Феликс Меркулов - Президентский полк
— По-моему, он хочет что-то сказать, — понял громила. — Послушаем?
— Ну пусть скажет, — согласился водитель.
Громила размотал скотч, закрывавший рот Мусы:
— Говори.
— Мне нужно в туалет, — заявил Муса.
— И это все, что ты хотел нам сказать? — удивился громила.
— Хочу в туалет, — повторил Муса.
— Перебьешься.
— В туалет!
— Терпи, господин Наджи. Или делай под себя. Это, знаешь ли, очень способствует самоуважению.
Рот Мусы снова оказался заклеенным скотчем, его взяли за ноги и за плечи и перенесли в какой-то чулан в доме, освещенный тусклой лампочкой. В углу чулана валялся Саид. Мусу бросили рядом с ним. Перед тем как выйти, громила обернулся от двери и задержал руку, протянутую к выключателю.
— Я сказал тебе, что я твой самый страшный сон, — проговорил он. — Я ошибся. Твой самый страшный сон еще впереди.
Муса потерял счет времени. В чулане было темно, снаружи не доносилось почти никаких звуков, а те, что доносились, не несли в себе никакой информации. Изредка хлопали двери в доме, слышались неясные обрывки мужских голосов. Иногда Мусе казалось, что он слышит бой городских курантов. Но звуки были слишком слабыми, чтобы по ним определить время.
Он впадал в забытье, потом спохватывался и заставлял себя бодрствовать, словно за время забытья могло произойти что-то непоправимое. Рядом ворочался Саид, то начинал стонать, то затихал. От него шел резкий запах мочи. Муса крепился долго, но наконец не выдержал. Лежа в теплой, пропитавшей всю одежду моче, жестоко униженный своей беспомощностью, он впервые подумал о том, о чем раньше никогда не думал.
А правильно ли он поступил, когда в свое время, в девяносто первом году, поддержал генерала Дудаева? Тогда у него был выбор. Ему, человеку образованному, выпускнику экономического факультета Грозненского университета, знающему турецкий и арабский языки, успешно защитившему кандидатскую диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС, предлагали солидную должность в Министерстве по делам национальностей — с квартирой в Москве, хорошей зарплатой, госдачей и служебным автомобилем. Он отверг предложение. Он стал сначала референтом, а потом советником генерала Дудаева. Он верил в его звезду. Он верил в свою звезду. Эта вера не покидала его в самые трудные периоды жизни. И лишь сейчас он с тоской представил, как хорошо и спокойно ему бы жилось. Он мог бы занять видное место в руководстве Чечни, место если не главы администрации, то первого зама. Сидел бы себе в Ханкале под надежной защитой российский войск и спокойно наблюдал, как федералы устраивают облавы как на бешеных волков на амира Басаева и амира Хаттаба…
Снаружи донесся короткий автомобильный гудок, стукнули двери, громко — громче обычного — зазвучали мужские голоса. Муса напрягся. Он понял, что что-то начало происходить. И это не может не коснуться его.
Он оказался прав. Через полчаса шаги зазвучали совсем рядом, дверь чулана открылась, зажегся свет, вошел громила и брезгливо повел носом:
— Мамочки мои! Как вы этим дышите, господин Наджи? Тут же сдохнуть можно! В таком виде его нельзя показывать людям, — обратился он к напарнику. — Давай-ка устроим ему санобработку.
Санобработка заключалась в том, что Мусу выволокли на заднее крыльцо и обильно полили из садового шланга. Был ранний вечер. Из сумерек проступали близкие горы. Из этого Муса сделал вывод, что поселок где-то на севере Австрии, в районе Германскогеля. Затем его втащили в просторную комнату вроде гостиной, усадили в кресло в углу, предварительно закрыв его куском полиэтилена, и вышли, не развязав Мусе ни ног, ни рук и не сняв скотча со рта.
Муса осмотрелся. Гостиная была самая обычная: с деревянными резными стульями вокруг круглого стола, с диваном и креслами, с книжным шкафом в торце одной из стен.
Некоторое время в комнате никого не было, затем появились громила и Асланбек Русланов.
— Оставлю вас ненадолго наедине, профессор, — проговорил громила. — А нам нужно встретить гостей. Они будут с минуты на минуту. От него немножко воняет, но вы сядьте подальше. Если хотите, можете побеседовать.
С этими словами он содрал с лица Мусы липкий скотч и вышел из комнаты.
Никакого желания начинать беседу Асланбек не выразил. Он брезгливо оглядел Мусу, отошел в дальний угол и стал безучастно смотреть в окно.
— Ты сделал ошибку, Асланбек, — хмуро проговорил Муса. — Ты сделал очень большую ошибку. Ты о ней пожалеешь.
