Лори Кинг - Элементарно, Ватсон!

— У нее опять приступ.

Я коротко представила ему доктора Ватсона. Доктор пощупал пульс Элизабет и спросил:

— Мисс Элизабет, вы меня слышите?

Она слабо кивнула.

— Вы сейчас ощущаете себя так, как будто у вас в венах ледяная вода?

Она открыла свои заплаканные глаза:

— Да! И грудь! Как тисками сжимает…

— Ей нужно на воздух, — сказал доктор Ватсон. — Немедленно.

Мой «племянник» подхватил ее своими сильными руками и быстро зашагал к двери, ведущей во внутренний дворик с каменной скамейкой. Он держал Элизабет на руках до тех пор, пока ее дыхание не восстановилось и она не смогла сидеть без посторонней помощи.

На сей раз приступ, похоже, испугал его всерьез.

— Доктор Ватсон, вы можете поставить диагноз? Что с моей женой?..

Но не успел тот ответить, как сэр Энтони, леди Энн и миссис Мэннинг, оттеснив музыкантов и их друзей, с тревогой наблюдавших за происходящим, подбежали к нам.

— Брекенридж, я знаю отличного врача на Харли-стрит. Я могу, с вашего разрешения, послать за ним.

Элизабет воспротивилась, но тут и доктор Ватсон стал убеждать ее, что ей необходимо тщательное обследование. Сошлись на том, что доктор приедет к Брекенриджам с утра и вместе с коллегой осмотрит Элизабет.

Убедившись, что приступ миновал, мы вернулись в театр, и разговор перешел на земное. Доктор Ватсон сердечно поблагодарил Уильяма за выступление и попросил дать ему на время партитуру Шуберта (которую миссис Мэннинг уже сняла с подставки).

— Я не музыкант, но там в первой части был один пассаж. Очень хотелось бы изучить его повнимательнее. Сделайте мне одолжение, прошу вас!

— Сэр, у меня есть еще копия, — сказала миссис Мэннинг, открывая свою кожаную папку.

— Не стоит, — заверил ее Ватсон, и, как она ни возражала, настоял на своем. — Мне для моих скромных нужд хватит и этой. Я верну ее завтра утром.

Мы наняли кеб. Доктор Ватсон поехал со мной на Бейкер-стрит и остался ночевать в комнатах мистера Холмса. Горничная застелила одну из кроватей свежим бельем, а я принесла доктору ужин. Все было как раньше, в те старые добрые времена.

Ранним утром я была уже в городе. Мне нужно было успеть сделать все намеченное до начала консультации у Брекенриджей. В десять, когда приехал доктор Ватсон, а с ним — сэр Эрнест Фаулер, знаменитый терапевт, я уже сидела рядом с племянницей.

Осмотрев ее, доктора удалились на совещание.

— Что это? — спросил со страхом Уильям, когда они вернулись. — Скажите, она выздоровеет?

— Да. Спасибо доктору Ватсону, — ответил сэр Эрнест. — Миссис Брекенридж, я знаю, что вы подозревали кого-то в намерении вас отравить.

Она кивнула. Уильям был потрясен.

— Отравить?..

— Сэр, если бы не доктор Ватсон, ваша жена не дожила бы и до мая.

— Но каким способом? — вскричала Элизабет.

— И кто? — воскликнул Уильям. — Зачем?!

— Кто и каким способом, я могу вам рассказать, — ответил доктор Ватсон. — А зачем, это лучше пусть расскажет сам отравитель.

Он достал из портфеля партитуру Шуберта и маленькую пробирку. Шуберт, безусловно, уже ни на что не годился — верхние уголки партитуры были обрезаны.

— Вчера вечером я отрезал уголки и положил в воду вымачиваться. Потом взял пробу раствора и добавил сульфат железа. — Он поднес пробирку к свету. На дне ее был ярко-синий осадок. — Видите? Берлинская лазурь, — пояснил доктор.

— Что говорит о присутствии цианидов, — с одобрением произнес сэр Эрнест. — Доктор, вы отлично поработали.

Элизабет и Уильям никак не могли прийти в себя от этого известия.

— Цианистый калий на партитуре?..

— Напрасно вы винили в вашей болезни еду, — сказал доктор Ватсон. — В ней была виновата музыка. Точнее, ноты. Вы принимали яд, облизывая пальцы. Я заметил, что, когда вы переворачиваете страницы, вы каждый раз облизываете большой и указательный. Краешки партитуры были покрыты тонким слоем цианистого калия. А то, что вы не ощущали горечи во рту, — это, скорее всего, из-за мятных пастилок.

— Миссис Мэннинг! — воскликнул Уильям. — Но почему?..

— У вас будет возможность лично расспросить ее об этом, когда ее арестуют, — ответил Ватсон.

