Не проси моей любви - Татьяна Олеговна Воронцова
«Постарайся не кричать, — сказал ему Аркадий перед началом операции. Сухо и не очень внятно, как говорил всегда, когда старался не выдать своих чувств. — Чтобы не привлекать внимание этих добрых людей».
«Постараюсь, — ответил Герман хрипловато. — Давай быстрее, док. Я уже устал бояться».
«Погоди, — остановил доктора Леонид. — У меня вопрос. После того, как рана заживет, по виду шрама удастся определить, что она была огнестрельная?»
«Думаю, да. И что ты предлагаешь? Располосовать ему предплечье вдоль и поперек? Прижечь каленым железом?»
«Делайте что хотите, — сердито сказал Герман. — Только быстрее. Сколько раз повторять? Быстрее, черт побери».
И тогда Аркадий приступил к делу.
Еще раз обработал антисептиком инструменты и предплечье Германа, скальпелем удалил сгусток крови, заполнивший дыру, проделанную пулей, и при ярком свете настольной лампы осмотрел больное место.
«Вон она, вижу. Не очень глубоко. Герман, мне нужна минута. Ну, может, две. — Он положил скальпель и взял клещи. — Готов?»
«Да».
Ровно через две минуты бесформенный кусочек свинца, звякнув, шлепнулся на поднос.
«Спасибо, док», — с трудом переводя дыхание, вымолвил Герман.
Низкий приглушенный стон, вырвавшийся у него несколько секунд назад, вряд ли был слышен за дверью.
Леонид перестал прижимать его руку к столу, выпрямился и отер пот со лба: «Фух, ребята, что-то я перенервничал». Нора молча уткнулась носом Герману в плечо.
«До чего же выпить хочется», — произнес он, как герой Хемингуэя.
Улыбнувшись одними губами, доктор Шадрин смешал в стакане медицинский спирт с питьевой водой.
Глядя на то, как он закуривает, делает пару затяжек, стряхивает пепел за перила на газон, Нора мысленно повторяет слова Александра, с которых начался их разговор в домике около маяка.
…он самый жесткий из вашей компании…
Машинально прихлебывая чай, она пробует осмыслить события последних двух дней, встроить их в свою картину мира, но пока безуспешно. На ее глазах погибли два человека — один от руки Германа, второй от руки Леонида (Александр тоже внес свой скромный вклад, но его профессия физическое уничтожение преступника допускала, во всяком случае не запрещала), — более того, она сама принимала участие в утилизации трупов, если можно так выразиться. Узнала о себе много нового. Интересно, это общечеловеческое? До такой степени заблуждаться на свой счет. На полном серьезе считать себя гуманным человеком и законопослушным гражданином, не способным на антисоциальные поступки, и в один прекрасный день убедиться, что под тонким налетом «культуры» скрывается все тот же варвар, приносящий кровавые жертвы своим ненасытным богам.
По виду Германа не скажешь, что он сильно переживает. Как она заметила в разговоре с Аркадием еще на Колгуе, он был готов убить и убил… Потому что он мужчина? Или дело в другом?
Ей вспомнились слова отца, которые тот проронил однажды вскользь во время прогулки с дочерьми: «То, что ты думаешь или рассказываешь о себе, не имеет никакого значения. Ты — это твои поступки». Но с этим тоже не все однозначно. Герман убил человека? Убил. Леонид? Уже даже не одного, а двоих как минимум. Но назвать их убийцами язык не поворачивается. Воин не только нападает и не только защищается, в нормальном случае он делает то и другое. Должен уметь.
— Может, открыть бутылочку бренди? — робко спрашивает Лера.
Еще не вечер, но настроение уже бренди-вполне, поэтому все энергично кивают в знак согласия.
Лера уходит и вскоре возвращается с бутылкой «Ноя» и керамической плошкой, доверху наполненной сухофруктами.
— Рюмки на столе. — Это адресовано Аркадию. — Принеси, пожалуйста, у меня не хватает рук. Сейчас наломаю шоколадку.
Герман неотрывно смотрит на бутылку, улыбаясь, как Чеширский кот.
У них обоих это есть — и у Германа, и у Леонида. Может, потому они и вцепились друг в друга? Система распознавания свой/чужой сработала одинаково. Точнее, у них обоих этого нет — блока-запрета на причинение вреда себе подобным и даже на убийство. Ох, до чего же все сложно!
Кир уже доложил Аркадию, что в его отсутствие не произошло ничего из ряда вон выходящего. Круглосуточное боевое дежурство. Железная дисциплина. Строгая отчетность. Услышав все это, Герман закатил глаза, но Кир поднес к его лицу увесистый кулак и сообщил, что он уже включен в график дежурств и лучше бы ему не выпендриваться. Нора сидела, опустив голову, пряча улыбку. Кир не видел бросок ножа, переход от Колгуева мыса до Голгофо-Распятского скита, извлечение пули… Кир много чего не видел. Поэтому мог грозить Герману кулаком и думать, что тот должным образом впечатляется.
— И что же дальше? — спрашивает Лера, когда все четверо, сделав по глоточку бренди, принимаются, как по команде, жевать сушеные дольки ананаса, курагу, инжир и изюм.
— Поживем — увидим, — глубокомысленно изрекает Аркадий.
— Мы вернулись к тому, с чего начали. Тебе не кажется? Ленька сидит на Анзере, не зная когда и в каком обличье нагрянет враг, мы сидим здесь и тоже ни черта не знаем.
— Не думаю, что после вчерашнего экшена враг вообще нагрянет на Анзер, — отвечает вместо Аркадия Герман. — Во-первых: он получил убедительное доказательство того, что мы не беззащитны.
— Об этом ему, конечно, доложат, — вставляет Аркадий, — если еще не доложили. Я видел, как драпали те двое, которым не досталось ни пули, ни ножа, и мне это зрелище очень понравилось. Очень.
— Во-вторых: он не может быть уверен в том, что Ленька до сих пор на Анзере. Ведь мы явились туда, чтобы увезти его на Большой Соловецкий. Кому, кроме насельников и трудников скита, известно, что он остался там? Да, обитателям фермы. И еще Александру. И капитану Игорю. Но до них еще нужно добраться и задать именно этот вопрос.
— Двое подонков, которые остались в живых, могли вернуться на Капорскую губу, спрятаться на побережье и проследить, каким составом вы отплыли.
— Чисто теоретически, да. Могли. Но если они этого не сделали, то самым логичным будет предположение, что Ленька вернулся на ферму.
— Значит, вокруг фермы опять будут слоняться какие-то бандиты, — качает головой Лера. — Я и говорю, вернулись к тому, с чего начали.
— Сколько, по-твоему, бандитов у Андрюхи Кольцова? — фыркает Герман. — Ты его кем считаешь? Крестным отцом мафии?
— Ну, судя по тому, что мне известно
