Андрей Евдокимов - Австрийская площадь или петербургские игры
Отдышавшись, он сел за стол и увидел лист бумаги. Видимо, кто-то принес, пока он ездил в Смольный. На бланке Генеральной прокуратуры было написано:
"Председателю профкома Кировского завода В.В.Матюшкину.
Запрос рабочих Вашего завода о возможности возбуждения уголовного дела против одного из кандидатов на пост губернатора Санкт-Петербурга, конкретно - Собчака А.А., - рассмотрен.
Сообщаю, что Генеральной прокуратурой РФ расследуется уголовное дело в отношении ряда должностных лиц мэрии и Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В ходе следствия нашли подтверждение факты незаконной приватизации дома 1/3 по улице Рылеева, дарения в этом доме квартиры гражданке Кутиной, приходящейся племянницей А.А.Собчаку, а также факт расселения и приватизации квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойка, смежной с квартирой мэра, с последующим соединением указанных квартир. Следствие по делу продолжается. В ближайшее время ряду подозреваемых будут предъявлены обвинения.
Начальник Следственного управления
Генпрокуратуры РФ Б.Н.Казаков".
Петр сразу понял, о чем речь.
- Ужо! Будет вам, будет ужо! - точно зная, что сделает дальше, он повернулся к селектору: - Кто там сегодня выпускающий? Пусть срочно зайдет!
- У нас все готово, сейчас отправляем в типографию, - с порога, запыхавшись, сказала Света Сураева. Петр обрадовался, что выпускающим оказался не Петров или Чернов. Они бы обязательно задали много вопросов. А Света занималась оформлением и даже вряд ли толком читала то, что печаталось.
- Позвони, договорись о задержке, заплатим прямо сегодня и наличными. Наших девочек тоже не обидим, - сказал Петр, протягивая ей обе свои статьи. "Новым "ленин градским делом" Петербург обязан... мэру" и "Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил" - названия ему не нравились, но придумывать новые не было времени.
"Вот и пригодилось", - подумал он.
- А письмо из Генпрокуратуры печатай как можно крупнее на первую полосу.
- Что с вами, Петр Андреевич? - приглядевшись, испугалась Света и вынула из кармана маленькое дамское зеркальце. Вся рубашка была испачкана, потеки крови запеклись вокруг губ и на подбородке.
- Пить хотелось, а горлышко сломалось, - невнятно объяснил Петр, ища в ящике салфетку. - Давай выпьем за успехи!
- Муж будет ругаться, - неуверенно возразила Света.
- Тогда за любовь! Объяснишь, что за любовь - и слова сказать не посмеет. - Петр наконец, нашел пачку бумажных полотенец и вытер лицо. Они торжественно чокнулись стаканам.
- Ух, как крепко, - поморщилась Света.
- Завтра ужо будет еще крепче, - сказал Петр. - Ты, кстати, не помнишь, откуда это слово - "ужо"?
Света встала и уверенно нашла на полке словарь:
- Ужовник, ужовый, ужонок... а вот и "ужо". Ужо- это наречие.
- Значит, змеиное, говоришь, наречие? Очень подходит!
- Почему змеиное? - удивилась она.
- Одни ужи вокруг, рептилии из вида змеиных, - засмеялся Петр. Ладно, иди работай, потом - домой, чтобы муж не ругался. В типографию я сам поеду.
Пока переделывали полосы, Петр умылся, сменил рубашку и, не торопясь, выпил три чашки кофе с остатками рома. Потом дошел до соседнего магазина, где купил шесть бутылок шампанского, а на остаток денег- пирожных и конфет. Света уже ждала, разложив на столе готовые полосы.
- Сюда поставь фотографии Собчака и Яковлева с подписью: "Скорее сковородки в аду покроются инеем, чем победит Яковлев!" Нет - Собчак! "...чем победит Собчак!" Потом зови всех сюда. Скажи, премия по сто долларов каждой. Отметим все сразу, - велел он, доставая из сейфа деньги.
* * *
Он ушел из типографии, когда первые пачки с газетами начали отгружать в экспедицию. Улицы были светлыми и чуть влажными после небольшого дождя. По Невскому мчались редкие машины. Петр пошел пешком, как всегда, по правой стороне, глядя на едва различимый кораблик на шпиле Адмиралтейства. Потом свернул вдоль Мойки и, дойдя до Марсова поля, почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Он присел на укромную скамейку и тут же уснул - беспечально, ни о чем не думая. Еще не было семи, когда он очнулся так же быстро и бездумно. Спина и руки затекли, он легко встал и с наслаждением потянулся. Уже появились люди, а на ближайшем углу Петр увидел очередь у газетного киоска. Подойдя ближе, он понял, что покупают только одну газету - его. На первой странице друг против друга были напечатаны фотографии Собчака и Яковлева. Издалека читалась крупная подпись: "Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак!"
