Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Дружок сорвал с головы грязную кепку, уткнулся в нее лицом.
— Вот, дожил, люди добрые. Вот, доигрался, маменька родная.
— Ну ладно тебе, хватит, — попросил Андрей. — Люди кругом.
— Сейчас, Сергеич, справлюсь. Ослабел от водки — чуть что, на слезу тянет.
"Лечить его надо", — с жалостью подумал Андрей.
— А, черт с тобой! Поехали обратно! Сходи вон к колонке, умойся. На кого похож!
Тимофей так же быстро успокоился, только по-детски хлюпал носом:
— Нет, не отпускай меня, участковый, — все равно сорвусь, не выдержу. Я понимаю, ты не со зла, для моей же пользы. Пойдем сдаваться…
Фамилия у него была хорошая — Великий. Да к тому же и звали его Петром Алексеевичем. Знакомясь, он так и представлялся: "Петр Великий". А иногда, если было к месту или возникала необходимость усилить впечатление, которое хотел произвести, добавлял, что у его колыбели, как у одного из героев Жюля Верна, стояли две крестные — фея Приключений и фея Удачи.
Многим, особенно девушкам, нравились его легкие шутки. Нравился он сам: спокойный и уверенный в себе, чуть ироничный и в то же время дружелюбный, много повидавший — "интересный мужчина" с сединой в густых волосах, с твердыми складками вокруг рта, с каким-то нечистым, но влекущим обаянием.
В Синеречье он приехал отдохнуть, "вновь обрести душевное равновесие, утерянное в ратных делах и бурях житейских". Перетаскивая из машины вещи, приезжий подробно объяснял все это глухому деду. Дед кивал головой, ахал, всплескивал руками, как будто все слышал и понимал — с ним давно уже никто не разговаривал так уважительно и долго.
— Дедушка, — говорил приезжий, щелкая замками чемоданов, — а девицы, которые стоят греха, у вас есть?
Дед, обрадованный, что хоть что-то, как ему казалось, понял, кричал:
— Есть, милый, есть! И рыбка еще водится, и гриба нынче много брали, а в Аленкиной пойме нонешним летом так вовсе козу дикую застали!
— Эх, дед, неинтересный ты собеседник…
К вечеру, устроившись и разобрав вещи, приезжий вышел на улицу осмотреться, познакомиться. Он напоказ — в отглаженном костюме, при шляпе и трости, с плащом через руку — прошелся селом, обходя или легко перепрыгивая лужи, заглянул в магазин и со всеми поздоровался, постоял у афишки клуба. Походил и вокруг церкви, осмотрел ее с большим вниманием: вежливо и красиво, сняв шляпу, поклонился выходящему из придела священнику — отцу Леониду. Затем спустился к реке, оглядывая дали, дыша полной грудью и разводя руками в немом восторге.
Здесь его и застали три дружка, три старших школьника — лоботрясы Кролик, Колька Челюкан и Мишка Куманьков. Поначалу они, умышленно не обращая на него внимания, занялись под кусточком "недобитым пузырьком", который Мишкин отец не осилил накануне, — благо знали, что участкового нет в селе. А потом им показалось, что приезжий выбрал место удобнее, мешает им, и вообще — делать ему здесь нечего. "На задир", как обычно, послали Мишку. Тот скоро вернулся, отряхивая одной рукой спину, другой зажимая оплывающий глаз.
Дружки с готовностью поднялись. Васька-Кролик, который вовсе на кролика похож не был, а был вылитый поросенок, даже говорил, как похрюкивал, поднял с земли пустую бутылку. Колька расстегнул телогрейку и сдвинул ее немного с плеч. Ученый уже Мишка, горя местью, но и побаиваясь, держался поодаль.
Подошли. Пошел разговор. Приезжий держался спокойно, улыбался — без страха и не с презрением, а как-то по-доброму, снисходительно.
Мишка подкрался сзади, лег за его спиной. Старый фокус не прошел: приезжий, не снимая с лица улыбки, не оборачиваясь, ударил назад ногой Мишка откатился, скорчился, прижимая руки к животу, завыл. Великий резко перехватил руку Кролика с бутылкой, вывернул ее и коротко влепил ему в челюсть. Тут же Колька Челюкан почувствовал, что две сильные руки взяли его за ворот телогрейки и что ноги его отрываются от земли. Сделав в воздухе пол-оборота, он тяжело, пузом, шлепнулся на землю, полежал, встал на четвереньки, мотая головой.
Приезжий неторопливо поднял с земли плащ, аккуратно встряхнул его и, перебросив через руку, оперся на трость.
— Ну, мушкетеры, продолжим наши игры? Или перейдем к мирным переговорам? Надеюсь, вы уже поняли, что объект для нападения выбран вами крайне неосмотрительно? А вообще-то хвалю: действовали смело, энергично, а главное — дружно. Но, — он брезгливо поморщился, — примитивно, грубо.
— Да уж конечно — приемов не изучали, — проскулил Мишка, икая.