— Ее не арестуют, — скромно вмешалась я. — Она уже уехала из Англии.

— Тетя, что вы говорите? — переспросила в замешательстве племянница.

— Я подумала, что и ты, и Уильям предпочли бы обойтись без скандала и сенсационного процесса. Поэтому и решила съездить к ней с утра. Но она уже собрала вещи и отправлялась на вокзал Виктория. Как только доктору Ватсону удалось получить в руки Шуберта, она поняла, что все кончено. Сегодня вечером она отплывает в Канаду. Миссис Мэннинг призналась мне, что очень увлеклась вами, Уильям, еще с первой встречи. Вы были внимательны к ней, и она приняла это за взаимное влечение. А потом, когда вы вернулись с молодой женой, решила, что если бы Элизабет заболела и умерла, вы, быть может, обратили бы внимание на нее.

— Я бы никогда не смог!.. — решительно сказал Уильям.

— Она уже поняла всю бессмысленность этой затеи. И просила меня передать, что молит вас о прощении.

Тот апрельский денек выдался на удивление теплым и ясным. Мы распрощались с племянницей и ее мужем, а сами решили немного пройтись пешком, потом взять кеб. Доктор Ватсон осуждал мой необдуманный шаг. Я же полагала, что поступила совершенно правильно, позволив миссис Мэннинг уехать. Скандал удалось предотвратить. Репутация Уильяма осталась безупречной. Жизни Элизабет больше ничто не угрожает. Какой смысл во что бы то ни стало наказывать эту несчастную?..

Мы переходили улицу, чтобы попасть на стоянку кебов на площади Пиккадилли. Мальчишка-газетчик выкрикивал свежие новости:

— Загадочное убийство на Парк-лейн! Молодой граф, член карточного клуба «Багатель», найден застреленным у себя дома в наглухо запертой комнате!

— Вот загадка, которая наверняка заинтересовала бы Холмса, — сказал с грустью и горечью доктор, усаживая меня в экипаж.

И меня охватила такая же грусть от этих воспоминаний. Я напомнила доктору о его обещании поговорить с мистером Майкрофтом, и он поклялся сделать это без промедления.

Мы расстались у моего порога. Пока я отыскивала в сумочке ключ, тысячи сладких и горьких воспоминаний закружились у меня в голове, и я поняла истинную причину, по которой мне захотелось предупредить миссис Мэннинг. Когда леди Энн так высокомерно встретила Элизабет, я подметила в глазах переписчицы какую-то искорку. И ощутила свое родство с ней. Я тоже овдовела совсем молодой. И тоже одно время томилась по недостижимому.

Теперь уже — совсем недостижимому.

Алиса встретила меня в прихожей и прошептала:

— Вас уже давно ожидает какой-то весьма странный старый джентльмен.

За дверью и вправду сидел старик — горбатый, скрюченный, со старомодными седыми бакенбардами. Но, увидев меня, он вдруг с неожиданной живостью вскочил на ноги, распрямил спину и улыбнулся.

Я узнала эту улыбку. И тотчас лишилась чувств.

…О том, что произошло вскоре после обморока миссис Хадсон, д-р Ватсон рассказывает в своем сочинении «Пустой дом», опубликованном в 1903 г. в журнале «Стрэнд» и впоследствии включенном в сборник «Возвращение Шерлока Холмса».

Маргарет Марон — автор двадцати семи романов и двух сборников рассказов. Лауреат наиболее престижных американских премий в области остросюжетной прозы, в том числе и Литературной премии Северной Каролины (высшая гражданская награда в родном штате писательницы). Ее произведения включены в программу ряда курсов современной литературы американского Юга, переведены на 17 языков. М. Марон возглавляла национальный комитет международной ассоциации женщин — авторов остросюжетных произведений «Sisters in Crime», Лигу детективных писателей США (ACWL), писательское объединение «Mystery Writers of America». Живет с мужем на старинной ферме недалеко от Рэйли (Северная Каролина).

Однажды на Рождество ее брат получил в подарок собрание рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе. Маргарет прочла его от корки до корки. И хотя ее родная языковая стихия — разговорный южный, она прониклась очарованием лондонского говора Викторианской эпохи.

Человек, который не отбрасывал тени

Лайонел Четвинд

Раввин восхищался скромной красотой святилища синагоги — напоминанием о давно минувшем девятнадцатом столетии, когда этот храм стал первым местом поклонения евреев в Вашингтоне. Больше всего раввин любил приходить сюда по ночам: мягкий рассеянный свет на высоком потолке, мерцающая занавесь Ковчега и священных Тор, трепещущий вечный огонь. Раввин перевел взгляд на витражное окно глубокого синего цвета: изображенная на нем Звезда Давида была в синагоге с самого начала, на протяжении полутора веков. Глаза раввина застилали слезы. Он закрыл лицо руками.