Арнальд Индридасон - Каменный мешок
Стоял и смотрел прямо перед собой, в никуда. Солнечные лучи частоколом ножей врезались сквозь занавески в сумерки его квартиры. Почему так, ведь занавески у меня плотные, бархатные, до самого полу. Плотные, из зеленого бархата, не должны по идее пропускать солнце, а вот на тебе…
Добрый вечер.
Добрый вечер.
Будет лучше, если я вам помогу…
Занавески отбрасывали зеленоватые тени на пол квартиры.
Скрюченная.
Зеленая.
— Неужели Скарпхедин там?..
Эрленд вскочил на ноги. Номера археолога он не помнил, пришлось звонить в справочную.
— Скарпхедин! Скарпхедин!!! — заорал Эрленд в трубку.
— Что такое, мон шер? Это снова вы?
— Кому это вы сказали давеча «добрый вечер»? Кому собирались помочь?
— А?
— С кем вы там разговаривали?
— С кем я разговаривал? Что за спешка, дружище? Где-то пожар?
— Пожар, ага, щас так разгорится, не потушишь! Кто там с вами у раскопок находится, скажите же наконец!
— Вы хотите знать, с кем я поздоровался?
— Черт вас дери, Скарпхедин! Вы прекрасно понимаете, что у нас тут не видеофон и я не мог видеть, с кем вы там здоровались на Пригорке! Вы кому-то сказали «добрый вечер». Так будьте же так добры сказать, кто это был?
— Да женщина какая-то, ей не на раскопки, она вот отошла, стоит там, близ кустов.
— Кустов? Уж не смородиновых ли кустов? А?!! Она у смородиновых кустов стоит, я вас спрашиваю?!!
— Ну да.
— Отлично. А как она выглядит?
— Она… Вы что, ее знаете? Что это за женщина? Отчего у вас к ней такой нездоровый интерес?
— Повторяю. Свой. Вопрос. Как. Она. Выглядит, — отчеканил Эрленд, едва сдерживая гнев.
— Успокойтесь же наконец!
— Сколько ей лет?
— Сколько ей лет?
— Мать твою, клыкастый кусок говна, скажи мне наконец, сколько ей, по-твоему, лет, а не то я тебя поколочу!!!
— Лет шестьдесят. Нет, скорее семьдесят. Так на глаз не поймешь.
— Во что она одета?
— Одета? Длинный такой зеленый плащ, до пят. Росту примерно моего. Инвалид.
— Инвалид?
— Хромает, причем как-то странно. Что-то особенное в позе и походке. Как бы это сказать, не знаю даже, как описать…
— То есть как это ты не знаешь?! А ну давай рожай!
— Это, мон шер, не так просто, ву компрене… я бы сказал, она скрюченная.
Эрленд бросил трубку и выбежал на улицу, забыв потребовать от Скарпхедина, чтобы задержал неожиданную гостью на Пригорке до его приезда во что бы то ни стало.
Минула без малого неделя с того дня, как Дейв был у них в последний раз. И тут вернулся Грим.
Осень давно вступила в свои права, дул промозглый ветер, на земле лежал первый снежок. Пригорок — на то и Пригорок, стоит высоко над морем и продувается со всех сторон, зима там наступает раньше, чем в столице, в низинах. Симона и Томаса по утрам забирала в рейкьявикскую школу машина, возвращались они ближе к вечеру. Мама каждый день отправлялась на Хутор Туманного мыса, доила там коров и занималась другой мелкой работой. Уходила раньше мальчиков, а когда они возвращались, была уже дома. Миккелина Пригорок не покидала, и ей ой как это не нравилось, весь день проводить в одиночестве. Когда приходила мама, дочь едва не прыгала от счастья, а как появлялись, на бегу бросая учебники в угол, Симон и Томас, радовалась еще больше.
Дейв бывал у них все чаще, все регулярнее. Они все лучше понимали его, особенно мама. Взрослые порой часами сидели за кухонным столом и разговаривали и в таких случаях просили мальчишек и Миккелину не шуметь. А случалось, когда они хотели остаться совсем наедине, и вовсе уходили в спальню и запирали за собой дверь.
Порой Симон замечал, как Дейв гладит маму по щеке или убирает с ее лица прядь волос, словно причесывает. А иногда он гладил ее по руке. Еще они частенько отправлялись гулять вокруг Рябинового озера, иногда забирались подальше, вверх на гору, а порой совсем далеко, в долину Мшистой горы и к Хельгиному водопаду.[54] Уходили, как правило, на целый день и поэтому брали с собой еду. Иногда дети отправлялись вместе с ними, мальчики бежали сами, а Миккелину Дейв сажал на шею — девочка, говорил он, не тяжелее пушинки. Дейв даже название придумал таким прогулкам — «пикник», Симону и Томасу слово очень понравилось, они сказали, что оно похоже на то, как говорят куры, и прыгали вокруг Дейва, голося «пикник, пикник» и притворяясь, будто клюют раскиданные по земле зерна.
