Юлия Винер - Красный Адамант

— Миша, перкосет тебе не нужен.

— Именно перкосет мне нужен!

— Ты знаешь, что это такое?

— Самое мягкое, самое спокойное средство, какое я в жизни пробовал! Слава Богу, опыт большой. Пойдешь на работу, непременно отыщи Сегева и возьми рецепт.

— Он не даст.

— Почему это он не даст?

— Да я и просить не стану.

Взял себя в руки, снизил тон и говорю:

— Танечка, это лекарство действует на меня очень хорошо и снимает все боли, в том числе старые. Наконец-то я нашел подходящее болеутоляющее! Ты же лучше всех знаешь, как это для меня важно. Пожалуйста, попроси.

— Нет, — говорит, — не стоит.

Выражения лица не вижу, она сидит сзади, но по голосу слышу, что в очередной раз наткнулся на неумолимый подводный камень. Это надо же, и по такому для нее неважному поводу.

Пробиться сквозь этот камень, я знаю, нельзя, значит, надо менять подход. Прежде всего, отставить панику. В самом деле, чего это я так? Лекарство добыть нужно? И добудем. Со временем, когда начну ходить получше, возьму рецепт в больничной кассе. А пока…

— Ладно, Танечка, — говорю совершенно спокойно, даже небрежно так, — не хочешь просить рецепт, и Бог с ним. А просто принеси мне десяток таблеток из больницы, у вас в отделении наверняка полно.

Молчит.

— Ты слышишь? Завтра же принеси, а то у меня всего три штуки осталось.

Кармела встревает:

— Мишен-ка, она принесет, принесет, успокойся.

— Нет, — говорит Татьяна, — не принесу.

Они, оказывается, там в больнице, как выдадут такую перкосетную таблетку, за каждую расписываются! Тоже мне, драгоценность. Ну и распишись, говорю.

— Нет, — говорит тихо, — и не распишусь, и не принесу.

— Да почему же, почему такое упрямство?

— Ты привыкнешь.

Привыкнешь!

Да я сразу привык, но что в этом плохого? Ничего плохого, кроме хорошего. Серьезное медикаментозное подспорье для больного.

Вот, как, например, сейчас. Столько важных разговоров предстоит, и если бы не принял одну, то при теперешних расстроенных чувствах вообще был бы не в состоянии. Лег отдохнуть, но вместо этого одно волнение и паника. А принял — и очень скоро почувствовал, что все не так ужасно, и могу провести беседу, как следует. Но надо экономить, всего две осталось.

Прежде всего, разобраться с Татьяной, а то опять убежит на работу, и все опять останется в неизвестности, а я без лекарства. А тут и Галка с Азамом подгоняют, Галка еще в машине начала:

— Ну, папаня, ты надумал? Пора решать, времени остается уже не так много!

Но стану я в машине, на ходу, обсуждать это дело. Да еще при Кармеле. И тем более, что еще не решил.

Действительно, пора. Вот сейчас, пока Татьяна готовит обед, а я в улучшенном настроении, и надо решить.

Идея интересная, но слишком много неясных пунктов, не говоря уж о моменте передачи.

Например, Галина с Азамом ведь даже не знают, что часть камней потеряна. Как там в этой страхкомпании отнесутся к тому, что не хватает пяти штук? Ведь это надо как-то объяснять, не скажешь же просто «потеряли» — кто поверит? Решат, что удержали, присвоили себе, может, и платить не захотят… И потом, это же «коллекция» — может, неполная уже не имеет той ценности? А если камушки страховались поштучно, то я ведь не знаю даже, какие именно пропали и какая была их страховая ценность. Может, именно самые ценные-то и выбросила Татьяна… и за остальные вообще какие-нибудь гроши заплатят, если заплатят… То есть не считая Красного. А Красный…

Да, вот Красный. Неужели и его отдать? Я к нему как-то очень привык… Не то чтобы он был такой уж полезный талисман, этого не скажешь, но я с ним уже столько раз расставался, как-то не хочется снова… С остальными я вроде как почти и незнаком, и мне все равно, даже лучше, чтоб их не было, но Красный… Он мне вроде как родной, и в руках его держать очень приятно, от него что-то идет. Потом, я ведь его Татьяне подарил, хоть она и не захотела. Но все равно подарок, может, потом захочет… Как же его отдать?

В конце концов, страховщики должны сказать спасибо, если хоть что-нибудь получат. Сами же пишут «не вопросы спрошены», то есть вопросов, надо понимать, задавать не будут. Двадцать семь прекрасных бриллиантов — это тебе не медведь пукнул, это же огромная ценность. Так что половину-то, по крайней мере, должны заплатить. Четверть миллиона, тоже совсем неплохо!

