Евгения Генриховна так неожиданно, что все вздрогнули. – Откуда вы знаете?

– Потому что я дошел до конца, – тихо сказал Макар, с жалостью глядя на нее, – проследил ее путь. Элина сумела убежать от них. Не знаю, каким образом, потому что они сильно избили ее под конец. Мальчик, свидетель избиения, сказал, что паломники ее убивали, но, возможно, он ошибся – ее просто били. Как бы там ни было, она убежала и почти дошла до села. По дороге у нее начались роды, и она родила прямо в лесу. Люди, которые случайно нашли ее, взяли ребенка себе, а Элину похоронили в лесу. Они были уверены, что грязная, оборванная женщина просто нищенка, попрошайка. Сначала, когда я приехал в Калядино, расспросы ничего мне не дали. И я прошел тем же путем, которым, скорее всего, шла она. И вышел к самому крайнему дому, что стоит очень близко от леса. Человек, который был со мной, знал хозяев. Мы зашли… Дальше, думаю, все понятно. Ваши родители, Наташа, – он обернулся и посмотрел на нее, – постарались забыть ту историю, но когда я начал рассказывать, что мать пропавшей девушки ищет ее четыре года, ваш отец не выдержал.

Наташа только кивнула.

– Вы хотите сказать, – Евгения Генриховна покачнулась и упала на стул, – что ребенка… что ребенка… ребенка…

– Евгения Генриховна, – Наташа поднялась и подошла к ней, – Тимофей не мой родной сын. Это ребенок Элины. Ваш внук. Я не знала ничего. Клянусь, что я встретила Эдика случайно. Это просто совпадение. Редкостное, исключительное совпадение.

Евгения Генриховна хватала ртом воздух. Макар и Бабкин бросились к ней, но она поднялась и, шатаясь, вышла из-за стола.