- Нате вам, нате! Ужо! - с облегчением и злорадством подумал Петр.
2.7. Я СЛЕЗЫ ЛЬЮ, И ТАЕТ БОЛЬ ВО МНЕ
Петр пил в среду, в четверг, в пятницу и в субботу. Пил горько и безнадежно, временами погружаясь в тяжелое, мглистое забытье. Свет горел всюду; из-за наглухо задернутых штор день и ночь смешались, он не знал, да и не хотел знать, что за окном. Порой он перечитывал написанные им статьи, пристально вглядываясь в фотографии Собчака и Яковлева, и не испытывал ни малейшего сожаления, хотя и понимал, что сжег за собой все мосты, что ему никогда не простят.
- Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак! Вот, нате вам, нате, ужо, - беспрестанно и бессмысленно повторял он, случайно заметив, что если чуть-чуть смять газету, то лица искажаются, как будто хитровато подмигивают друг другу или ему, Петру. Он не то чтоб был совсем в беспамятстве- ясно сознавал, что сделал, но все постепенно забывалось. Круговерть и суета последних месяцев стали казаться мелкими, а все, о чем он писал, - пустым и никчемным. Напротив, все связанное с Ирой, разрасталось и приобретало огромное значение. Он терзался и мучился, пытаясь вспомнить, что и не так сделал. Ему и в голову не приходило укорять Иру. "Ну, вышла замуж за немца, - какое же это предательство? - ей так лучше", - думал он, успокаивая себя тем, что есть вещи, которые нельзя изменить. Тем не менее он ждал, что она вот-вот придет, и вслуши вался в каждый звук с лестницы, опасаясь не услышать ее шагов. Он не хотел думать, что она его бросила, что он стал не нужен.
- Никогда! Что за мысль несказанная, странная, - вслух начинал он чье-то стихотворение и невпопад продолжал: - ...разбегаются все, только ты нас одна собираешь... - не в силах вспомнить, что дальше.
На донышке последней бутылки осталось чуть-чуть. Он тщательно оскреб от плесени черствую горбушку и, разломав ее на куски, бросил в стакан и залил водкой. Морщась, прожевал. Вдруг стало легко, он знал, что не спит, но был как во сне. Все кончилось и отошло, он ощутил себя бестелесным, как облако в синем небе. Путаясь в проводах, Петр включил телефон и, не заглянув в записную книжку, без ошибки набрал код и телефон Вены.
В трубке щелкнуло, и он услышал голос дочери.
- Настасьюшка, здравствуй!
- Зачем ты звонишь так рано? - недовольно спросила Настя.
- А сколько у вас?
- Скоро полвосьмого...
- Так пора в школу...
- Сегодня же воскресенье, папа! - В ее голосе слышался едва уловимый акцент.
- Я только хотел спросить, нашлись ли лебеди? - виновато промолвил Петр.
- Какие лебеди? Я сплю, а ты разбудил, позвони потом, - она громко зевнула.
- Все не так, как надо, о другом думать нужно, - вновь забываясь, сказал Петр, когда в трубке раздались короткие гудки.
Видимо, был поздний вечер, когда он вышел на улицу. Дождь кончался, все вокруг было мокрым и серым. Болела и кружилась голова, от сырости знобило. Не встретив ни души, он проходными дворами вышел на Большой проспект. Густой, молочный туман лежал между выцветшими домами, асфальт был грязным и скользким от маслянистых луж. Единственным светлым местом оказался перекресток у Лахтинской. Там в трех деревянных киосках горели неоновые лампы, и кто-то мертво-пьяный лежал на куче мокрого мусора лицом вниз. Петр внимательно прочитал этикетки всех выставленных бутылок и в конце концов купил пиво, сигареты и пирожок с вареной телятиной - так и было написано: "пирожок с вареной телятиной".
- Выручи, друг, дай две тысячи, - попросил подошедший старик. Петр отдал ему недопитое пиво и выбросил пирожок: показалось, что по кусочку мяса ползли мухи. Он пошел дальше, к Тучкову мосту. Редкие прохожие спешили навстречу, фонари не горели, а свет в окнах был желтым и унылым.
На углу Съезжинской он задел плечом большой куст, и капли холодно просочились за воротник. Под навесом старинной каланчи стоял пожарный в почерневшей от влаги куртке.
- Дай прикурить, - попросил Петр, не найдя в карманах зажигалку.
Тот молча протянул тлеющий кончик папиросы:
- Курить нельзя, здесь не место, - сказал пожарный, и в его взгляде Петр угадал брезгливость.
- Ухожу, спасибо, брат, - пробормотал он.
Петр знал, что не должен заходить к Ире, что ничего нельзя изменить, но было тоскливо и пусто, хотелось просто постоять у ее дома.