— И напрасно. Мужчина — это прежде всего воин, не правда ли? И в наше время он тоже должен уметь владеть шпагой. В свободное время не откажусь дать вам несколько полезных уроков — люблю смелых, решительных ребят и поощряю эти качества. За сим — откланиваюсь! — Он поднялся на несколько шагов по тропке, обернулся. — Визитной карточки не оставляю, а нынешняя моя резиденция, как вы, верно, уже знаете, — у достославного аксакала Пиди. Надеюсь, вам известны такие слова, как "резиденция", "резидент". Он сделал ударение на этих словах. — Отлично — вы не только смелы, но и не глупы. В свое время, находясь в спецкомандировках за рубежом, я многому научился — с удовольствием поделюсь с вами частью моего опыта. А также многими другими интересными впечатлениями. Чао!
— Во — мужик, да? — восхищенно пропел Колька, вытирая руки пучком сухой травы. — Небось в разведке работал!
Всю обратную дорогу не выходил из ума Тимофей. Поневоле вспоминал Андрей его незадавшуюся жизнь, и многое в ней виделось теперь по-иному. Был когда-то Тимофей Петрович Елкин грамотным специалистом, видным на селе человеком. Потом, когда жена перебралась в город, закрутила там "роман с последствиями" и забрала детей, он потихоньку запил. Но, не желая показывать людям горя, не ища жалости, пил весело, бодрился, придуриваясь, скрывая злую тоску и обиду. Стали его сторониться, общались несерьезно, слегка, за бутылкой под кусточком, а вот для раненого сердца близких никого не осталось. Когда Андрей с дружинниками опечатывал Тимофеев домишко, ему как-то остро и жалко бросилось в глаза его запустение, давнее и глубокое равнодушие хозяина к родному гнезду. Пусто было в доме, холодно от этой пустоты, грязно не по-хорошему. И только один уголок оставался светлый — где висела под чисто протертым стеклом в хорошей самодельной рамочке семейная фотография.
Некстати вспомнилось Андрею и письмо Семена. Вот и пойми, разберись, участковый. Один укоряет, что строгости к нему было мало, а с другим, выходит, наоборот — слишком круто завернул. А его еще за чуткость хвалят, в газетах печатают.
Андрей, не останавливаясь, вырвал из-под ремешка планшетки свернутые газеты, зло скомкал их и бросил в кювет.
Неожиданно заморосило, потом припустило сильней. Андрей был без плаща, поэтому свернул к птицеферме — все равно надо туда наведаться.
Будто на шум мотоцикла выскочила, толкнув ногой дверь, Галка, держа лоток с горкой надколотых яиц. Андрей загнал мотоцикл под навес, снял шлем и, ежась, втягивая голову, побежал к крылечку, скользя сапогами по сразу размокшей земле.
— Яичко выпьешь, участковый? — улыбнулась она.
Галка стояла совсем рядом, и Андрею было приятно смотреть на нее. Как-то колхозный пастух Силантьев при случае очень хорошо сказал про нее: "Мордашка славная такая, все будто улыбается". Верно старик заметил. А почему так, и не поймешь сразу: то ли ямочек на лице много, то ли веснушки играют, то ли глаза чересчур блестят, а то, может, и просто — хороший человек была Галка. С детства она отличалась решительностью характера, никогда не смущалась препятствиями, все ее любили, и все у нее получалось, потому, видно, что шла всегда к цели весело, вприпрыжку и напевая, значит, уверена была в себе и силы свои хорошо знала. Еще когда в шестом классе училась, вроде шутя, подружке сказала, а для себя твердо решила: "Кончу школу — сразу за Андрея замуж пойду! Подумаешь, по Дашке страдает справлюсь! У Дашки всего-то — коса да глаза, и лет ей, наверное, уже двадцать. А таких, как Андрей, не то что в Синеречье, на всем белом свете больше нет!" Казалось, пошутила тогда Галка, а вот совсем недавно шли они с Андреем по селу — по пути было, и кто-то с лавочки, глуховатый, видно, сказал им вслед: "Кабы поженить их — то-то бы детишки у них хороши были". Андрей посмеялся, обернулся и шутливо пальцем погрозил, а у Галки ноги подкосились. Теперь, встречая Андрея, она не знала, что делать, как держать себя, терялась, скрывала смущение легкой девчоночьей болтовней трещала как сорока обо всем подряд, что приходило в шальную от первой любви голову.
— Ой, Андрейка, как тебе форма идет! Совсем на себя не похож. Ты по делу или навестить кого? А я постричься хочу…
— В монашки, что ли?
— Сам ты монах! На танцы только дружинников проверять ходишь. Дашка тебе жить не дает? Вот это возьми — смотри какое большое, даже жалко, что треснутое. А несушки все пропадают — плохо ты их стережешь. Я даже председателю жаловалась, а он говорит — лисичка. Чудная только какая-то лисичка — по выходным работает.