— Если это все, что вы можете мне сказать, господин Наджи, то лучше молчите, — вежливо посоветовал Асланбек. И эта его вежливость неожиданно взбеленила Мусу. Он понимал, что рано выкладывает свой главный козырь, но не мог совладать с кипевшим внутри бешенством и закричал, яростно сверкая глазами, брызжа слюной и подавшись, насколько смог, вперед:
— Предатель! Подлый, гнусный предатель! Ты заплатишь за свое предательство! Ты дорого заплатишь! Ты хочешь получить свою жену и сына? Ты их получишь — частями! Да, частями! Сначала ты получишь руки, потом ноги, потом уши. И только после этого ты получишь их головы! Только после этого! А до этого они будут живы! Вот что ждет тебя за твое предательство!
— Вам не следовало этого говорить, — холодно ответил Асланбек.
Муса уже сам понял, что сказал лишнее, и замолчал, тяжело дыша, как после долгого бега.
Сначала во дворе, а потом в прихожей послышался шум, громкие самоуверенные голоса. В гостиную вошли громила и его напарник, а с ними трое мужчин, в облике которых Муса сразу уловил что-то не совсем обычное.
Всем троим было под сорок. Один — приземистый, с длинными сильными руками, совершенно лысый, но с очень густыми черными нафабренными усами. Второй — высокий, с безукоризненно ровным пробором в прилизанных черных волосах, с тоненькой полоской усов над высокомерной губой, с сонными, скучающими глазами. Оба были в модных костюмах, но вместо галстуков на шее лысого артистическим узлом был повязан красный шелковый шарф, а на шее высокого намотано длинное белое кашне, тоже шелковое, что придавало ему сходство то ли с сутенером, то ли с богатеньким господином, который от скуки вышел в город поискать приключений. Третий, самый невзрачный и простенько одетый, был похож на араба — маленький, с фигурой подростка, со смуглым лицом и плотной шапкой курчавых черных волос.
С их появлением просторная гостиная стала тесной. Но она наполнилась не только их фигурами, но и чем-то иным. От этих троих исходило ощущение силы и опасности. Муса насторожился, как настораживается волк, почуяв присутствие рыси. Он понял, что сейчас и начнется то, что громила назвал его самым страшным сном.
4
— Бонжур, мсье, — войдя в гостиную, произнес лысый, но тут же брезгливо сморщился и что-то сказал громиле. Муса понял, что он говорит по-французски.
— Постарайся не обращать внимания, Гастон, — ответил по-английски громила. — И не делай вид, что никогда не нюхал дерьма. Предлагаю говорить но-английски. Я, мой друг Джордж и наш клиент профессор Русланов владеют французским, а господин Наджи, главный фигурант, им не владеет. А он должен участвовать в общей беседе.
— О'кей, Хальский, — согласился лысый. — Не имеет значения, на каком языке говорить, если есть о чем говорить.
— Михальский, — поправил громила. — Впрочем, можешь называть меня Хальским. Если за год нашей службы ты не сумел запомнить мое имя, нечего и начинать. Разрешите вас познакомить, джентльмены. Мой старый друг Георгий Гольцов, майор российского Интерпола, — представил он напарника.
Французы благожелательно и несколько снисходительно покивали. Упоминание российского Интерпола не произвело на них никакого впечатления.
— Московский профессор Русланов, доктор математических наук, — продолжал Михальский.
— О! — уважительно протянул сутенер. Бонжур, профессор.
— А это — турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи, подробнее о нем позже.
Михальский обернулся к Асланбеку:
— Профессор, имею честь и удовольствие представить вам моих друзей. Вероятно, вы уже обратили внимание, что в них есть что-то общее. Да, они французы. Но общее в них не это. Все они ветераны французского Иностранного легиона. А служба в легионе накладывает на людей отпечаток на всю жизнь. Замечу, они были лучшими в легионе. Шарль Легрен — непревзойденный специалист по взрывчатке, — персонально отрекомендовал он сутенера. — В его руках даже простая авторучка может превратиться в бомбу, что он однажды с успехом продемонстрировал.
— Оставь, Хальский, было бы о чем говорить, — небрежно отмахнулся тот, при этом в тоне его не прозвучало ничего, кроме скуки.
— А этот господин — Буали Герруф, — продолжал Михальский. — Для друзей — Бубу. Он алжирец. Не смотрите, что он маленький. Бубу — один из лучших диверсантов легиона. Он кавалер ордена Почетного легиона, а этот орден зря не дают. И наконец — капрал Гастон Перрен, специалист на все руки и, помимо всего прочего, прекрасный воспитатель всех новобранцев. Только одного новобранца он не успел воспитать. Меня. Не так ли, капрал?
