Гюннар Столесен - Навеки твой
Я свернулся клубком, поднял над головой локти, втянул голову, прижал ноги к животу, чтобы защитить самые ранимые части тела. Не в состоянии что-либо предпринять, я почувствовал, как теплые слезы покатились из моих глаз – слезы негодования и унижения, боли и страха. Неужели это конец? Так просто и так несправедливо, подумал я.
И я провалился в бездонную темь. Асфальт распростерся подо мною и стал мягким, как перина, похожим на свежепостланную теплую постель. Удивительное тепло растекалось по моему телу – огромное всеобъемлющее тепло, сжигающее в себе всю мою боль. В полусне я заметил, что удары и пинки затихают. Последний удар ботинком в крестец, презрительный пинок в расслабленные мышцы ног, последний плевок в лицо. Я знал, что не только слезы текут по моему лицу, это было что-то более вязкое, липкое, неприятное.
Вдруг кто-то близко-близко подошел ко мне. Жесткие маленькие кулачки приподняли меня и сквозь желто-красную переливающуюся пелену я увидел лицо, склонившееся надо мной, – бледное холодное лицо священника.
– Я тебя предупреждал, Веум. Теперь отстанешь от моей матери.
Он отпустил меня, и я снова повалился на асфальт. И на этот раз я не почувствовал боли. Было мягко и тепло, и мне хотелось только одного– – спать, спать…
Я услыхал удаляющиеся шаги. Они прогремели в моих ушах так, будто мимо промчалось стадо буйволов. Потом все стихло. И вдруг опять послышался голос. Он доносился из острого носка ботинка, который хорошенько саданул меня в бок. Голос произнес: «Если ты думаешь, что ты один ходишь к своей потаскушке, то ты ошибаешься. Там перебывало полно народу задолго до того, как ты появился на горизонте».
И снова удар и звуки удаляющихся шагов – видимо, черный ангел взлетел над пожарищем.
Я хотел поднять голову, чтобы разглядеть его, проводить взглядом, посмотреть, есть ли нимб над его головой.
Но какой толк поднимать голову? Какой смысл? Я остался лежать на асфальте. Я вдыхал запах автомобиля, бензина и масла. Голова моя была наполовину под кузовом, и я видел неровный серый лунный пейзаж, состоящий из ржавых коричневых пятен и затвердевшей грязи. Это небесная постель – смесь серого, коричневого и черного, смесь сгнившего шелка, окантованного паутиной, и в довершение ко всему этому крепкий запах – запах смерти.
Меня долго рвало. Я лежал на спине, не шевелясь, и чувствовал, как что-то подступает изнутри, наполняет рот, заставляет израненные губы открываться и меня рвет, и это продолжается бесконечно долго, словно долгий, нежный поцелуй.
39
– Эй!
Я спал, я был в раю. Какая-то женщина с волосами не то светлыми, не то каштановыми, не то рыжими осторожно склонилась надо мной, и я чувствовал на лице ее Дыхание. Лицо ее было прекрасным и чистым, но она была немолода, с морщинками вокруг глаз. Ее губы…
– Эй!
Губы ее – я хотел зацепиться за ее губы, удержать их как… как…
– Эй! Вы живы?
Я открыл глаза. Это было очень трудно, все равно что открывать заржавевшую металлическую банку из-под печенья, оставшуюся с рождества позапрошлого года. Обозримое пространство было окантовано ржавчиной, и человек, стоящий надо мной, раздвоился, потом утроился и снова раздвоился.
Я быстро закрыл глаза.
– Эй! – Это был мой собственный голос, я так испугался, что тотчас открыл глаза. Теперь человек не двоился, но мой голос звучал, как двуголосный хор.
Мужчина был старым, скорее всего семидесятилетним. В наши дни только люди этого возраста могут позволить себе говорить с тем, кто медленно умирает под старым автомобилем.
– Что с вами случилось? – спросил он.
– Эй! – повторил я.
– Что с вами случилось? – снова спросил он.
У него были коротко подстриженные усы – седые и чуть коричневатые. Темный рот и пожелтевшие зубы. Глаза показались мне черными, а лицо белым. Волосы под шляпой были совсем седые. На нем было пальто, шарф на шее и палочка в руке. Другая его рука висела как плеть и будто не принадлежала ему. Теперь я видел его отчетливо.
Я попытался подняться. Я смог сесть. Все поплыло передо мной. Я с трудом оперся спиной о край машины и терпеливо ждал, пока пространство вокруг меня придет в равновесие.
– Вы весь в крови, – сказал мужчина.
Я поднял руку. Казалось, что на ней надета боксерская перчатка. Я провел по лицу – оно было мокрым и опухшим.
– Вы сейчас не слишком привлекательны, – продолжал он.
– А я никогда и не был.
– Что вы сказали?