Дейв и мама часто разговаривали друг с другом о чем-то серьезном, и на «пикнике», и на кухне, и даже в спальне — Симон однажды случайно открыл туда дверь. Они сидели на краю кровати, Дейв держал маму за руку; заметив Симона, они оба ему улыбнулись. Он представления не имел, о чем они разговаривают, но тема всякий раз была не из приятных — уж Симон-то знал, какое лицо бывает у мамы, когда ей плохо.
И вот одним холодным осенним днем всему этому настал конец.
Грим вернулся ранним утром, когда мама уже ушла на работу на Хутор Туманного мыса, а Симон и Томас собирались в школу. На Пригорке было так холодно, что пробирало до костей. Мальчики, дрожа, вышли из дому, направляясь к перекрестку, где их подбирала машина, и по дороге встретили Грима. Тот шагал по скованной инеем земле к дому, кутаясь в изодранную куртку, чтобы было не так холодно — дул пронизывающий северный ветер. Он их даже не заметил. Они тоже не разглядели хорошенько его лица в осенних утренних сумерках, но Симон без труда представил себе его — злобное, холодное. Мальчишки ждали отца. Мама сказала, что примерно в эти дни он должен выйти на свободу и, скорее всего, направится к ним на Пригорок, так что они, Симон и Томас, должны быть готовы к новой встрече с ним со дня на день.
Симон и Томас переглянулись. Грим шагал себе вверх по холму. Оба вздрогнули — обоим пришла в голову одна и та же мысль. Миккелина осталась дома одна. Она просыпалась, когда уходила мама, а потом братья, но затем засыпала снова. Когда Грим войдет в дом, он не найдет там никого, кроме Миккелины. Симон попытался вообразить себе, как отец поведет себя, увидев, что дома нет ни мамы, ни мальчиков, но зато есть спящая Миккелина, одна-одинешенька, беззащитное существо, которое он ненавидит пуще всего на свете.
Подъехала школьная машина, погудела мальчикам дважды. Водитель видел, что они стоят на дороге, но не мог ждать больше и уехал, исчезнув за поворотом. Мальчишки стояли не шелохнувшись, не говоря ни слова, а потом встряхнулись и тихонько направились обратно к дому.
Они ни за что не хотели оставлять Миккелину дома одну.
Симон подумал сбегать за мамой или послать Томаса, но решил, что время терпит; мама заслужила провести еще один, последний день в покое. Они увидели, как Грим зашел в дом и закрыл за собой дверь, и ринулись за ним со всех ног. Они не имели ни малейшего представления, что их ждет внутри. Думали только об одном — Миккелина, в полном одиночестве, спит в большой кровати в спальне. Куда ей — пока Грим был дома — было настрого запрещено совать свой вонючий калекин нос.
Братья открыли дверь и прокрались внутрь, Симон шел первым, а за ним, не отставая, держа брата за руку, Томас. Они подошли к кухне и увидели, что Грим стоит у стола, к ним спиной, втягивает носом воздух и харкает в раковину. Он зажег над кухонным столом свет, но дети видели лишь его очертания.
— Где ваша мать? — не поворачиваясь, спросил Грим.
Наверное, все-таки заметил нас на дороге, подумал Симон и ответил:
— На работе.
— На работе? Где? Где она работает?
— На молочной ферме, на Туманном мысу.
— Она что, не знала, что сегодня я возвращаюсь домой?
Грим повернулся к ним лицом и сделал шаг вперед, к лампочке. Мальчишки впервые смогли разглядеть его — утром так темно, без лампы ничего не видно, — впервые после нескольких месяцев отсутствия. Глаза у братьев стали как тарелки, едва они в тусклом свете лампочки увидели лицо Грима. С ним что-то случилось. Половину лица над правой щекой покрывал ожог, правый глаз полузакрыт — нижнее веко прикипело к верхнему.
Грим улыбнулся:
— Что скажете, красавчик ваш папочка, а?
Братья все не могли отвести глаз от изуродованного лица.
— Тебе предлагают кофе, а потом как плеснут тебе им в лицо, такие дела.
Грим подошел поближе.
— И главное, им вовсе не нужно заставить тебя говорить. Нет, они все и так знают, кто-то им разболтал. Не оттого они плещут крутым кипятком тебе в лицо. Не оттого хотят превратить тебя в сраного урода.
Мальчишки совершенно не понимали, о чем он.
— Приведи ее, — приказал Грим и глянул на Томаса, прятавшегося за спиной старшего брата. — Отправляйся в этот сраный жвачный хлев и приведи мне эту распроклятую корову.
Симон краем глаза заметил, что в коридоре кто-то есть, но не смел даже подумать о том, чтобы повернуть туда голову. Миккелина проснулась. Она научилась худо-бедно передвигаться и, видимо, выбралась в коридор, но не отваживалась ползти на кухню.
