Георгий Персиков - Дело о Золотом сердце
Пабло промычал множество «слов» и, приправив их жестами и мимикой, с надеждой смотрел на компанию – кто-то да поймет. Встревоженный вид проводника и его активные попытки донести свою мысль заставили экспедицию задуматься. Родин с трудом сдерживался, чтобы не выдать тайну индейца, но решил ему подыграть.
Первым подал версию Серхио. Испанский сорвиголова голосом, не терпящим возражений, заявил:
– Все ясно! Кому, как не мне, понять этого пройдоху. Уж я перевидал на своем веку этих двуличных нехристей. Наш краснокожий друг предостерегает нас от обмана и предательства щенка племени каннибалов. Каннибал нам солгал, слушаться нужно прекрасных дам и следовать к тому месту, в которое отправили нас амазонки.
На удивление всей честной компании и более всего самого Серхио, Большакова почти поддержала его версию, с той лишь разницей, что она считала верным тот путь, который амазонки сообщили во второй раз. В доказательство своей версии госпожа Большакова снабдила ее подробностями, достойными настоящего психоаналитика:
– Вы, друзья, плохо знаете женщин. И не спорьте, сделайте милость. Я убеждена в том, что лучше всего понять женщину может только женщина, и мне это удалось вполне. Я очень внимательно наблюдала за жестами, мимикой и выражением глаз амазонок и поняла, что поначалу их одолевали сомнения. Впрочем, любой здравомыслящий и болеющий за судьбу племени человек поостерегся бы выдавать важный секрет первым встречным, тем более мужчинам. Однако им удалось заглушить свои страхи и сомнения, и они совершенно правильно указали нам путь и открыли местоположение камня. А юнец из каннибальского лагеря затаил на Георгия зло, так как не смог простить ему втаптывания в грязь, и совершенно точно навязал нам ложный след.
Всеволод такое заявление пропустить мимо ушей никак не мог, а потому тут же выступил с полярным мнением:
– Лариса Анатольевна, вы уж извините, но знать женщин – особая наука, и преуспевают в ней все же мужчины. Не в укор будет сказано, но вы совершенно не понимаете женщин. Вернее, понимаете, но на свой, весьма ограниченный лад. По моему видению, амазонки сказали правду в первый раз, и вот почему. Они были нам благодарны и поддались порыву. Но, как это часто бывает с женщинами, поразмыслив, осознали свой промах и решили его исправить.
– А в чем, собственно, промах? Насколько я помню, множество трупов врагов амазонок могли бы подтвердить тот факт, что стреляют наши девушки весьма точно, – язвительно уточнила Лариса Анатольевна.
– Уважаемая коллега, – невозмутимо продолжил Всеволод, – промашка у них вышла самая что ни на есть бытовая и местечковая. Прекрасные воительницы осознали, что остались без служанок, так как, согласно обычаю, мужья забирают своих жен из племени. Принять такую потерю непросто: наши полубогини поняли, что теперь вся ответственность и тяжелый труд по добыванию пищи и выносу дерьма за собой ляжет на их божественные плечи. А этого они просто так проглотить никак не могли и решили отомстить нам напоследок, отправив в инфернальные дали. Но справедливости ради, мальчишке я бы тоже не особо доверял, у него ведь также могли быть скрытые мотивы. Стало быть, у нас остаются соблазнительные амазонки, и я верю в их первый душевный порыв.
– А я бы им поверила, – прошептала Анюта, – ведь они давеча сказали, что ненавидят это племя любви, так может, и хотят, чтобы мы на них напали?
– Но кто из них прав? – благоговейно прошептал Серхио.
Стороны перешли к прениям, но уже минуту спустя стоял невыносимый гвалт из яростно спорящих упрямцев. Родин-младший смотрел на эти распри, как немое кино, совершенно отключившись от происходящего и прокручивая в голове рабочие версии. «Камень, похожий на черепаху, гора напоминающая ноздри каймана, и корни старого дерева… Где же истина и правильный вход?» Рисковать и жертвовать собой ему было не привыкать, но если бы речь шла только о нем…
Взгляд Родина скользнул по искаженным криками лицам товарищей, по невозмутимой физиономии истукана-индейца и остановился на Ирине, которая все это время безропотно сидела в переносной люльке.
Смотреть на нее было невыносимо больно. Наверное, страшнее только бессильно наблюдать за мучениями умирающего ребенка. Для Георгия же Ирина стала воплощением всего самого святого, что может быть у честного и благородного мужчины: его дама сердца, ставшая для него роднее кровных родственников, ради которой он был готов на подвиг. «Нежная, смертельно бледная Ирочка с лихорадочным румянцем, она же только выглядит безгласной и безучастной мумией, – горько подумал Георгий, – она же все видит, осознает и понимает, но не может ничегошеньки выразить словами из-за треклятого амулета, который сдавил ей грудь и приковал древнейшим проклятием к креслу». По легендам, покинувшее свой алтарь Золотое сердце много лет путешествовало по миру: копило и переплавляло в себе сотни, тысячи историй любви – вместе с переживаниями, печалями, болями и страданиями. Именно поэтому, как только амулет оказался на влюбленном сердце прекрасной Ирины, он выдал оглушительный по мощи и разрушающий по сути заряд, из-за которого носительница амулета впала в состояние кататонического ступора. И ни традиционной медициной, ни бабкиными заговорами ее из этого состояния не вывести.
Собственное бессилие вот уже который день сжигало Георгия изнутри, рождая в его храброй и бесстрашной груди строгие и беспощадные ультиматумы самому себе, не оставляющие места сомнениям и нерешительности.
Не медля больше ни секунды, Георгий решил действовать доступным ему способом и не нашел ничего лучшего, как вызвать огонь на себя. На глазах у спорящих до хрипоты товарищей он подошел к Ирине, нежно поцеловал ее, быть может в последний раз, осторожно снял с прекрасной шеи злополучный медальон и надел его на себя. Только-только амулет коснулся его груди, как голова закружилась, сердце заныло, но все вдруг стало четким и понятным. Конечно, лгали все: в первом месте их ждали бы отравленные колья, во втором – удушливый болотный газ, а в третьем они бы просто утонули.
– Идем вперед! – прохрипел Георгий, потирая ноющее, бешено колотящееся сердце, которому вдруг стало тесно в грудной клетке, так тесно, что захотелось его выдавить через глотку, скормить кайманам и жить дальше без этой всепоглощающей боли. Золотой медальон весил не больше грецкого ореха, но тянул шею, как десятипудовая гиря. Родина мутило, мысли в голове превратились в тягучую смолу, ноги стали ватными и непослушными, и ему невыносимо захотелось пасть на землю и стонать от какого-то непонятного ощущения вселенской усталости. Всеволод переполошился и, схватив Георгия за плечо, прошептал:
– Братец, куда?
– Вперед, – ответил молодой доктор, не выпуская из руки холодные пальцы возлюбленной и с ужасом ощущая, как холодеет его собственная ладонь. «Только бы успеть, только бы не поддаться лютой магии Золотого сердца, только бы не потерять способность двигаться и говорить», – повторял про себя Родин, продираясь сквозь джунгли, как терзаемый голодом медведь-шатун в поисках мороженой рябины.
Он шел впереди экспедиции, с трудом перебирая отяжелевшими ногами, наяву раздвигая траву, а у себя в голове – отгоняя жуткие видения. Ему показалось, что лицо Всеволода стало мордой волка, что тонкая струйка слюны стекает из пасти на мохнатую грудь, что клыки обагрены кровью, а шерсть на холке встала дыбом? Конечно, показалось, Енька, ты что? Соберись же! Шагай!
Всеволод тем временем, взяв по мачете в каждую руку, лихо кромсал лианы. Лианы противно скрипели и шебуршали, и этот звук отдавался в затуманенной голове Родина горячечной пульсацией, но он терпел, как умел стойко терпеть любую боль, кроме душевной. «А зачем терпеть-то, Енька? – предательски шептало Золотое сердце. – Зачем страдать, если можно сложить лапки и слиться с природой, прилечь, закрыть глаза и стать склизким грибочком или, еще лучше, – мягоньким мхом, пустить корни в теплую влагу болота и пускать пузыри, и чтоб жирные жабы садились на твое безмятежное лицо и пели свои тоскливые песни…»
– Надеюсь, Енька, ты знаешь, что делаешь, – бормотал Всеволод. – Тут вон какие заросли, не пройдем мы тут, братик.
– Руби, – прохрипел тот в ответ. – Все рубите.
Странно, но никто не стал спорить с Родиным, несмотря на то, что доктор начал вести себя совсем уж подозрительно. Косо поглядывая на своего вожака, участники экспедиции раздвигали, рубили, рвали толстые лианы, утирая пот со лба и отмахиваясь от мошкары. Порой им казалось, будто кто-то нарочно связал, спутал эти зеленые липкие струны в один гигантский клубок, за которым нет ни света, ни жизни, ничего. Казалось, будто они так и будут рубить и рвать, пока не увязнут здесь навеки, как глупые мушки в развесистой липкой паутине…