Я покачал головой.
– Я не расслышал, – сказал мужчина.
Автомобильная стоянка перестала кружиться. Я хотел подняться и пробраться к дверце. Получалось, но очень медленно. Меня мутило. Наверное, у меня было сотрясение мозга, если он еще у меня остался. Мне казалось, что мозг мой просочился сквозь поры лица – в руки и на асфальт. Из асфальта ты вышел, туда и вернешься.
– Это наша молодежь так вас отделала? – спросил мужчина.
– Нет. Просто я люблю лежать и разглядывать днище своего автомобиля. Самый прекрасный в мире вид.
Он сочувственно кивнул.
– Я вижу, они вас сильно побили. Какой позор! Хотите, я позвоню в полицию или вызову врача?
– Врача? В такое время суток? – Я попытался засмеяться.
– Больно? – озабоченно спросил он.
– Только когда смеюсь.
Но мне было больно и когда я не смеялся.
– Вы умеете обращаться с автомобилем? – спросил я его.
– У меня был когда-то «грахам», – обрадовался он. – Еще до войны, и служил мне до шестьдесят третьего года. Очень приличная машина для тех времен.
– Да. А у меня, собственно, и не автомобиль. Это, скорее, железный лом на четырех колесах, но если бы вы могли помочь мне открыть капот…
Я развернулся вокруг своей оси. Мне не следовало этого делать. Одна нога моя подкосилась, и мне показалось, что машина куда-то сдвинулась и что я стою, облокотившись об асфальт, но потом асфальт почему-то повернулся и дал мне по затылку.
– Алло! Алло! – многоголосо звал меня кто-то.
Я опять почувствовал, как подкатила тошнота, и меня снова вывернуло наизнанку.
– Я пойду позову кого-нибудь на помощь, – услыхал я. – Оставайтесь здесь и не двигайтесь.
– Я постараюсь, – промямлил я.
Но тут снова появилась она – женщина с редкостными волосами. Она встала, и лицо ее исказилось, удлинившись с одной стороны и сжавшись с другой. На нее жалко было смотреть. И, чтобы не видеть этого, я открыл глаза.
Я лежал с открытыми глазами и глубоко дышал. «Спокойно, – убеждал я себя, – спокойно».
И я снова начал подниматься, еще медленней и осторожней, чем прежде. Я держался за машину и вставал. Это было все равно что поднять флагшток одной рукой, когда другая привязана за спиной. Но у меня все-таки получилось. Асфальт не качался подо мной, и автомашина не раскрошилась за моей спиной. Я потихоньку добрался до передка и стал искать ручку капота. Нашел ее и нажал. На это ушли мои последние силы. Капот открылся с недовольным скрипом. Я был весь в поту, и маленькие черные стрелочки, как спугнутые фазаны, мельтешили у меня перед глазами.
Я отдохнул и, подняв капот, просунул внутрь голову. Усталыми, больными глазами я осмотрел свой мотор. Они испортили его не так уж сильно. Я подкрутил клеммы зажигания и подсоединил бензопровод туда, где ему следовало быть. Не закрывая капота, я подполз к дверце, открыл ее и сел за руль, вставил ключ и повернул его. Мотор заработал, как влюбленный старикашка: сначала туговато, но, когда разойдется, его не остановишь.
Я дал мотору поработать, выбрался из машины и, еще раз проделав бесконечный путь к капоту, закрыл его и вернулся за руль. Это было долгое путешествие. Я сидел, прижавшись к рулю, и глядел перед собой, как маленький мальчик, играющий в шофера.
Я глубоко вздохнул, отжал сцепление, развернулся на стоянке и стал выезжать на главную дорогу. Одна сторона машины оказалась на тротуаре, а другая на дороге, и к тому же я двигался по левой стороне, навстречу движению. Я вывернул на магистраль и вписался в правую полосу.
Мне было удобней, если закрыть левый глаз. Я ехал со скоростью между 20 и 30 километрами в час и не встретил ни одной машины. Свет фонарей резал глаза, и они сливались для меня в сплошное сияние, прыгали и танцевали передо мной, как эскадрилья заблудившихся летающих тарелок. Фонари были почему-то ярче, чем обычно.
По дороге к городу мне пришлось раз пять-шесть остановиться. Я открывал дверь, наклонялся, и меня рвало: у меня не было сил выйти из машины и отойти к обочине. Я как сел за руль, так и сидел. Но я пытался маскироваться: если кто-то проезжал мимо, я наклонялся и делал вид, что разглядываю заднее колесо, хотя с ним ничего не случилось, оно было в полном порядке.
Если бы сейчас был час пик, я вряд ли бы добрался дальше, чем до поворота на Бьернсдаль, а так я доехал до места. Я хорошо въехал на мост и вовремя вспомнил, что после Центральных бань мне нужно держаться правей.
