Алексей Хапров - Черная повесть
— Так-так!
Мое сердце едва не выскочило из груди. Я вздрогнул и стремительно обернулся. Ширшова пристально смотрела на меня. Ее глаза светились лютой жадностью. Но мой управляемый пороками разум мгновенно подсказал мне, что делать дальше.
— Ты посмотри, сколько здесь золота! — дружелюбно воскликнул я. — Здесь не одно, а целых десять состояний!
Лиля подошла поближе и доверчиво наклонилась к кустам. Я вскочил, схватил валявшуюся рядом палку, и что было сил ударил ее по голове. Ширшова охнула и рухнула на землю. Я вытащил бечевку, и спустя несколько минут Лили не стало. После этого я оттащил ее подальше, и подвесил на дереве, старательно имитируя суицид. Затем я на всякий случай нарисовал на земле огромный шестипалый след. И, как потом выяснилось, не зря. Он мне очень помог, когда проницательный Попов решительно отверг версию Лилиного самоубийства. Меня опять никто не заподозрил. Мои спутники поверили, что здесь снова не обошлось без Снежного Человека. Они были настолько напуганы, что решили не медля покинуть эти места. В мои планы это, конечно, не входило. Но мне, скрепя сердце, все же пришлось подчиниться воле остальных. Оставаться одному, рядом с двумя убитыми мною сокурсниками, было страшновато.
Еще через день мне пришлось убить Алана. Когда мы с Ваней и Юлей оставили его у костра вместе с нашими вещами, и отправились добывать провиант, я вдруг вспомнил, что оставил самородок в рюкзаке. Я решил вернуться и для спокойствия души забрать его с собой. Но когда я приблизился к месту нашего привала, мне предстала довольно настораживающая картина. Тагеров связанными за спиной руками копался в моих вещах. Очевидно, он искал свою "соду". Обнаружил он самородок, или нет — я не знаю. Но рисковать было нельзя, ибо вопрос стоял жестко: либо я его, либо он меня. Я вытащил перочинный нож, тихонько подкрался к нему сзади, и полоснул лезвием по горлу. Алан отпрянул в сторону и, издавая булькающие звуки, принялся метаться по земле. Кровь била из него фонтаном. Очевидно, я задел сонную артерию. Силы Тагерова стремительно иссякали. Немного подергавшись, он упал у дерева и затих.
Оглянувшись вокруг, я достал из своего рюкзака самородок, положил его в карман куртки, быстро нарисовал на земле огромный шестипалый след, и стремглав бросился прочь. Облюбовав место для охоты, я устроился в засаде, и сидел там до тех пор, пока Патрушева и Попов не обнаружили труп Алана.
Какими бы железными ни были нервы, три убийства, конечно, не проходят бесследно. Меня вдруг охватило чувство обреченности. Я никак не мог избавиться от ощущения близости страшного конца. Я словно стоял на тонкой проволоке посреди огромной бездонной пропасти, и постепенно терял равновесие. Любой маломальский холодок во взгляде, любая мало-мальски натянутая нотка в голосах Юли и Вани вызывали во мне панику. А вдруг они обо всем прознали, и скрывают это, чтобы я от них не сбежал?
Наибольшее беспокойство мне причинял Попов. По его задумчивым глазам я почувствовал, что он о чем-то догадывается. И когда он мельком, поддавшись нажиму Патрушевой, проговорился о своих раздумьях, я понял, что он стал для меня опасен. Решиться на четвертое убийство после трех предыдущих было нетрудно. Но убить человека, не так давно спасшего тебе жизнь, все же нелегко. Я долго метался в сомнениях. Но инстинкт самосохранения в конечном итоге одержал верх.
Это произошло ночью. Отдежурив свою смену, я разбудил Ваню, а сам занял его место в "балагане". Убедившись, что Юля крепко спит, я снова вылез наружу. Попов с опаской покосился на меня.
— Нужда, — непринужденно улыбнулся я, объясняя свое внезапное появление, и зашел за куст. Теперь нужно было сделать так, чтобы Попов подальше отошел от костра.
— Фью-ю-ють! — удивленно присвистнул я, делая вид, что заметил нечто удивительное. — Ты только посмотри, что здесь лежит! Как мы сразу этого не заметили?
Ваня немного поколебался, но потом все же встал и подошел ко мне.
— Смотри, — указал я вниз.
Он наклонил голову. В этот момент я повалил его на землю, накинул на шею бечевку, и принялся душить. Попов сопротивлялся, как мог. Он отчаянно боролся за свою жизнь. Но я был сильнее. Когда его тело безжизненно обмякло, я отпустил его и затрясся в беззвучных рыданиях. Мне стало нехорошо. В тот момент во мне вдруг резко изменилось восприятие собственной жизни. Она перестала казаться мне светлой, и теперь представлялась сплошь в черных тонах. Смерть Вишнякова, смерть Ширшовой, смерть Тагерова порождали во мне лишь страх, что кто-то прознает о моей к ним причастности. Но, убив Попова, я впервые почувствовал ужас от самого содеянного. Почему я вдруг решился обрести достаток ценою убийства? Вопрос стоял не только в том, правильным ли было это решение. Важно было другое: действительно ли его породил мой собственный разум?
На ум стали приходить воспоминания детства. Случаи, когда кто-то целенаправленно допускал подлость в отношении другого, и явно от этого выигрывал. Жанна и Агафониха, Шпиляков и дед Макар. Этими воспоминаниями я невольно пытался найти себе оправдание. Я убеждал себя, что счастье не возникает само собой, и что его нужно завоевать. Что это — жизненная аксиома. Жестокая, безнравственная, но все же аксиома. Я старался не думать о том, что и Жанна, и Шпиляков, спустя какое-то время, были жестоко наказаны за свои деяния. Наказаны самой жизнью. Новый брак у Жанны не задался. Второй муж от нее вскоре ушел. Она потом еще долго пыталась устроить свою личную жизнь, но все ее попытки терпели крах. В конце концов она спилась, и в настоящее время влачит убогое, жалкое существование. Шпиляков тоже недолго радовался. В один прекрасный момент с ним случился паралич, и его дети, дабы он им не мешал, сбагрили его в дом инвалидов, где он, неподвижный, одинокий и заброшенный мучается до сих пор, мечтая о смерти.
Так что же это выходит? Что счастье на чужой беде не построишь? Как ни крути, получается, что это так. Завоеванное таким образом счастье — это не настоящее счастье, а лишь его видимость. Такое счастье недолговечно, ибо, спустя какое-то время, допущенная тобой подлость обязательно вернется к тебе обратно.
Юля! Ее смерть отозвалась в моем сердце особенной болью, какой только может отозваться смерть человека, с которым был близок. Нет, я ее не убивал. Но непосредственная вина за ее гибель все же лежит именно на мне.
Какую трогательную заботу обо мне проявляла она, когда я, упав с дерева, сломал руку! С какой готовностью она бралась за все то, что казалось для нее непосильным! С каким мужеством и стойкостью она все это выполняла! Какой любовью и нежностью светились ее глаза, когда она смотрела на меня!
Черт меня дернул накинуть на ее плечи свою куртку, когда мы сидели у болота! Не сделай я этого, она осталась бы жива, и я, возможно, не мучился бы сейчас такими угрызениями совести. Тогда я совсем забыл, что в кармане моей куртки лежит эта злополучная вишняковская находка. Угораздило же Юлю случайно ее нащупать!
Я сидел и задумчиво смотрел на болотную тину, как вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд своей сокурсницы. Я повернул голову. Юлины глаза выражали страх и негодование. Я изумленно открыл рот, совершенно не понимая причину этого. Тут она подняла руку. На ее ладони лежал золотой самородок.
Холод пронзил меня до самых костей. Мое сердце замерло. Кровь словно остановила свое течение. Во рту пересохло. Юля сбросила с себя мою куртку, словно это была ядовитая змея, и стала медленно отодвигаться. Я лихорадочно пытался придумать, каким образом бесследно исчезнувший после убийства Вишнякова самородок вдруг взял, да и оказался у меня. Но по лицу Патрушевой я понял, что это будет напрасным. Очевидно, она обо всем догадалась.
Юля отодвигалась от меня все дальше и дальше. Я неподвижно смотрел на нее.
— Дима, как ты мог?! Как только ты мог?! — с ужасом прошептала она.
— Да, мог! — вскричал я, усилием воли выдирая из мозга разъедавшую его слабость. — Представь себе, мог! Жизнь у нас такая, вот и смог! Я тоже хочу жить! Именно жить, а не существовать! Почему жить в достатке должны другие, а не я?! Чем я хуже них?!
Я приподнялся, намереваясь подойти к ней, но Юля решительно выставила руку вперед.
— Не приближайся! — решительно потребовала она; ее голос дрожал, глаза покраснели, а по щекам потекли слезы. — Я не хочу быть рядом с тобой. Ты понимаешь, какая ты мразь?! Ты не человек! Ты отвратительное мерзкое животное! Почему же ты до сих пор еще не убил меня?
— Недосуг было! — с наигранной бравадой ответил я. — Но это можно исправить.
— Ты за все ответишь! Ты за все будешь наказан!
— И кто же меня накажет? — усмехнулся я, неторопливо подходя к ней все ближе и ближе. — Уж не ты ли? Не балуй, отдай-ка мне мою добычу.
Юля посмотрела на самородок, который продолжал оставаться в ее руке, размахнулась, и изо всех сил швырнула его мне в лицо.
