Пропасть смотрит в тебя - Инна Юрьевна Бачинская
Он сжимает кулаки, стискивает зубы, ему хочется кричать от беспомощности! Биться головой в стенку, крушить мебель и швырять на пол посуду! У него отняли его жизнь, смыслы, друзей, родных… все! Он даже не знает, как его зовут! Борис говорит: ничего не исчезло, все там, внутри, нужно только достать… Он чувствует, как стало холодно вискам, и понимает, что плачет. Слезы скатываются и пропадают в волосах, отросших, длинных, чужих. Он чувствует отчаяние – ему кажется, что ничего уже не вернется. Каждую ночь он понимает это так ясно, так бесповоротно… А днем возвращается надежда.
Борис, как и обещал, привел его в тот подвал… какой-то заброшенный нечистый дом, кучи мусора, хромая деревянная лежанка. Запах сырости, разора и запустения. Витязь обшарил углы, не нашел опасности, сел и уставился на них выжидающе.
– Ну что, Глебушка? – спрашивал Борис, испытующе вглядываясь ему в лицо. – Хоть что-то? Они привезли тебя на машине, я слышал звук двигателя, когда они ушли. Тащили… не помнишь? Как душили, тоже не помнишь? Раздевали? Душегубы чертовы! – закричал он в сердцах.
Ответило ему невнятное эхо, прятавшееся по углам, да потревоженный Витязь залаял, вскочив.
Глеб всматривался в лежанку, в кучи битого кирпича и стекла так пристально, словно пытался отыскать в них смысл и причину; ежился от холода и сырости. Кружилась голова, колотилось сердце, ком в горле мешал дышать…
– Ну ничего, – утешал Борис. – Еще не вечер, нам спешить некуда. Люди вон в коме лежат по нескольку лет, а тебе еще повезло, руки-ноги целы, голова на месте. Не пропадем! Весна ранняя, скоро все зацветет… в садике нарциссы вылезли! Пошли отсюда, Глебушка, как-то здесь неуютно… аж мороз по коже. Знаешь, в чем высшая жизненная философия? – Не дождавшись ответа, он ответил себе сам: – Принять то, что не можешь изменить. Тебе, можно сказать, повезло, скажешь, нет? Жизнь сама по себе сокровище, даже без памяти.
– Повезло, – согласился Глеб. – Спасибо.
На том попытки пробудить и растормошить уснувшую память закончились. Глеб учился жить без памяти, принимая то, что нельзя исправить или изменить. Правда, получалось не очень. Он всматривался в себя в кривое, треснувшее зеркало и не узнавал. На него смотрел незнакомый бородатый мужчина с длинными рыжевато-русыми волосами, пытливым и настороженным взглядом, и Глеб спрашивал его: кто ты? Кто ты, черт подери! Ты это я? Отвечай! Русые волосы, рыжая борода, серо-зеленые глаза. Неизвестный…
– Сегодня, Глебушка, нанесем визит Галине, а то мы как-то поиздержались. Умывайся, чисти зубы, ты должен выглядеть на все сто, – сказал Борис в одно прекрасное весеннее утро. – Наденешь мой костюм, он почти новый.
– Твоя подруга? – спросил Глеб.
– Я бы не против, да куда мне! Мой спонсор, я тебе рассказывал. Кстати, развалюха ее, от бабушки. Пустила пожить, когда я остался без жилья. Дом, конечно, слова доброго не стоит, но кусок земли приличный. Говорит, когда выйдет на пенсию, построит виллу, цветы заведет. Мечты, мечты… Помнишь, я рассказывал, у нее продовольственный магазинчик, «Версаль» называется. Барахтается потихоньку после смерти мужа… Я учил ее сына… тот еще лоботряс! Сейчас в Штатах, бизнесмен! Вот она по старой памяти и подкидывает. Нет, я тоже стараюсь, конечно, не остаюсь в долгу, нам даром не надо. То полки прибью, то во дворе приберу… даже пол вымою! Работа всегда есть. А теперь нас двое, Глебушка, нашего полку прибыло. Витязь однажды крысу поймал и получил кусок колбасы. Да, собакин? Помнишь, как ты крысу поймал? А колбаску? Пойдем к тете Галине в гости?
Витязь с готовностью вскочил и взлаял, мотая хвостом.
– Умнейший пес! – похвалил Борис. – Все понимает.
– Ты сказал, барахтается? В каком смысле?
– В прямом. Муж был голова, финансист! А она сидела себе в ателье… шьет хорошо. Просила у мужа выкупить ателье, тогда можно было, и деньги имелись, а он ни в какую – надо расширяться, нельзя распылять капитал… И умер. А она осталась с «Версалем», как барышня с младенцем, стала крикливая, по-моему, выпивает… концы с концами не сводит. Не ее это! Был еще один, пришлось продать…
– Как он назывался? – спросил Глеб.
– Второй? «Лувр». «Версаль» и «Лувр». Петя, покойный муж, любил историю. Представляешь, у нас на раёне «Версаль» и «Лувр»! Мы с ним часто погружались, так сказать, в дебри… Особенно он любил французскую революцию и Бонапарта! Пришлось продать, долги приличные набежали. Теперь только «Версаль». Помню, сыры у них всегда хорошие были и кофе, клиенты со всего города ездили. Петя марку держал. – Борис вздохнул. – Сейчас, конечно, попроще. Да и конкуренция, сам понимаешь! Супермаркетов понастроили…
…Галина встретила их как родных:
– Борик! Давненько носа не казал! Болел? А это кто? – Она уставилась на Глеба. Женщина средних лет, полная, с обветренным красным лицом, в джинсах и ношеном свитере, с короткими волосами блонд, с изрядной сединой.
– Это мой племяш Глеб…
– Который тебя обчистил? – рубанула она без церемоний.
– Кто старое помянет… – после неловкой паузы произнес Борис и мигнул: отойдем, мол.
Они отошли, и Глеб остался один. Торговый зал был невелик, тесно заставлен стендами с фруктами и овощами, полками до потолка с недорогими винами и водкой; на полу стояли ящики с пивом. В закрытой витрине лежали сыры и колбасы. Дальше шел кондитерский отдел с пестрыми коробками конфет и тортов, за ним – молоко и хлеб. Пахло свежим хлебом и яблоками. За кассой сидела женщина средних лет, за стеклом с сырами молоденькая