Тем более я решил, что себе ничего не возьму. Разве что ссуду за квартиру выплатить… А остальное пусть Галина с Алексеем поделят между собой. Ну, и Азаму за идею… Эх, и почему я от него сразу не откупился, когда он первый раз пришел и Галки еще не видал! Если б только знал тогда, с кем имею дело, малой кровью бы мог отделаться! А теперь они вместе будут денежки тратить, в Лондон переселяться…

Короче, решил. Пусть открывают счет на Кипре, это никому не повредит, а что поженятся, так это разве настоящая женитьба? От такой женитьбы, я уверен, развестись ничего не стоит. А дальнейшее, тут надо еще обсудить. Это уже когда они вернутся и свяжутся со страховщиками. Посмотрим еще, какая будет оттуда реакция. И про Красный пока говорить не буду, лишние споры мне ни к чему, да и вообще, это не их камни и не их дело.

Тут же сообщил им свое решение и чек на тысячу шекелей выписал, чтобы шли билеты покупать, только бы ушли поскорей.

Потому что Татьяна кончила стряпать, и боюсь, что опять убежит.

Я теперь даже расписания ее не знаю, в ночную ли она, или после обеда, или когда. Но наверняка не задержится, побежит либо на работу, либо к Алексею, либо на религиозные курсы, либо вообще к этому своему…

А мне поговорить с ней необходимо, важнее всяких камней, чтоб они провалились. Во-первых, ее поведение опять изменилось в худшую сторону, то она приходит, то не приходит, то опаздывает, так нельзя. Надо это ей объяснить. А главное, пробить это глупое упрямство, и чтобы принесла таблеток. Не пойму, чего она так уперлась. Честность, что ли, вдруг одолела, социалистическую собственность бережет?

Так и есть, идет ко мне в спальню и уже сумка в руках. Та самая красно-зеленая авоська, а в ней пластиковые коробки. Это она мне стряпала, а заодно, наверно, и Алексею что-то уделила. Или этому своему…

— Миша, — говорит, — обед на плите. Все горячее, можешь сейчас поесть. А хочешь, подожди Ирис, она и подаст, и посуду помоет, и что еще тебе надо.

— Таня, — говорю, — присядь на минутку.

— Мне пора, Миша.

— Посиди со мной немного. Я тебя практически не вижу.

Усмехнулась легонько своей новой усмешкой:

— Не видишь? А ты разве смотришь?

— Ну, что за шутки… — говорю.

И вдруг глянул на нее как следует.

Это моя Татьяна? Что с ней такое? Похудела, обтянулась вся, потемнела лицом, и от уголков носа вниз прорезались линии. Да у Татьяны отродясь морщин не было! Она всегда была налитая, гладкая такая и белая, всегда огорчалась в связи с полнотой. Стеснялась передо мной, а на самом деле была вовсе не полная, а плотная, налитая. И у плечи всегда были широкие и круглые, а сейчас заострились, стоит, пригорбилась, как сиротка.

И так мне ее что-то жалко стало! Чего, казалось бы, мне ее жалеть — это уже не моя женщина, добилась, чего хотела, сошлась на склоне лет с добрым человеком, а меня, инвалида недоброго, бросила. Даже сейчас, травмированного, то и дело бросает на чужих людей… А вот жалко — не могу сказать как. Просто сообразил вдруг, сколько на ней всего. Кроме работы, каждый день и ко мне, и к младенчику, и к этому, и еще курсы идиотские через день… Правда, сама так хотела, сама и виновата. И все равно жалко до невозможности.

— Танюша, — говорю, — да ты чего? Ты посиди, передохни немного! Зачем ты еду тащишь, что они, без тебя не прокормятся?

И начинаю вылезать из постели. Она сумку положила, стала мне помогать и спрашивает:

— Ты куда?

— Я к тебе, — говорю и, вместо чтобы встать, потянул ее к себе, посадил рядом и держу обеими руками. И она, удивительное дело, даже не вырывается. — Ну, чего такая? Куда летишь? Смотри, даже не причесалась как следует.

— Ах, да что прическа… что прическа… — И губы дрожат.

— Ну что ж ты так убиваешься, — говорю и собираюсь напомнить, что сама себе так устроила. А она мне:

— А ты разве не убиваешься?

— Я? — И даже растерялся немного.

Неужели это она мне лазейку дает? Проверяет мои чувства, чтоб вернуться? Скорей использовать!

— Не знаю, как назвать, Танечка, но мне без тебя очень скучно.

— А… скучно…

— Да без тебя же, Танечка, без тебя мне скучно! — Не знаю, что и сказать убедительно. Какие-то слова особенные надо, а я их не знаю. — Просто плохо мне без тебя!

Она высвободилась из моих рук, но с кровати не встала, повернулась ко мне лицом. И говорит, словно не слышала моих слов, а брови опять свела домиком, тоже недавняя манера: