Татьяна Устинова - Сто лет пути
— Зачем вы ходили в музей, Ольга Яковлевна?
— Как зачем? Столько лет наследство под замком держали, присвоить хотели, а теперь-то открыли! Там все мое, чужого мне не надо, а мое — отдайте. При советской власти паразиты эти не пускали, потом опять не пускали, а уж когда открыли, время пришло свое получить!
Дмитрий Иванович помедлил и пристроился на табуретку, с которой спрыгнула очередная киса. Теперь кошки, копошившиеся на полу, терлись о его штанину.
— Какое наследство?
Ольга Яковлевна удивилась:
— То есть как какое? Мое, конечно! Или вы думаете, я дам государству все захапать?! Ничего не дам, ни копейки! Там все мое! Мы столько лет ждали, когда время придет! Нас же туда не пускали! Туда никого не пускали, и нас тоже. А тогда, при Советах, мы и забрать ничего не могли! Нас бы посадили, в каторгу сослали. Как богатых. Мы же богатые!
И она засмеялась с удовольствием.
— Дед мне говорил — подожди, Лелечка, придет наше время! Он меня Лелечкой называл. Да закройте окно-то! — вдруг спохватившись, закричала она на Варвару. — Вы мне всех кошек попростужаете!
У Шаховского сильно болела голова, то ли от вони, то ли от разговора, то ли от шевеления кошек на полу.
— Кому говорят, фортку закрой!
— Ваш дедушка был богатый человек? — спросил Дмитрий Иванович очень громко, чтобы отвлечь хозяйку от Варвары и здоровья кошек, на которое его спутница посягала.
— А вы не кричите! Какие у вас полномочия есть на меня кричать? Я ничего такого не сделала, а что свое хочу получить, так я вправе! И дед говорил, так оно и будет!
— Дедушка оставил вам наследство?
— Как же! Оставил он! Кабы оставил, коммунисты все присвоили бы! Он его спрятал. Чтоб не нашли. А мне сказал, где лежит, чтоб я забрала потом. Вот я и хочу забрать. Время пришло.
— Давайте разберемся последовательно, — сказал Шаховской так, как говорил на семинарах самым трудным студентам. — По пунктам. Что именно оставил вам дедушка и где?
Ольга Яковлевна выразительно посмотрела на него и с силой похлопала себя по лбу, кошки у нее на коленях заходили ходуном, задергали спинами и по очереди попрыгали на пол.
— Бестолковый! Говорю же, дед оставил наследство. Бриллианты, целую пригоршню! Они лежали в тайнике, в домике на Воздвиженке. Взять их оттуда никак было нельзя, не пускали туда простых людей. А какие мы простые?.. Мы не простые, мы богатые! А как стали пускать, так, значит, я и решила наследство забрать. А меня опять не пускают, что ты будешь делать!
— Пригоршня бриллиантов в особняке на Воздвиженке, понятно, — повторил Шаховской. — Откуда бриллианты взялись у вашего дедушки и как оказались в особняке?
— Деду прадед оставил! И он же туда их и отнес, от чужих глаз подальше.
— Куда отнес?
— В особняк. И спрятал. Там, в дымоходе, что ли! После революции за бриллианты под расстрел могли отдать. А он догадался спрятать.
Чашку мейсенского фарфора и два письма, датированных тысяча девятьсот шестым годом, действительно нашли в заложенном дымоходе в особняке на Воздвиженке. В письме говорилось о заговоре и поминалась чашка с бриллиантами, но Дмитрий Иванович так и не нашел никаких следов заговора.
— Ваш прадед был богатым человеком?
— Ничего не был он богатый, просто повезло ему, и он оказался в нужное время в одном интересном месте. И ему бриллианты достались! По случаю. Так дед говорил.
— По какому случаю? — это Варвара спросила. Она стояла вполоборота, все старалась дышать в форточку.
— Он большую услугу России оказал, — сообщила Ольга Яковлевна доверительно. — Той, настоящей, которая раньше была, а не которая сейчас!.. Мне дед мно-ого рассказывал! Особенно под старость его потянуло. Раньше-то все молчал, а потом стал рассказывать. Подведет, бывало, меня к решетке на Воздвиженке, поставит на парапет и говорит: смотри, внучка, запоминай, там наши сокровища в дымоходе лежат! Вот мне бы только их забрать оттуда. Я бы все, все до копеечки на кисок пустила. Вот ведь какие у меня киски! — Тут она подхватила с полу кошку, потрясла ее и поцеловала. Кошка брезгливо отвернулась.
Шаховской понимал, что в тему кисок углубляться никак нельзя, иначе они никогда отсюда не выберутся.
— Какую услугу оказал России ваш прадед? Вы знаете?
Ольга Яковлевна отпустила кошку, придвинулась к Шаховскому и сказала заговорщицким шепотом:
— Он упредил. Какого-то министра хотели жизни лишить, а он узнал и упредил. Заговор, заговор!.. Это был заговор! В Петербурге. А потом из-за него Государственную думу закрыли.
— Из-за кого?
— Из-за прадеда, кого же! Если б не он, может, вся история государства по-другому повернулась.
И она опять засмеялась. Дмитрий Иванович никак не мог понять, сколько ей лет — может, сто, а может, пятьдесят. Одета она была в синий тренировочный костюм, протертый на локтях и коленях почти до дыр, вязаные носки и резиновые пляжные шлепанцы. На голове косынка, завязанная на затылке, из-под нее в разные стороны лезли липкие седые патлы.
— Мне дед говорил, не ходи замуж, ты богатая наследница, а эти все женихи твои — голытьба немытая. Нам бы только свое получить, заживем, как короли. Может, даже за границу уедем, — шепотом добавила она и оглянулась по сторонам боязливо.
— Ваш прадед получил в Петербурге награду за спасение министра, правильно?
Тут хозяйка квартиры возмутилась — она так понятно объясняет, а бестолочи все никак в толк не возьмут!..
— Не получал он наград! Простому человеку и тогда жизни не было, и награда ему не полагалась, а только прадед решил, что несправедливо это! Он сам себе награду определил за спасение министра. Чашечка вроде там была, полная бриллиантов до самых краешков. Это еще в Петербурге было, в одном секретном доме. Стало быть, он чашечку взял, да и сунул за книги, что ли. Сразу-то не мог забрать, захватили бы ее жандармские! А потом за ней вернулся и прибрал. Обвел жандармских-то! Долго прятал, до самой революции этой поганой. Объявить-то он их не мог, он же потихоньку взял! Ни одного камушка не продал, опасался. А потом, когда в Москву переехал, — тогда многие в Москву подались, от войны да от революции, — чашечку в особняке на Воздвиженке припрятал. Прадед по линии Пролеткульта служил, а в том особняке как раз пролетарский театр размещался. Он у себя на квартире схоронить их побоялся, туда отнес. — Ольга Яковлевна вздохнула и погладила подвернувшуюся кошку. — Так они там и остались, сокровища наши, которые прадед по праву получил, не за что-нибудь, а за спасение министра! Взять-то их оттуда уж он не смог. ВЧК его арестовала, держали долго, расстрелять еще тогда собирались. Потом отпустили, только в особняк ход ему закрыт был, туда уже не пускали никого, какие-то важные шишки там засели! Он до тридцать седьмого в трущобах прожил, в подвале на Гоголевском, ух, страшные там подвалы были!.. В подвале жил и знал, что у него целая чашка с бриллиантами есть, а взять нельзя! В тридцать седьмом его расстреляли.
Тут она вдруг заплакала. Слезы, мутные, какие-то белесые, полились по морщинам, как по каналам, щеки покраснели нездоровой пятнистой краснотой.
— Дед говорил, каялся очень его папаша, прадед то есть. Он чашечку-то без спроса взял!.. А богатство так ему и не далось, сгинул, да и все. И нам не далось. Как его достанешь, когда в особняк не попасть?..
За окном началась метель. Варвара подставляла лицо снежинкам, залетавшим в форточку и таявшим на лету. Шаховской посмотрел на нее, и она ему улыбнулась.
— Какого министра спас ваш прадед?
Ольга Яковлевна махнула рукой.
— Откуда я знаю? И дед не говорил. Тогда за министров да за знакомство с ними могли под расстрел отдать, запросто.
— То есть заговор на самом деле был, — сказал Дмитрий Иванович быстро. — Понимаете, Варвара? Свидетельств никаких не осталось, а все-таки он был! Да еще как-то связанный с Думой, той, первой, которая просуществовала всего семьдесят два дня!
— Так прадед у какого-то там депутата в помощниках служил, — вмешалась Ольга Яковлевна. — Из-за него Думу разогнали, из-за прадеда! Он сам так и рассказывал.
— А в чашке были бриллианты.
— Наши это бриллианты! Наши! Я туда хожу, хожу, а мне не отдают! А они мне принадлежат, я наследница-то! Уж и ворота открыли, замки поснимали, стало быть, время пришло мне свое получить, а на меня милицию натравливают! И поп с ними заодно!
— Ольга Яковлевна! — опять очень громко перебил ее Шаховской. — Как звали вашего прадеда?
1906 год.
Варвара Дмитриевна вздрогнула и открыла глаза. Кажется, позвонили.
Нет, тишина. Слышно только, как часы тикают и Генри Кембелл-Баннерман всхрапывает под креслом.
Что за наказанье такое, господи! Уже совсем ночь, а Дмитрий Иванович как в воду канул! Давно пора бы уж позвонить. Варвара Дмитриевна быстро и глубоко вздохнула и спустила ноги с кушетки, на которой примостилась в отцовском кабинете, поближе к телефоническому аппарату, чтобы, боже сохрани, не пропустить звонок.
